У самой северной границы России капкан сомкнулся на моей ноге, и удар приклада сломал остаток моего сопротивления.

Спустя четыре года я вновь увидел мою родину, пусть даже став другим человеком.

Я попытался изобразить этот четырехлетний промежуток, друзей и приятелей, с которыми в течение долгих лет разделял судьбу каторжника в глубокой Сибири, так, как эти чувства и образы продолжают еще сегодня неизгладимо жить во мне.

Сибирь...

Это понятие едва ли понимаемой роковой тяжести, и во всей ее гигантской силе и связи она сегодня предстает перед нами куда более актуально, чем прежде.

Нет другой страны, познавшей более высокие высоты и более глубокие глубины человеческой души. Вечность ­непонятной мудрости придает там форму даже самой природе, бесконечной, не знающей границ ни в дарах, ни в убийствах, будь то в чарующем свете жара «Белых ночей» или в безвыходном мраке бурной снежной метели.

Прошедшие тридцать лет хоть и изменили вид и биение пульса больших городов, однако оставили неприкосновенным неслышное развеивание времени и всех людей в меланхолии пейзажа.

Осень 1949 года

Автор

Рычаг газа спортивного автомобиля уже не может вдавиться ниже в тело двигателя. Машина несется со всей дикостью, которую человек своей силой воли может придать ей. Стрелка спидометра едва заметно колеблется, показывая максимальную скорость разгоряченного материала.

Встающие на дыбы лошади, проклинающие, кричащие люди, в безумном темпе мелькающие телеграфные столбы, деревья, дома, луга и леса. Оставляя за собой длинный шлейф пыли, машина проглатывает километры.

Ничто не может задержать убийственный темп машины, ни кривые повороты, ни плохая брусчатка мостовой.

Нечистый дух едет в преисподнюю!

Низко пригнувшись, время от времени бросая для проверки взгляд на стрелки приборов на панели, я с такой силой хочу избежать своей судьбы.

Рука на руле не дрожит.

Вот..., наконец... шлагбаум, преграждающий дорогу... знакомые бело-сине-красные цвета, обозначающие границу... финско-российскую границу близ Белоострова...

Машущие, матерящиеся, кричащие, стреляющие солдаты. Машина грубо едет между людьми, ударяется в шлагбаум, разбивает его. Чьи-то руки поспешно хватаются за руль, поднимается густая пыль... пугающие доли секунды... передо мной снова лежит шоссе.

Как рой гудящих мух мимо проносятся пули... новый рой... еще один...

Машина несется с безумной скоростью!

Скорчившись, я едва ли могу видеть дорогу, мой взгляд скользит над машиной. Радиатор вдавлен в блок двигателя, фары вырваны, крылья и часть кузова отсутствуют. Напряженно гляжу я на бензиномер: Стрелка! Она медленно падает. В бак попали!... Сквозная пробоина!

Но машина пока еще едет. Я точно знаю местность, перекрестки не вводят меня в заблуждение. Я еду по финским лесам... Наконец, видны несколько хижин. Я резко останавливаю машину перед вокзалом Уусикиркко. Три одинаковых звонка, затем свисток машиниста, долгий гудок маленького паровоза. В один скачок я выпрыгиваю из машины, хватаю мой маленький кожаный чемодан, бегу за поездом и вскарабкиваюсь на подножку последнего вагона.

Еще один взгляд на мою машину – и катящийся поезд объезжает мрачный лес Финляндии.

В Торнеа-Хапаранде, городке у границы между Финляндией и Швецией, я провожу весь день незаметно в гостиничном номере. На календаре 10 августа 1914 года.

После обильного ужина я ложусь. Я пытаюсь собраться, но мной овладевает никогда мне прежде не знакомое напряжение. С беспокойством я снова и снова замечаю, как будто бы мне это уже давно не было известно, как светлы ночи на севере, как мало это подходит для бегства. Все в комнате беспокоит меня. Я кладу деньги на стол, покидаю маленький отель и добираюсь, наконец, до долгожданного леса; там я прячусь в кустарнике. Я все время поглядываю на часы; но, похоже, сумерки так и не собираются сгущаться. Я точно знаю, где проходит линия границы. Теперь с самой большой осторожностью я пробираюсь через лес к границе. Наконец, я добрался до лесной опушки.

