— По правде сказать, маловато, сударь…
По изъеденной древоточцем скрипучей лестнице Мартынь направился следом за провожатым, проклиная неуклюжие, страшно громыхавшие сапоги. Впустила их горбатая старуха немка, похожая скорее на седую подвальную крысу, нежели на служанку адвоката. Кузнец остался ждать в маленькой передней, барин прошел дальше, видимо, доложить о клиенте. Выйдя оттуда, он только махнул рукой и сразу же ушел.
Без провожатого Мартынь почувствовал себя скверно. Потихоньку прошел в полуотворенную дверь и перепугался, когда она, закрывшись, громко скрипнула. В первое мгновение у него рябило в глазах, он даже ничего не мог толком разглядеть. Изо всех сил пытался он сдержать с шумом вырывающееся дыхание и отдающийся в ушах стук сердца — ведь спаситель мог возмутиться его свинским поведением и просто-напросто выгнать вон.
Сперва кузнец увидел стол с двумя рядами таких громадных книг, каких в жизни не довелось видывать. Это еще больше усугубило его робость, но вместе с тем пробудило уважение и новые надежды. Между рядами этих книг что-то шевельнулось — это был сам господин спаситель, он что-то писал, склонясь над бумагой. Лицо у него было продолговатое и бледное, нос несколько неудачный, какой-то недоросший, но зато лоб невиданно высокий и над ним еще пышные седые волосы. Седая борода такой длины, что нижняя часть ее скрывалась под столом. Господин адвокат поднял глаза, бросил только один, как показалось Мартыню, сердитый взгляд и крикнул таким грубым и зычным голосом, что Мартынь даже съежился:
— Подойди ближе!
По возможности стараясь не громыхать сапогами, кузнец приблизился к столу. Господин продолжал писать; вот он закончил, наклонив голову в одну, в другую сторону, прикинул, красиво ли написано, посыпал песком из оловянной посудинки с дырявым дном, вытер перо о пятнистую тряпицу и спросил точно так же:
— Деньги у тебя есть?
— Есть, барин, как же без денег…
Мартынь живехонько достал узелок с деньгами, развязал и выложил на стол все свое богатство. Там было пятьдесят талеров и несколько рублей. Деньги господин адвокат оглядел куда внимательнее, нежели их владельца — на него за все время он так и не взглянул больше. Длинным указательным пальцем, ноготь на котором был синий, затверделый, да еще с чернильным пятном, презрительно отодвинул русские деньги, на редкость ловко отсчитал десять шведских талеров, еще ловчее подкинул их на ладони и, звякнув, прихлопнул по столу красиво сложенным столбиком. «Мне!» — произнес он. Подумав, отсчитал еще пять и снова пристукнул по столу. «На судебные издержки!» Затем помахал пальцами, видимо, это означало: остальное забирай. Кузнец принялся собирать, медля и поглядывая на него, не возьмет ли еще. Но тот больше не взял, подпер голову, скрыв пальцы в дебрях бороды, и крикнул:
— Как звать? Откуда?
Записал и снова вытер перо.
— Рассказывай.
Мартынь принялся рассказывать. Перво-наперво, самое главное, о женитьбе на Инте, чего барыня не хочет дозволить. Но потом загорелся и принялся выкладывать все дочиста — о припасах из господской клети, о выпоротой Мильде и пропавшей Плетюганихе, в чем баронесса обвиняет его; приплел еще службу в русской армии, положил перед господином свою грамоту — словом, нагородил невесть чего, так что самому стало стыдно. Уж лучше бы сердитый господин спрашивал, тогда Мартынь отвечал бы по порядку, но тот сидел, сердито нахмурясь и уткнувшись в свою бумагу. Наконец прервал:
— Довольно, можешь идти. Завтра не приходи, а послезавтра до обеда являйся.
Кузнец выскочил за дверь, весь вспотевший, на лестнице вытер лоб и ударил по нему кулаком. Болван! И чего он только не нагородил и не напутал, когда дело ясное, как божий день! Дома небось говорит, как пастор, а тут будто каша во рту. Несколько успокаивало его одно — ведь господин-заступник наверняка переспросил бы, ежели что показалось бы неясно или противоречиво. Может, обойдется — у него же столько книг на столе и голова, надо быть, не мякиной набита.
