Черная ночная степь, зловещая тьма в высоком камыше, и собаки отстают, так как они не любят мрак, как и человек. Они знают, что там их подкарауливает смерть.

И они садятся на кострец, поднимают головы к темному небу и воют. Гав-гав-гав... гав... ууууу... ууууу...

Из далекой дали, из темноты, откуда-то, им отзывается другой вой, зов их предков, которые все еще ведут вольную жизнь, глухой, ужасный, протяжный вой. Ууууу... ууууу уууу.... – волчица зовет своих разогнанных волчат.

Другой ночью волки чуют теплый след. Полукругом они преследуют добычу. Впереди спешат охотники. Это старая волчица и оба ее серых детеныша. Постепенно круг замыкается, лошадь боязливо сопит и хочет галопом спастись от преследователей. Земля мягкая, копыта вязнут, лошадь применяет всю свою силу, чтобы ускользнуть. Но тщетно, серые тени быстрее лошади, они скользят, перелетают беззвучно мягкую землю, они не вязнут, не оставляют следы. Все ближе и ближе приближаются волки к своей жертве, все более диким становится преследование. Лошадь больше не может убежать от них. Вот прыжок, и Одинокий схватил лошадь за бок, теплая, молодая кровь течет в его пасть, жадно и быстро он пытается ее проглотить. Теперь старуха прыгает на лошадь спереди. Животное отчаянно защищается, оно кусает все вокруг себя, но не может схватить своих убийц; они впились в его шею и мягкие части. Теперь весь выводок вместе. Лошадь падает на землю, и волки набрасываются на нее. Кровь брызжет, зубы рвут мясо, кости трещат, все забыто, всякая осторожность, всякий страх. Чистые кости остаются лежать. Стая сначала стоит нерешительно, потом бежит дальше.

Затем идет облавная охота. Растянувшись полукругом, они идут по степной траве. Далеко впереди идут охотники, которые обнаруживают все, за ними загонщики время от времени испускают свой наводящий ужас вой в далекую, ночную степь, и все в страхе убегает прочь от этого воя.

Внезапно самец кролика стремительно несется мимо них, и весь выводок бросается за ним... Тщетно. Никакой волк не может догнать его, он быстрее, чем они. Лисицу рвут на куски, как сильно она ни защищается. Страшная пасть волка разрывает, размалывает ее, оставляя только хвост и задние лапы. Заяц пойман... ээээ... ээээ... эээ... эээ, кричит он в ночи. Это вопль смерти, теперь умолк и он. Добыча делится, разрывается, поглощается, едва ли несколько волос еще остаются, только задними ногами пренебрегают, ибо таков старый обычай волков.

Когда утро едва ли начинает брезжить, выводок сыт до тошноты. Он прячется там, где камыш выглядит плотнее всего, чтобы отдохнуть.

Осень заканчивалась. Холодало, и скоро упали первые снежинки. За ними последовала пурга, которая засыпала далекую, пустынную поверхность степи мягким, белым покрывалом.

Когда однажды волки зевали и потягивались в своем убежище и хотели осторожно покинуть его гуськом, старая волчица, выходившая из убежища первой, заметила, как только в нескольких шагах от нее удалялось что-то пестрое, что тихо развевалось на ветру. Она подошла поближе, пахло керосином, и этот запах был ей невыносим, противен. Она насторожилась, побежала в другую сторону, но и там она нашла то же самое. Всюду были похожие маленькие пестрые тряпки, которые пахли керосином, и снег вокруг. Как замкнутый круг, повсюду это трепетание и шум маленьких тряпок, тот же невыносимый запах. Боязливо они вместе сидели на корточках всю ночь... Они не находили выхода.

Утром все приближался странный шум. Это были люди, стучавшие палками по деревьям. Волки прыгали высоко и снова искали выход, но повсюду те же тряпки... Нет, одно место свободно! Туда старая волчица ведет своих волчат.

Они видят искру, еще одну, треск как удар грома, старая волчица падает, катится к земле, бьет хвостом, скалит зубы, вздрагивает... От неистового страха другие идут на прорыв... Выстрелы звучат... трое волков остаются лежать на месте, другие ускользают.

На несколько миль они бегут, так долго, как ноги могут их нести. Потом они прячутся, дрожа.

