- Я искал вас в списке, но вы остались в Никитино, Дайош! – обращаюсь я к венгру.

- Господин Крёгер, мои товарищи и я, все сказали, что останемся в Никитино, так как, все же, господин Крёгер подарил нам музыкальные инструменты, и... у вас тоже нет другой радости... мы хотим немного музицировать для вас, вы же очень любите музыку. И пусть даже нам всем доведется сдохнуть тут, мы останемся у вас, господин Крёгер!

Венгр охватывает мою руку обеими руками.

Пакет раскрылся из-за плохого и, по-видимому, поспешного перевязывания. Дайош полностью раскрывает его и показывает нам всю роскошь. Это большой кусок жаркого, несколько колбас, пироги, сигареты и три пары носков.

- Все от женщин, которые любят меня, все от женщин, подарки, прекрасно! – говорит Дайош и сам радуется этому. – Вот, господин фельдфебель, для вас носки от прекрасных женщин, жаркое, от прекрасной руки, и пирог, такой же сладкий, как поцелуи. В открытые руки пораженного фельдфебеля Дайош кладет подарки. – Берите все, потому что я всегда что-то получаю в подарок. Женщины очень любят меня, ведь у меня такие черные волосы и я умею играть на скрипке. Они влюблены все, все, и они всегда улыбаются мне, когда я смотрю на них.

Этой весной Никитино пережило сенсацию – кино!

После бесконечных забот мне удалось приобрести всю аппаратуру и необходимые машины и привезти в Никитино. Все было разобрано на части и с большим трудом на конных телегах доставлено через плохо проходимые дороги.

Кинотеатр был устроен. Это был маленький дом с двумя сотнями мест. Впереди был построен маленький салон и касса, за ними машина и демонстрационный зал, из бетона и камней.

В течение первых дней наплыв был так силен, что представления должны были происходить под постоянным надзором полицейских. На церемонии открытия развевались флаги, все население, молодые и старые, присутствовали. Весь дом качался, как с испугом утверждали многие. В кассу лился денежный дождь. Один из братьев Исламкуловых сидел за окошком, и множество монет скользило по его маленьким татарским рукам, хотя его глаза и лицо вечно демонстрировали только обязательную улыбку.

Любопытство населения было настолько велико, что многих только с помощью полиции можно было вывести из кино. Они хотели снова и снова смотреть заново все, и отдаленно не понимая, на самом деле, сюжета продемонстрированного фильма. Они пристально смотрели на передвигающиеся картины на экране в истинном смысле слова «с открытым ртом». Их удивление не знало границ, и никто не забывал перед выходом из кинотеатра недоверчиво и с любопытством заглянуть за экран.

Не менее интересно было, однако, электрическое освещение. Большинство людей ничего в таком роде никогда еще не видели, и если те, кто уже побывал в кино, рассказывали об этом другим, те просто не верили, что такое возможно. Потому они бежали в кино, пока все не удивились этому чуду света собственными глазами. Самые сомневающиеся и недоверчивые непрерывно пытались задувать электрический свет в лампочках, что вызывало бескрайние восторженные взрывы хохота у остальных. Но когда некоторые касались к недостаточно заизолированному месту и отскакивали от полученного удара током, они очень удивленно и осторожно качали головой – у них теперь было очень большое уважение к «холодному» свету. Молча, как бы отсутствуя, пытаясь по-видимому, найти в своей голове ответы на самые чудовищные вопросы о замеченном, они выходили из кино. Вдали они останавливались и снова оглядывались по сторонам.

На машине и в демонстрационном зале были заняты только пленные товарищи, которые очень быстро уяснили не слишком сложный механизм показа.

По планам унтер-офицера Зальцера также строилось долгожданное всеми «кафе».

Зальцер вернулся из Забытого. Наша встреча была очень сердечной. Он хорошо отдохнул, и на мои вопросы, хорошо ли он чувствовал себя в Забытом, отвечал, сияя радостью, что он и близко не мог представить себе такого счастливого решения.

