Даже река кажется огненным морем.

На берегу, на широком, свободном месте, стоят лошади, коровы, телята, овцы. Они сжались в тесный, дрожащий, ржущий, мычащий, ревущий клубок и пристально смотрят на другой берег.

Там стоят и сидят крестьяне с их женами и детьми. Вокруг них лежат разбросанные без разбора их немногочисленные пожитки. Глубокая печаль и безнадежность видна на лицах. Матери держат спящих грудных детей на руках, слышны всхлипывающие детские голоса, которых никто не пытается успокоить. Многолетний труд, печальная жизнь, полная лишений, едва взошедший, зачахший посев, немногие, заботливо оберегаемые пожитки, которые они копили – все это большей частью уничтожено.

Что ждет их всех? Голодная смерть?...

Их пальцы судорожно сжались в грозящий кулак, теперь они медленно распрямляются, и люди набожно крестятся.

Всю ночь бушует огонь; ужасающе сильный, непреодолимый! Когда он утих, первые снова переезжают туда.

Их скот толпится навстречу им. Дрожащие руки обнимают шею маленькой, косматой лошади, которая представляет собой наибольшую ценность бедняка. Слезы падают на голову боязливого, остававшегося без надзора животного.

Муниципалитет по хвастливым законам любой революции стоял под девизом: «Все для народа». Но для народа не было никаких денег, потому что прежнее правительство из-за коррупции оставило казну совершенно пустой.

Иван Иванович, хотя теперь он больше не был начальником, появился в новой городской управе. За ним толпились крестьяне сожженного района.

Короткая беседа закончилась рукоприкладством, потому что бывший полицейский капитан избил двух революционных комиссаров, и так как тут было много крестьян и солдат, которые взяли под защиту их прежнее начальство, Иван Иванович получил разрешение использовать находящиеся в работе лесопилки и машины и весь имеющийся в распоряжении персонал для восстановления сожженного района.

Время шло дальше.

Всюду кипела работа, да, даже не хватало рабочих рук. Лагерь военнопленных был пуст. Крестьяне все больше и больше расширяли свои поля. Они чинили свои избы, строили новые и все увеличивали.

И на месте пожарища тоже появилось уже много новых домов.

Мой сын рос прекрасно. Он был большой и сильный, и если он кричал, когда хотел есть и тянулся к матери, его было слышно далеко повсюду. Когда он был сыт, его черные глаза сияли как блестящие угли, он становился озорным, смеялся и хватал мой нос, мои уши, волосы и пальцы. Все это делало меня бесконечно счастливым.

- Я думаю, Федя, ты выполняешь все желания твоего ребенка, – поддразнивал меня мой друг Иван, если видел, как я играю с ребенком.

- Я вижу, как Петр часто хлопочет у колыбели. Он – настоящая мать-медведица, – говорила Фаиме.

- Скажите, Фаиме, не хотите ли вы все же окрестить ребенка? Он уже достаточно большой! Сейчас это языческий ребенок!

- Это не так просто, Иван Иванович, так как отец и мать принадлежат к разным религиям. Мы хотим еще немного подождать!

- Подождать… подождать..., Фаиме, правильно... пока вы оба не будете дома... Конечно же, об этом я не подумал...

- Но вы же еще обещали нас сопровождать? Неужели вы теперь не хотите?

- Вовсе нет, Фаиме... я хочу... Я даже обещал Крёгеру сопровождать его в Германию. Это также моя последняя надежда, если я больше не могу служить России, моему отечеству.

Но это же не может долго продолжаться, Иван Иванович!

- Нет, Фаиме... это не будет больше долго продолжаться... Это и не может больше долго продолжаться! Вы правы...

- Я сделаю тебя директором фабрики, Иван, при твоем импозантном виде это как раз подходящая должность для тебя.

- Но я все равно как-то однажды вернусь в Никитино, Федя, в эту глушь и монотонность, которую я так часто проклинал. Что я увижу здесь, как это здесь будет, кто останется живым? – звучал задумчивый голос моего друга.

- Мы все посетим Никитино. Как мы сможем забыть, вообще, все то, что мы здесь испытали? Мы посетим наших друзей в Забытом, моих братьев, охотников на пушного зверя в разбросанных деревнях и поселках и все вместе порадуемся встрече, – сказала Фаиме, и в ее словах звучала та же мечтательность, что и в словах капитана.