Все кажется спокойным, ничего не шевелится. Несколько сверчков стрекочут в траве. Тут и там слышится сонное щебетание маленьких лесных птиц; нежно вибрируют звуки. Над пейзажем лежит тончайшая полоса тумана. В удаленной дали, между едва ли светящимися стволами берез, мои глаза, кажется, видят белые пограничные знаки Швеции – свободу. Это были миражи...

Еще раз я оглядываюсь по сторонам. Встаю на ноги, глубокий вдох, бегу!

Я никогда еще так не бегал на спортивной площадке.

Я не пробежал и сотни метров, как услышал за спиной беспорядочное рычание. «Стой... стой... стой!» Слышны несколько беспорядочных выстрелов, пули со свистом проносятся мимо меня. Я бегу, бегу со всей силы дальше и ­уже ликую, так как с абсолютной надежностью могу предположить, что у патруля нет такой жесткой выносливости в беге, как у моего молодого, натренированного тела.

Земля становится неровной, я перескакиваю через несколько ям, спотыкаюсь, падаю, вскакиваю, бегу дальше...

Внезапно безумная боль, и я падаю на землю... Моя нога тяжела как огромная свинцовая гиря... Я попал в капкан!

Изо всех сил я пытаюсь раздвинуть проклятое железо, но это мне не удается. Я стискиваю зубы, снова вскакиваю, хромаю дальше еще несколько шагов. Первые стражники подбегают ко мне. И вот они тут. Какое счастье – они без оружия! Сильные удары, кровь брызжет мне на лицо, солдаты валятся на землю. Забывая боль, я хромаю дальше, все дальше, быстро, как только могу, мне остается уже немного.

Уже подбегает подкрепление! Роем они окружают меня. Как молодые, нерасторопные медведи они бросаются на меня. Все мои навыки в боксе, длительная тренировка в дзюдо не принесли мне пользы; мужчины повисли у меня на ногах и руках. Почти на голову выше моих врагов, я еще раз бросаю взгляд на границу, на свободу. Я еще раз стряхиваю человеческие тела с себя, они явно устали от непривычного бега, мои удары кулаком и защитные приемы снова сбивают с ног некоторых, я вижу их невооруженные, размахивающие руки, а потом... винтовочный приклад...

Глухая, парализующая боль в затылке...

Я теряю сознание...

В маленькой, окрашенной в светлый цвет комнате, я проснулся на нарах, связанный по рукам и ногам. Моя голова была тяжела как свинец, я не мог ясно думать; мне казалось, как будто я все еще окружен туманом, и мне все еще представлялись вдали белые пограничные знаки. В комнате на лавке сидело двое вооруженных часовых, пытавшихся попеременно бороться с зеванием. Воздух пах свежевыпеченным ржаным хлебом.

Я снова потерял сознание.

Когда я проснулся во второй раз, зевающих караульных сменили двое других, и очень бдительных, так как стоило лишь мне приоткрыть глаза, как они развязали меня, принесли воду для умывания и огромную порцию гречневой каши с маслом. Моя рубашка превратилась в кровавый лоскут, мои брюки были также разорваны, мое лицо опухло, и все тело было измучено.

Моей первой и единственной ясной мыслью было: теперь ты обречен на смерть! Я питал лишь слабую надежду только на мои отношения с высокопоставленными русскими чиновниками, среди них у меня было много друзей.

Штыки передо мной, штыки за мной, так меня вводят в канцелярию. В стороне стоит большой стол, заваленный папками, за ним двое неряшливых писарей, которые таращат на меня глаза. Полковник, за ним еще полудюжина офицеров, вступают в канцелярию с величественным достоинством. Писари как по команде уткнулись носами в свои папки, в то время как офицеры теперь осматривают меня с любопытством и шепчут друг с другом. Снова раскрывается дверь. Внезапно офицеры замолкают.