В пивной моего хозяина обосновались оставшиеся арестанты. Оттуда слышны отдельные выстрелы. Мы наблюдаем из-за изб.

- Ты возьмешь четыре бидона с керосином у Исламкуловых, – обращается Иван Иванович к Лопатину, – ты, Кузьмичев, и ты, Фадеев, тоже. Потом мы подожжем дом, и вернем себе наше спокойствие. Вперед! Марш, марш!

Примерно десяток стрелков выстраиваются, за ними полицейский капитан хватает бидоны с керосином, и беглым шагом идет к пивной, пока стрелки ведут свой уничтожающий огонь по каждой высунувшейся голове.

Двенадцать бидонов керосина выливаются на наружные стены дома. Огонь взвивается до небес.

С возбуждающим нервы спокойствием капитан возвращается к нам.

Час спустя дом разваливается и становится похожим на огромный факел, в который влетают мириады молей, мух и жуков. Огонь ночью выглядит зловеще. Вокруг нас тягостная тишина, хотя мы все собрались у огня.

И тут и там произносится, наконец, слово. Мужчины разорваны, грязны, некоторые сняли рубашки, и я вижу, что их тела сильно вспотели от жаркой ночи. На них отражается пылающий огонь.

- Идите по городу и скажите всем...

- Пожар!... Пожар!... Лес горит!... Горит! – визгливые голоса прерывают полицейского капитана.

Далеко вдали мы видим, как высокий, пожирающий огонь бушует в лесу, и вслед за ним огонь поднимается еще в трех других местах.

Тайга горит в четырех местах.

- Великий Боже! Тайга горит! – панический ужас слышен в шепоте мужчин.

- Каторжники подожгли лес!

- Пусть все церкви бьют в колокола, предупреждают о пожаре! Двадцать стрелков должны наблюдать за городом! Все население должно приступить к тушению пожара! Нужно поднять всех пленных! – отдает приказы капитан.

Как сорванные ветром, мужчины разбегаются по сторонам.

- Лес за рекой горит. У нас есть один единственный паром. Если не произойдет чуда, Федя, все Никитино, которое лежит на другом берегу реки, сгорит. Достижения революции, углубление революции, свобода... Он смотрит на меня и горько улыбается. – Пошли, мой дорогой, – и его рука тяжело ложится мне на плечо.

Маленькая, вооруженная топорами, пилами и канатами, лопатами, тяпками и ведрами толпа уже стоит в воде готовая к бою. Паром отталкивают. Отчаянно медленно приближается он к другому берегу, хотя ширина реки всего двести семьдесят метров. Быстрым маршем мы идем к месту пожара.

Двое солдат поспешно удаляются, чтобы поймать проклятого поджигателя.

На берегу стоят боязливые крестьяне. Лопатин остается на другом берегу и руководит перевозкой людей. Вокруг городка нужно прорубить просеку шириной примерно десять метров. Уже слышны первые удары топора, уже падают первые срубленные деревца и кусты.

Прибывают одна группа за другой, они распределяются, начинается лихорадочная работа. Полицейский капитан непреклонен. Сложив руки как рупор у рта, он выкрикивает свои команды. Военнопленные работают рядом с населением. Одно дерево падает за другим, кусты, ветки, все трещит и трескается. Множество рук хватают сваленные деревья, относят в сторону от просеки, возвращаются и тащат снова.

Спешка, беспокойство, горячка царят среди людей.

Неподалеку слышно шипение, шелестение, свист. Он становится громче, отчетливее. Ветер несет огонь ближе к просеке, которая достаточно широка только в нескольких местах.

Прошли часы. Уже посветлело, и солнце знойно и непреклонно жгло с безоблачного неба.

Яростный огонь уже подступал к нам. Он сначала бежал вдоль земли, охватывал кустарник, чащу, карабкался по деревьям, окутывал их кроны плотным едким дымом, пока огонь не охватывал всю крону и беспорядочно валил деревья в разные стороны. Жар становился невыносимым, дым выедал глаза, едва можно было что-то видеть.

Люди отходили назад перед силой огня.

