— А, с-сатана! Ну вот и глазам каюк!
Но нет, глаза уцелели, Бертулис-Дым вовремя успел зажмуриться. Вот они раскрылись, с чудовищными белками в черном окаймлении, выпученные с перепугу. Рот у бедняги тоже широко открыт. Дрожа и охая, Бертулис-Дым поднялся на ноги. Ну, все ясно, искра угодила в хорошо просохший порох, из-за нее все и случилось. Болотненцы поспешили на помощь к попавшему в беду товарищу, успели спасти подкатившуюся к огню шапку, принесли воды и смыли с Бертулиса копоть. Копоть сошла легко, но начисто отмыть его так и не удалось, все лицо да еще одно ухо отливали стальной синевой. Пробовали оттирать и отскабливать, но ничего не помогало. Известно, что в таких случаях мелкие несгоревшие крупинки пороха глубоко врезаются в кожу, да так и остаются на всю жизнь. Саднило, должно быть, крепко. Все еще оглушенный, пошатываясь, Бертулис-Дым время от времени со стоном проводил по лицу ладонью. У Инты в котомке было перетопленное несоленое сало, она принесла его на кленовом листе и втерла в лицо Бертулису; синева на нем начала блестеть и отливать, как мечи, отточенные старым Марцисом. Выглядел Бертулис так диковинно, что ратники не могли удержаться от смеха.
Острый на язык Андженов Петерис закричал:
— Бертулис-Дым… И вовсе не Дым, а Бертулис-Порох!
Вот так Бертулис-Дым получил новое прозвище и уже не избавился от него. А то, что лицо стало синее, ему потом в походе пригодилось, да еще как.
Злоключение Бертулиса-Пороха занимало ополченцев долгое время, даже после того как переправились через речку, так что топкий лес они заметили, уже успев промокнуть и обнаружив, что густые кусты чернолоза целыми пригоршнями швыряют в лицо влагу. Эта болотина на черных землях была хуже мшарин, черноземная грязь облепляла ноги, под водою скрывались корни, люди спотыкались о них, падали и измучились больше, чем вчера, шагая в духоте и воюя со слепнями и комарами.
Туман оставался все таким же густым, за двадцать шагов ничего нельзя было разглядеть. И ни единой тропки вокруг. Приходилось брести наобум по топким чащам и островкам, заросшим осокой. А раз неравномерно двигались, так и время нельзя было определить: может, еще позднее утро, а может, и полдень недалек. Даже всезнающий Клав чесал затылок. Подвернулась тропа, проложенная и протоптанная каким-то лесным зверем, но, следуя по ней, они пришли к такому заболоченному озеру, что еле-еле выбрались оттуда.
К вечеру туман стал рассеиваться и погода прояснилась. Солнце так и не вынырнуло из белой завесы туч, но местонахождение его сквозь просветы в вершинах деревьев все же можно было определить, и местность стала куда суше и тверже. Затемно войско Мартыня добралось до сухого ельника, где в яме под поваленным деревом скопилась молочно-серая дождевая вода. Да лучшей тут и не найти было. Переночевали хорошо — зеленовато-рыжий мох под елями, как обычно, был густой и мягкий, в вершинах шумел ветер; под утро, правда, стало прохладнее, огня пришлось развести побольше.
Назавтра большую часть дня шагали по сухому ельнику, огибая непроходимые заросли рослых березок. Солнце уже должно было клониться к закату, впереди блеснула голубизной равнина. Ратники облегченно вздохнули, словно все время плыли по необозримой водной глади и теперь заметили берег. С опушки пахнуло легким воздухом поля, в глаза сверкнуло низкое солнце; у кого нюх поострее, те уловили характерный запах овинной копоти — значит, где-то поблизости жилье.
Продравшись сквозь поросль на опушку, сразу же увидели четыре крестьянских двора, один близ другого. Строеньица маленькие и старые, коньки на крышах совсем иные, чем в сосновских местах. Поля каменистые, наполовину засеянные, наполовину только распаханные с весны и уже заросшие буйной травой. Залаяли две собаки, но тоже как-то иначе, нежели в своей стороне. Мартынь не позволил ратникам сразу же заходить во дворы, решив наперед посоветоваться со старшими.
— Всей оравой мы их только напугаем, нынче народ и без того переполошенный. Пусть сначала двое разведают, что там за люди. Ты, Клав, возьми с собой Марча и ступайте вдвоем! Мушкеты оставьте здесь, чтобы не подумали, что разбойники.
