Пострел подскочил от восторга, даже рот до ушей растянул, покатываясь со смеху и сверкающими глазами глядя на Инту: только его мать мастерица на такие шутки. Потом подергал ее за руку, точно хотел сказать: ну еще, покажи еще раз! Но ей уже нечего было показывать. Ведя сына, корову и теленка, она прошла мимо мужчин и миновала большак, шагах в двадцати от которого начинался лес. Мартынь с Мегисом переглянулись, едва сдерживая смех, да и сама Инта не выдержала и на опушке расхохоталась, а тут уж покатились вчетвером; громче всех смеялся Пострел — он даже прыгал и хлопал в ладоши.
Когда вышли на зимник и старые ели, словно призывая утихомириться, протянули над их головами покрытые лишайником лапы, Мартынь спросил:
— Кто это научил тебя этаким заклинаниям? Хоть и смешно, да не больно радостно. Глупости-то какие!
— А что я, с радости, что ли, это делаю? Кто научил? А они же сами, когда я и ведьмой еще не прослыла. Я ведь знаю, как чуму напускать, этим только и брала, когда они к нашему двору подбирались. Они злы и тупы, прямо как бараны, им и в голову не приходит, что обо всем этом я вдоволь наслышалась от наших же баб, Ладно, что ушли, а только все равно с души воротит…
Хотя и ушли из Вайваров, но впереди лежал длинный и тяжелый путь. Инте он хорошо знаком, не меньше двух раз в год ходила ухаживать за могилой матери. Уже далеко за полдень они перебрались через последнюю топь — к счастью, топи нынешней осенью не очень раскисли, — продрались сквозь молодь Липового лога и подошли к крутому обрыву, где когда-то стоял шалаш беглого Друста. Место его мог бы указать только знающий человек, там уже осталась лишь куча сгнивших еловых веток и замшелых жердей. Да, место великолепное, Мегис как знаток это сразу оценил. Само взгорье сухое с крутым откосом, с трех сторон его охватывала густая еловая поросль, которая хорошо укроет их от зимних ветров. У самых ног прозрачный ручеек, надо только малость повозиться и сделать сруб, а тогда воды — хоть залейся, круглый год хватит. И коли Инта правду говорит, что неподалеку есть довольно сухой лесной лужок, где можно и корову пасти и травы накосить, может, они и впрямь все это вынужденное изгнание переживут благополучно. О чуме никто и не думал — уж коли до сих пор не тронула, так неужто в лес следом погонится?
Из шестерых больше всех устала Пеструха; тяжело простонав, она сразу же, улеглась на землю, даже пить не стала, несмотря на то что Инта подставила ей под самую морду ведро с водой. И Пострел утомился; хотя и прихвастнул, что готов пройти столько же, но тут же растянулся подле коровы и заснул. Еще в дороге они сговорились, что Инта с мальчонкой и скотиной останется здесь, а мужчины еще раз сходят в Вайвары, чтобы принести кое-какую необходимую в лесу посуду и утварь. В Вайварах всего в избытке, покойный хозяин только землю пахать уже не мог, а по дому работник был рачительный. Они скинули полушубки и отправились назад.
На обратном пути верную дорогу приходилось высматривать только в молоди у Липового лога и в топях, но и там Пеструха с телкой оставили отчетливые следы. Дальше на возвышенности до самой горы, где лиственский ветряк, шли разъезженные зимники, с которых на развилках можно свернуть не в ту сторону. Но Мегис двигался смело, как пес, безошибочно идущий по следу. Дорога его не смущала, поэтому он целиком отдался воспоминаниям о только что пережитом.
— А все же стоило их малость пугануть. Взять бы да выпалить.
Оставив Инту и Пострела в безопасном месте, Мартынь стал куда миролюбивее. Вспомнив испуг преследовавшей их толпы, он даже усмехнулся.
— Инта их почище твоего мушкета напугала. С ружьем они знакомы еще с нашего похода, а вот живую ведьму, верно, впервой видели. Да и как на них сердиться, если они объясняют несчастье по своему разумению? Ежели они оцепляют зачумленный двор, так это не так уж и глупо, русские своих больных тоже отвозили в лес и на дорогах заставы ставили, чтобы подозрительных чужаков не пропускать.
Мегис потряс головой — размышлять и подыскивать оправдание было не в его натуре.
— Все мы четверо, слава богу, никакие не больные. Нет, ей-ей, Мартынь, если они еще будут там и посмеют нас задеть, я шутить не стану!