- Кто отступит, будет застрелен! – рычит полицейский капитан, махает «наганом» на высоте бедер, уже трещит выстрел, один мужчина падает на землю; еще дважды лает револьвер, еще два человека падают прямо у огня. Женщины кричат, мужчины хватают их грубо и сильно, заставляют их сыпать ведрами песок на маленькую, тонкую просеку. Они бьют своих женщин в лицо, они отталкивают их в сторону, сами хватают ведра и лопаты и насыпают песок, как будто охваченные безумием. Снопы искр поднимаются, снова и снова пытаются перескочить через просеку, падают на близкий лес. Лопаты песка душат их. Едкий дым снова подкрадывается к нам, знойный жар стоит перед нашими глазами, целая стена огня. Она отступает, падает на просеку, песок сыплется на вспыхивающий огонь, всюду женские руки, кулаки мужчин с лопатами отбивают пылающий жар так долго, до тех пор пока черенки лопат сами почти не начинают гореть.

Лес высох от продолжавшейся сутками солнечной жары. Огонь силен и жесток, но воля человека удерживает его. Каждая искорка, каждый крохотный красный маленький язычок огня засыпается песком, потому что всюду следят за огнем видящие глаза, только руки и кулаки, которые не знают усталости.

Внезапно, подобно волне, все поднимают головы.

Люди застывают.

За ними, откуда они пришли... горит!

Теперь огонь пожирает лес с двух сторон.

Как сатана, окруженный мерцающим пламенем, стоит там каторжник. Не слышен его смех, видно только искаженное наслаждением лицо, широко раскрытый рот, дико-всколоченную бороду, в форме когтей широко расставленные руки.

Сатана зажег огонь за нашей спиной. Он спрятался под кустом, так как никто его не видел. Когда мы углубились в работу и видели только огонь и опасность перед нами, он зажег лес позади нас.

Винтовка вскинута, неслышный в шуме пожара выстрел, залитое кровью лицо арестанта, тупой взгляд, шатание, спотыкание, падение.

Масса, которая согнана теперь на тесную просеку, похожа на стадо. Женщины и мужчины падают, пронзительно кричат, видят со всех сторон только лишь смерть, и их топчут бегущие, спотыкающиеся, кричащие. Они потеряли разум, они лишь охвачены паническим ужасом, который доводит их до безумия.

Уже огоньки пламени извиваются над просекой. Их больше никто не тушит, не останавливает.

Медведица с двумя годовалыми медвежатами, лось, несколько лосих недалеко от нас с безумными глазами пытаются прорваться через густую тайгу. Зайцы подскакивают мимо, я вижу птиц, пролетающих сквозь дым.

Я вижу группу примерно из ста пятидесяти немецких и австрийских военнопленных, также и с другой стороны я вижу товарищей, в том числе Ивана Ивановича, черного от сажи и дыма, которые через чащу подходят к нам. Спокойные нервы и небольшое присутствие духа позволяют нам определить обходной путь.

Толпа хлынула по неровной лесной дороге. Движемся к реке. Там, видя воду, их безумное возбуждение успокаивается, но полицейский капитан уже выкрикивает свои приказы в середине толпы. Паром раз за разом перевозит людей, другие, среди которых я вижу много военнопленных, бросаются в избы и выносят оттуда в руках немногочисленные пожитки населения.

Огонь не знает границ, и его мощь настолько сильна, что скоро не только посевы, а уже первые избы и их крыши начинают дымиться. По улицам бегут куры, лошади, овцы, быки, они топчут людей и все вместе скапливаются у реки, на большом, свободном месте.

Там нечему гореть.

Паром едва ли может принять убегающих людей. Он частично уже под водой. Объединенными усилиями мужчины тянут паром за стальной трос. Не успела большая часть людей выйти на другом берегу, паром снова тянут назад. Люди падают на мелководье, останавливаются и ошарашено оглядываются на море огня.

Люди все еще бегут по улицам, снова и снова они исчезают в маленьких, почти развалившихся избах, спасают свое последнее имущество, свои иконы и лампады, пока беззвучные слезы текут по их лицам.

Человеческий крик заглушается ревом и топотом скота. Тщетно пытаются люди спасти скот, животные упрямы, неудержимы, кусаются, убегают, с пронзительным ревом бегут дальше. Они обезумели перед постоянно приближающимся огнем.

Огонь охватил двести изб.