Два дня Мартынь проболтался по Риге и порту. Друст эти дни возвращался домой вовремя и трезвый, можно было наговориться вдоволь и выложить все свои печали. В последнюю ночь, когда свеча уже была потушена и приятели улеглись спать, Друст глубокомысленно произнес:
— Лишь бы только ты получил разрешение жениться, больше ничего не надобно, на господ ни в одном суде управы не было и не будет. Все равно тебе там не жить: уж ежели Оса взъелась, так заест. Бери Инту и мальчонку, бегите в Ригу — одно для вас спасение. И Мегиса забирайте с собой. И городу, и русским добрые мастеровые теперь нужны позарез, после мора многие кузницы на Кузнечной улице так и не открылись. А не в кузнице, так и в другом месте можно устроиться, работы теперь хватает. Мне и самому мешки таскать надоело, заработок никудышный. Пока порт открыт — еще ничего, свой грош имеешь. А вот когда Даугава замерзает и суда не заходят, тогда плохо. Дрова пили или навоз с улиц убирай, только на хлеб с селедкой и заработаешь. Я уже сговорился, жду, когда придет голландский трехмачтовик, он и зимой плавает по теплым морям, что не замерзают, — и там тебе ни шубы, ни рукавиц не надобно, в одной рубахе можешь разгуливать по палубе и одежду не дерешь. Перебирайтесь в Ригу, говорю, вот и весь сказ.
Мартынь и сам уже об этом думал, именно так он и решил. Пощады от этой чертовой немки ждать не приходится. Будет поедом есть, пока не заест. Уснуть последнюю ночь он никак не мог, завтрашний день с его страхами и надеждами кидал Мартыня то в жар, то в холод, выматывая душу, точно телега на ухабистой дороге.
Утром он уже бродил по улицам, пока не открыли городские ворота. До обеда… Поди знай, когда же это может быть? Завтрак тоже до обеда, но он так бы и сказал. Около часу Мартынь простоял перед домом адвоката, но когда лавочник напротив стал внимательно и подозрительно поглядывать на него, вошел в подъезд и стал ждать на лестнице. Как бы только не ушел один — это одна печаль, а вторая — не подняться бы слишком рано и не разгневать его. От неизвестности и сомнения лоб снова покрылся испариной; суд страшил как нечто неотвратимое и грозное. Когда, наконец, он постучал и горбатая старуха впустила его, снова пришлось ждать: рано пришел или поздно, этого ему не сказали. Прошла целая вечность, прежде чем, наконец, открылась скрипящая дверь. Даже не взглянув на него, адвокат со свитком бумаг под мышкой прошел мимо и вышел из квартиры. Кузнец поспешил следом. Барин шагал так быстро, что Мартынь в неуклюжих сапогах еле поспевал за ним, следуя на приличном расстоянии.
У здания суда по обе стороны наружных дверей, поблескивая большими алебардами, стояли стражи. И внутри двое таких же. В первой передней адвокат чуть качнул головой, видимо, это означало, чтобы мужик не шел дальше, и Мартынь остался. В проем двери видна была следующая комната с двустворчатой дверью и третьей парой стражей. Господин вошел в эти двери, пробыл там довольно долго, снова вышел и уселся на скамье под окном. Мартыню хорошо было видно его со своего места. Сидел он, слегка выставив бороду, горделиво упершись рукой в колено. Глядя на него, и кузнец воспрянул духом — если уж он не боится суда, так, может, все ладно обернется. Он даже не особенно и струсил, когда тяжелые двери распахнулись и двое стражей вывели мужика в постолах и какого-то потрепанного горожанина, а следом за ними сами по себе вышли несколько человек, верно, свидетели. Когда поблизости защитник, ждать казалось не так уж тяжело. Сердце дрогнуло лишь в тот миг, когда господин встал и еле заметно кивнул. Хорошо, что успел войти вовремя, кто-то изнутри уже закрывал дверь.
Но в судебном зале у Мартыня снова зарябило в глазах, хотя помещение было не очень светлое. Откуда-то, не то сбоку, не то сверху, проникал красно-сине-зелено-желтый свет; Мартынь не осмелился повернуть голову и поглядеть. Трое судей сидели на возвышении за покрытым столом, поодаль, у обоих концов стола, — остальные, сколько их всего — этого он сосчитать был не в состоянии. Да и некогда было, средний судья сразу же стал допрашивать — хотя и сурово, но без гнева и не ругаясь. Это он такой-то и такой-то? Жалуется на владелицу имения Танненгоф такую-то и такую-то? Жалоба ему зачитана? Жалобу поддерживает? Уполномочивает господина такого-то и такого-то вести его дело?