Он решительно перекинул мушкет на правое плечо. Мартынь невольно сделал то же самое.
— Ну, коли сами полезут, тогда другой разговор.
Затем они обсудили, что необходимо взять с собой из Вайваров. Не станешь же скотину поить из того же ведра, в котором воду для себя набирают, — значит, необходима бадья. Неплохо бы и лишнюю миску, пусть уж у Инты будет какое-то подобие хозяйства. А нужнее всего какой-нибудь ушат, чтобы Пострела купать, — нельзя же, чтобы мальчишка вовсе грязью зарос. Сверло у них в лесу есть, на полке у Вайвара наверняка осталось еще какое-нибудь долото, необходимое для постройки жилья и для прочих поделок. В спешке прихватили всего один топор. А что делать двум мужикам с одним топором… Чем дальше они рядили, тем больше оказывалось нужд. Сомнительно, сумеют ли они за один раз унести все это с собой, — да разве же завтра не будет дня?! Наверняка же все так и останется, никто и не осмелится ничего унести из зачумленного двора.
Через лиственское взгорье они не пошли, отсюда прямиком к Вайварам вел зимник через узкую полоску леса, отделявшую его от большака. Но тут Мегис остановился, принюхиваясь и прислушиваясь, потом спросил Мартыня;
— Ты ничего не слышишь?
Кузнец тоже прислушался и встревожился,
— М-да… А может, это просто лес шумит…
— Какое там — лес хоть и шумит, да никогда трещит.
Действительно что-то шипело и трещало так, точно множество рук быстро-быстро ломало сухие еловые сучья. Недоумевая и предчувствуя недоброе, они ускорили шаг. Внезапно между елями мелькнуло что-то красное, блеснуло и погасло, но треск все нарастал. Они уже бежали, чем ближе к опушке, тем быстрее.
Незачем было выбираться на самую опушку, и так все ясно: Вайвары горят. Из-за последних деревьев все как на ладони: горели все четыре постройки: овин, клеть, хлев и сарай, даже остатки прошлогодних ометов охвачены дымным пламенем. Стропила уже провалились, одно за другим, вскидывая искры, скатывались бревна, которые уже не держались в выгоревших пазах. Обрушивающиеся внутрь взметывали темно-красную струю с черными клубами, падающие наружу откатывались в сторону и сразу же окутывались белым дымом.
Мегис скрипнул зубами и выдохнул:
— Сволочье!
И, сорвав мушкет, сверкающими глазами стал выискивать кого-то возле горящего двора и в поле. Нигде ни души! Над пустынным полем полыхало зарево, вечернее небо угрожающе потемнело, ближайшие усадьбы, казалось, припали к земле, точно вздрагивая от внезапных ярких вспышек пламени. И там не видать ни одного встревоженного пожаром человека, ни одного любопытствующего или испуганного, никто не спешит спасти что-нибудь из зачумленного ведьминого логова.
Долго и угрюмо Мартынь разглядывал картину разрушения, потом тяжело вздохнул и глухо сказал:
— Ну что ж… Подойдем хоть поближе.
Они медленно пересекли большак и приблизились к пожарищу. Ветра не было, только жаркое пламя, сталкиваясь с вечерней прохладой, создавало ток воздуха. Клубы дыма сперва высоко взмывали, потом опадали к югу. Они смогли приблизиться почти вплотную и с трех сторон обойти пожарище. Ни высматривать, ни спасать уже нечего — все там осталось: и топоры, и долото, и бадья. Заглядевшись на огонь, Мегис обо что-то споткнулся, чуть не упал и, чертыхнувшись, отшвырнул прочь. Это была старая стожарина с обгоревшим жгутом соломы на конце. Мартынь внимательно оглядел ее.
— Ею и подожгли. Самим притронуться духу не хватило, чтобы без рук, без ног не остаться, — ведьма хоть и убралась, а заклятье осталось.
Тут и Мегис вспомнил, где он недавно видел эту штуку.
— Это тот ночной караульщик, которого я… Эх, зря я ему башку не своротил!
Затем пригнулся, чтобы получше разглядеть у самого угла овина что-то застилаемое дымом. Пригнулся и Мартынь, и оба увидели оставленный Интой ушат для стирки, уже усыпанный искрами, дымящийся; стелющееся пламя уже лизало его. Не говоря ни слова, Мегис бросил мушкет Мартыню, но тот схватил его за рукав.