- У меня есть маленький домик, где я живу один, я получаю наилучшую еду, и меня действительно носят на руках. И у товарищей, которые позже приехали в Забытое, тоже все исключительно хорошо. Староста и я стали друзьями. Он в восторге от моих предложений по изоляции деревни от внешнего мира. Работа уже началась, и я этому очень рад. Вам, господин Крёгер, Забытое тоже готовит сюрприз. Он несколько наивный, пожалуй, в наших глазах, но исполнен самых благих намерений. Но я ничего не могу сказать вам пока, вы должны увидеть все сами, когда это будет готово.

Под искусными руками и под руководством этого умного человека началось строительство кафе. Однако одновременно Зальцер должен был работать и над гостиницей моего домовладельца.

У кафе был сильный фундамент, там размещались помещение для мойки посуды, ледник и буфет с маленьким канатным подъемником. Само здание было многоугольником в стиле сруба, с множеством маленьких окон. В середине находилась паркетная танцплощадка, на противоположной от входа стороне подиум для оркестра. Перед входом была большая терраса под крышей, на которой даже при дождливой погоде можно было сидеть на свежем воздухе.

Строение лежало на маленькой возвышенности на реке, примерно в пятнадцати минутах от городка. Из окон можно было смотреть далеко вдаль, на реку, ее изгибы, однообразные луга и близкий лес.

Дайош Михали прилагал все усилия, чтобы увеличить свой оркестр. Чтобы удовлетворить вкус жителей, теперь обучались и музыканты, играющие на духовых инструментах. Многим нравилась, пожалуй, больше громкая, нежели искусная музыка.

Наконец, еще одна группа военнопленных принялась выравнивать берег реки, убирать камни и обставлять пляж. Все Никитино было на ногах!

Вечером, когда работа повсюду прекращалась, был слышен доселе неизвестный шум: хлопающее топотание дизельного двигателя в кинотеатре.

Вечная тишина дикой местности прислушивалась.

Посреди новой жизни я снова подумал о моем старом друге, великане Степане, и попытался смягчить каким-то образом его участь с помощью Ивана Ивановича.

Все же, для таких дел у полицейского капитана не было никакого понимания.

- Как только ты можешь заступаться за преступника! Все же, он – только скотина в человеческом образе. Самое большее, что ему можно пожелать, это, чтобы его судьба действительно поскорее освободила его. Исключено, мой дорогой, совсем исключено, что я хотя бы пальцем пошевелил ради таких вот типов. Я согрешил бы этим перед моими ближними!

- Но, Иван, ведь на мне когда-то тоже было клеймо преступника, и все боялись меня, когда я просил о работе в городке, ты же знаешь это!

- Да, но в твоем случае это было совсем другое дело, тут нельзя сравнивать!

- Почему же? Я тоже якобы убил кого-то, если верить моему досье и свидетельским показаниям. Теперь уже никто больше не боится этого субъекта.

- Если послушать тебя, Федя, то действительно начинаешь сомневаться в твоем нормальном человеческом рассудке. Не обижайся на меня за эти слова, но я прав, ты, все же, должен это признать!

Он решительно отказался от дальнейшего обсуждения и ничего больше не хотел знать об этом.

Поэтому я снова обратился к друзьям в Петербурге, просил провести пересмотр дела Степана, и опять подтвердил безвредность его характера. Также я информировал всех знакомых, что, если жена Степана обратится к кому-нибудь из них, они должны непременно поддержать ее деньгами и советом, и при случае направить ее ко мне в Никитино. Я все еще надеялся, что смогу как-то помочь Степану и Марусе, так как оба знали мой старый петербургский адрес, по которому они в любое время могли обратиться. Я тогда неоднократно внушал им это.

Спустя короткое время я получал категоричный ответ, что пересмотр дела для Степана является абсолютно бесцельным, и смягчающие обстоятельства какого-нибудь вида при всем желании не могли бы быть применены.

- Видишь, Федя, кто оказался прав? Я знаю законы нашей страны. Все протесты ни к чему не приведут.