Одинокий был один; пуля охотника слегка задела его шкуру. Он укрылся глубоко в чаще. Он сидел долго, пока голод не начал невыносимо мучить его. Все больше и больше он забывал дрожь и перенесенный страх, и с низко опущенным носом и волчьим аппетитом в животе, он покинул убежище и теперь один отправился на охоту за добычей.

Одинокий точно следовал советам матери. Он всегда охотился только под ветром, подкрадывался с особенной осторожностью к стадам животных, теперь он был предоставлен себе самому – но зато ему не нужно было и делить с кем-то свою добычу. Он бродил на далекие расстояния. Он мог пройти до двадцати пяти миль за один день. Скоро и у него был опыт своей матери, за ним гнались собаки, его ранило дробью, раздавило лапу капканом. Не было ничего, с чем бы он уже не столкнулся.

Через бесконечную, пустынную степь Одинокий добрался до синих гор и тихих, глубоких озер Урала. Там он прокрадывался к примитивным лагерям и пещерам золотоискателей и горнорабочих, питался всеми остатками, выкапывал едва ли зарытые трупы убитых, корыстолюбивых людей, огибал покинутые, вымершие усадьбы, светло освещенные города, бежал вдоль трактов, вдоль одинокого рельсового пути, приводил немногочисленные крестьянские поселения в лесах, которым только редко приходилось опасаться волков, в панический ужас и добрался до тундры с самоедами и их стадами северных оленей.

Теперь он знал, что вкуснее всего лиса, собака и самое лучшее – человек. Для него как для каждого волка это были лакомые кусочки. Он знал: где есть люди, там также есть и корм, так как человек убивает. Без труда он преследовал еще теплые следы подстреленной дичи, так как она едва ли оборонялась и больше не могла сопротивляться его страшной челюсти, его быстрым, летучим движениям. Изо дня в день, всюду ему предоставлялось много шансов, убивая, добыть себе пропитание. Так прошла зима.

Когда самые первые теплые солнечные лучи упали на снежный ландшафт, в нем проснулся непреодолимо, сильно и великолепно инстинкт порождения новой жизни. Он забыл спокойствие, пропитание, опасность, все. Теперь маленькие злые, дикие волчицы пахли для него сладко, одну из них он избрал для себя. Он бился за нее с множеством кобелей. Смело он приближался к ним. Короткая борьба не на жизнь, а на смерть, яростное, хриплое пыхтение и щелканье зубов, кровь брызгала вокруг, серые волки боролись ожесточенно, не зная пощады друг к другу.

С оскалившей челюстью, растянутыми, раскрытыми, кровоточащими губами победитель гордо стоит над побежденным.

Никто из кобелей теперь не оспаривает больше волчицу у него. Несколько дней они справляют свадьбу, тогда, когда время прошло, они расходятся, как они встретились, один на север, другой на юг или на запад и восток.

Одинокий снова был только один... и бродил дальше.

Он охотился на водоплавающих птиц, питался их яйцами и больше не давал уткам сбить себя с толку симуляцией подбитого крыла. Он точно знал, что такая утка очень хорошо могла летать и хотела только отманить его подальше от своего гнезда, от птенцов. Он питался останками рыб, даже если они уже замерзли. Он откапывал мышей, хомяков, барсуков. Он не оставлял ничего, питался также человеческими трупами, причем с самым большим удовольствием.

Одинокий никогда не бежал за волчьими стаями, но они бежали к нему и принимали его. Таким образом, он становился вожаком стаи.

Он правил строго по обычаям своего вида, и эти обычаи были твердым правом. Абсолютно вся стая подчинялась ему, и он улаживал каждую ссору, наказывал виноватых, кусая их до полусмерти. Никогда ни один волк не решался заворчать на него. Разбойничьи набеги, которые они предпринимали, руководились им. Они были осторожны, но при этом смелы и сильны в натиске. От пойманной добычи он всегда сначала пожирал первый кусок, как этого требовали обычай и честь, и никто не спорил с ним за его пищу. Он вел свой род с крайнего севера в леса, в степь, в местности, где эпидемии господствовали, где люди умирали сотнями, и волки наедались до отвала, так как корма – и людей, и животных – было более чем достаточно.