- Мы тогда станем совсем другими, не такими, как сегодня, – произнес все еще задумчиво Иван Иванович. – Я больше не буду носить мундир, больше не буду служить царскому орлу, и никто не будет бояться меня как когда-то и теперь все еще, и пережитое будет казаться нам только сном. Мы пришли сюда как чужаки, и мы тоже снова уйдем отсюда, но люди, которые всегда здесь жили, они остаются вечными, как природа вокруг них. И если нас больше не будет, здесь все будет точно так же, как теперь, как это было всегда. Федя, нам нужно бы еще раз съездить в Забытое! Никитино это уже достаточно дикая местность, но Забытое стоит на краю вечности. Кто знает, вероятно, у нас больше не будет возможности увидеть все это еще раз.

Небольшая подготовка к поездке в Забытое проведена. Илья Алексеев, деревенский староста, даже приезжает к нам в Никитино, чтобы сопровождать нас в свою деревню.

Маленький караван тарантасов качается и трясется над неровностями сибирской дороги в середине дикого леса. В первой повозке сидят Иван Иванович, староста из Забытого и я. В следующей повозке Фаиме с ребенком и Екатерина Петровна. За нею ползет телега с нашими вещами, потом еще несколько повозок с крестьянами и их покупками с рынка.

Мы едем часами. Когда путешественники устают от сиденья, они выходят и идут рядом с тарантасами, пока на более ровном месте лошади снова переходят на проворную рысь.

Иван Иванович, когда-то всемогущий начальник всей округи, ничего не утратил от своей прежней славы, хотя теперь он важно шагает в штатском костюме рядом с караваном. Его выправка и походка сразу выдают в гиганте офицера. В руке он держит заряженную трехстволку, и опытный глаз постоянно высматривает в лесу, нельзя ли подстрелить какую-то дичь.

Испуганно и неразговорчиво крестьяне проходят мимо него. Они чувствуют себя карликами рядом с ним и даже не решаются взглянуть на него.

На другой стороне иду я, возле меня Илья, у нас тоже заряженные винтовки в руках. Трудная дорога кажется нам короткой, потому что по дороге мы болтаем друг с другом, курим свои маленькие трубки, поем песни, которые Илья сопровождает на многоголосой гармони с полной мощью, в полную грудь, и с горящими глазами.

Мы на месте, где раньше ответвлялась дорога на Забытое. Несколькими большими шагами Илья оказывается возле Ивана Ивановича.

- Если наступят совсем плохие времена, вы, ваше высокоблагородие, приедете к нам, к мужикам, мы примем вас, и никто не узнает, где вы остались. Здесь, в этом месте, только очень узкая дорога. Он ведет по лесу вдоль и поперек, найти ее очень трудно, но вы не заблудитесь. Через полдня вы выйдете на лесную просеку, которая приведет вас к густым, заросшим кустам. Внешне выглядит так, как будто бы дорога там закончилась. Через кустарник, он, пожалуй, колючий, потому что мы там посадили кусты собачьей розы, вам придется перелезть. Снова маленькая, едва ли узнаваемая, очень узкая дорога, и она приведет вас после добрых двух суточных переходов в Забытое. Нельзя ничего знать, могут прийти плохие времена. Подумайте обо мне, ваше высокоблагородие... тогда приедете к нам. Мы спрятались в лесу, и нас так легко больше не найдут...

Через продолжительное время караван останавливается у известного мне куста. Крестьянин берет лошадь первого тарантаса в поводьях и вводит ее прямо в густой кустарник. Другие лошади сами следуют за ней. Несколькими минутами позже дорога снова абсолютно пуста и покинута, куст со своими ветками сомкнулся за караваном, как будто бы он бесследно исчез.

Прошло немного времени – и мы на берегу реки.

Как и раньше, у берега качаются несколько плотов, прикрытых густым кустарником. Маскировка убирается, крестьяне заводят лошадей на плоты и закрепляют повозки. Короткие хлопоты, несколько криков, мы отчаливаем, и после нескольких ударов весел мы уже на середине лениво двигающейся реки.