Отрядам он приказал разместиться по опушке и ожидать. Клав с Марчем направились к первому жилью. На дворе издалека увидели какую-то женщину. Заметив приближающихся, она крикнула кому-то, кинулась а ригу и захлопнула ворота. С чурбачка поднялся на ноги высокий костлявый старик с белой округлой бородой и, держась за стенку, заковылял к воротам — видимо, слепой. Клав позвал его издали:
— Не беги, дед, мы тебе ничего плохого не сделаем.
Но старик даже головы не повернул, верно, был еще и глуховат, потому-то женщина так громко и кричала. Ворота он еще нащупал, но внутрь попасть не мог. Разведчики махнули рукой и направились к следующему жилью. И там по двору расхаживала какая-то баба, но она не побежала, а, уткнув руки в бока, глядела на двух малышей, которые у стены риги, лежа на песке, подставили вечереющему солнышку голые животы; затем она повернулась всей дородной фигурой к ратникам. Те сразу же смекнули, что добра и тут не жди. Выговор у нее был какой-то чужой, ратникам он показался чудным — нараспев.
— Бродят тут разные, только баб пугают! Ни одного мужика в дому нет.
Марч так и покатился со смеху.
— Так чего ж лучше, вот мы в самый раз тут как тут.
Женщина взмахнула кулаком.
— Бесстыжие, ох и бесстыжие!
Даже Клав ухмыльнулся, что с ним бывало очень редко.
— Испугаешь тебя такую. Ну да ладно, нам только надобно знать, что это за волость и далеко ли до Эстонии.
— Какая вам тут волость!.. Это Каменистое Тапской волости, Сама волость там, вон где солнышко сейчас. А чего вы в нашей волости ищете, чего вам тут надобно?
Клава даже задела наглость этой бабенки, ее явное неуважение к воину с мечом на боку.
— В твоей волости мы ничего и не ищем, только идем через нее к эстонскому порубежью. Мы королевские солдаты.
Даже это не подействовало, баба стала еще ершистей.
— Да какие вы солдаты! Голь перекатная! Вот наших мужиков шведы увели с собой на эстонское порубежье, — бог весть, где только теперь их косточки белеют. А вы лесовики беглые, вас бы только связать да выгнать за озеро, чтобы бились с калмуками, как наши.
Клав не на шутку рассердился. Чего там еще время терять с этой ведьмой — он свистнул, чтобы остальные шагали сюда. Дородная баба хоть и приутихла, но не очень-то испугалась. Из других дворов сбежались бабы, дети, старики. Разинув рот, они издали разглядывали чужаков. Сквозь растерянность и любопытство явно проглядывали недоверие, неприязнь, даже злоба — рать Мартына сразу почуяла, что друзей тут не найдешь; Перво-наперво направились к четырем небольшим колодцам, напиться свежей воды. На одном журавле не было ведра, — бабы даже и не подумали принести и помочь. Болотненцы разозлились, сами ворвались в ригу и вынесли нужную и даже ненужную посуду, Кошм владельцы кинулись отбирать свое добро, их отогнали, угрожая мушкетами. Да что там ратники, даже старшие и сам вожак, разгневавшись на негостеприимных хозяев, разрешили обшарить все четыре двора и взять все, что только сыщется пригодного в походе. По всему селению слышался шум и гам, бабы и старики ругались и голосили, им вторили дети; две собаки, удрав в поле, лаяли, пока совсем не охрипли; где-то немилосердно визжал поросенок. Посреди третьего двора у колодца разложили общий костер, — у болотненцев оказался теперь свой собственный котел, вода в нем с клокотаньем крутила куски свежей поросятины, ложек уже не приходилось занимать у сосновцев: у самих больше чем надо. Два ратника, отыскав в самом дальнем жилье шесть караваев только что выпеченного хлеба, тащили их к костру, две молодайки и бойкая старуха да двое мальчуганов, девчонка и старик на деревянной ноге, воя и почем зря честя пришельцев, гнались за ними, пытаясь отнять хлеб. Но когда Бертулис-Порох поднялся и обратил к ним высиненное лицо, в отсвете костра казавшееся почти черным, те с воплями кинулись назад. Тут Бертулис впервые понял, что и на войне ему эта синева может сослужить неплохую службу.
