– Мы пройдем эту папку в самом конце, мне нужно наедине обсудить с вами много разных дел, – говорю я фельдфебелю.

«Работа», читаю я на другой папке.

- Унтер-офицер Вильгельм Зальцер докладывает.

Я смотрю на заговорившего человека. Это маленький, сильный мужчина около сорока пяти лет. Седые виски, несколько мечтательные глаза, сильные пальцы. Он был по профессии «строитель», сразу после начала войны добровольно пошел в армию. Его тщательно почищенная форма очень изношена, залатана на многих местах, она украшена Железным крестом первой степени. Левая половина лица искажена ударом сабли, рот поэтому относительно широк, левое ухо полностью отсутствует. Мужчина из-за трудностей похода заработал себе серьезную болезнь сердца и на долгое время был прикован в Никитино к кровати. Под его руководством и возник «родной угол».

Он спокойно достает из кармана уже довольно грязноватую книжечку, листает ее, причем в ней можно увидеть несколько эскизов строений, проекты чашек, кружек, мебели. Множество страниц исписаны бесконечными рядами чисел. Он кладет книжку на стол и подробно рассказывает, что муниципалитет хотел бы самой ранней весной начать строительство домов, что посевные площади и луга вокруг Никитино больше чем удвоились бы из-за обширного вырубания лесов в начале года и вследствие этого для некоторых товарищей появляется и новая возможность для работы.

- Кроме того, следует сообщить, что к нашей общей радости прибыли музыкальные инструменты для нашего оркестра. Я могу несколько нескромно выдать, что он уже усердно репетирует под руководством скрипача Дайоша. Наша библиотека обогатилась после прибытия следующих ящиков с книгами теперь на 684 тома. Наш самый молодой товарищ, доброволец Ганс Вендт, стал бухгалтером.

Мы смотрим через замерзшие стекла в светящееся сверкание зимнего солнца.

Новая папка прибывает на стол: «Претензии» стоит на обложке.

- Ну, фельдфебель, – замечаю я, – туда наверняка включены всякие плохие вещи, с сильными выражениями, да? Мы все смеемся, обложка открывается.

- Работа, работа, работа..., – читает фельдфебель, – все же, здесь, тут действительно много, мгновение, нужно было бы сделать, – очень медленно начинает читать он, «городскому управлению или какому-либо иному ответственному учреждению предложение продлить железнодорожную линию от конечной станции до Никитино. Тогда у всех товарищей была бы работа и заработок, если бы можно было после очень точных расчетов решиться на сдельную работу. Очень хитрый и умный человек должен был бы вести эти переговоры с русскими, которые вовсе не настолько глупы, все же, как мы все думали раньше. Я предлагаю, после того, как я посовещался с несколькими товарищами, господин Крёгер должен был бы вести эти переговоры для нас. Я и многие другие считаем его достаточно хитрым. Рядовой артиллерии Фриц Шульц, по гражданской профессии «землекоп».

Мы смотрим и смеемся, как мы можем.

- Рядовой артиллерии Фриц Шульц очень хорош! Он, к сожалению, не знает, что русские всю войну ведут за кредиты союзников, – говорю я.

Пока я, еще смеясь, перевожу этот инцидент Фаиме, кто-то внезапно хватает меня за рукав. Я оборачиваюсь.

- Я Дайош, господин Крёгер, венгерский скрипач Дайош Михали.

Два светящихся глаза, черные как угли, встревоженная голова, растрепанные волосы, рука, которой он отбрасывает волосы назад, дрожащие пальцы в моей руке, форма наполовину расстегнута – в таком виде венгр стоит передо мной.

- Мария и Иосиф!... прекрасный подарок... я так счастлив... Она так удивительно прекрасна... скрипка... я плакал... Я буду играть вам как никогда прежде...

С изобилием воодушевления глаза мужчины блуждают по моему лицу, и когда я встаю, он хватает меня, обнимает меня, потом закрывает руками лицо, широко разводит их и кричит:

- ... я так счастлив... я могу снова играть!... И уже он исчезает, без шапки и пальто, такой же, как он стоял передо мной.

- Оркестр будет играть летом в здешнем кафе. Вы, унтер-офицер Зальцер, сделайте, пожалуйста, при случае проект для этого кафе, а потом еще проекты для пляжа и кинотеатра, который должен вмещать примерно триста – четыреста человек.

Наконец, еще одно благоприятное сообщение. Военная администрация выдала разрешение пленным работать летом у крестьян в деревнях. У меня сам был случай говорить с крестьянами всей окрестности об этом. Товарищей все ждут с удовольствием, их хорошо кормят и хорошо с ними обращаются.

Вопросы, которые еще нужно обсудить, рассматриваются, решения принимаются, потом мы заканчиваем. – Фельдфебель, я хотел бы видеть вас и бухгалтера завтра до обеда, примерно в десять часов утра, у меня на квартире. Прихватите папку «Еда».

Унтер-офицеры встают как по команде, я подаю им руку, – затем я с Фаиме на сияющем зимнем солнце. Мы идем к дому братьев Исламкуловых.

Дверь открывается, и Али подает мне руку. Он и его братья всегда очень рады моему приходу.

- Добрый день, мой дорогой Федя, – приветствует он меня и дарит своей сестре сердечный поцелуй.

В кабинете татар мы просматриваем счета и поступления денег. Пушная торговля очень сблизила нас всех. Безмятежно – до последнего мгновения – осталось во мне ощущение абсолютной честности этих людей.

После обеда снова подробно обсуждались разные коммерческие дела. Мы планировали устроить каток для бега на коньках и горку для катания на санях. Необходимые коньки должны были приобрести братья Исламкуловы, а необходимые сани должны были сделать военнопленные. Это был для татар новый, непредвиденный заработок, а для моих приятелей выгодное занятие. Но когда я пил душистый турецкий кофе мокко глоток за глотком и разрабатывал мои идеи построить кафе с венгерским оркестром, кинотеатр и пляж, их радость не знала границ. Условие оставалось прежним: мои пленные товарищи должны были вследствие этого получить работу и заработок.

Этим вечером Фаиме и я пошли домой поздно. Была холодная ночь, слабый свет керосиновых ламп из замороженных окон показывала нам дорогу. Над нами изгибалось, усеянное множеством бесчисленных звезд, зимнее небо.

Дома приятно тепло. Душистый чай, маленькие лакомства и сладости стоят на столике. В углу горит перед образом никогда не гаснущая лампада, в камине мерцает и шуршит береза. Это чудесная тишина.

- Все же, у нас прекраснее всего, – говорит Фаиме и гладит меня рукой по лбу и волосам.

- Да, Фаиме, и когда мы будем на самом деле дома, тогда это будет еще гораздо прекраснее.

- Будешь ли ты тогда так же часто бывать у меня, как здесь? Сегодня я, когда ты говорил с твоими товарищами и вел переговоры с Али по коммерческим делам, отчетливо видела, что это едва ли будет возможно. Ты с таким большим удовольствием работаешь.

- Тогда я как раз меньше буду заниматься делами и ходить на фабрику моего отца. Я буду прогуливать, как в школе, и прибегать к тебе.

- Петр, Петр! Для тебя нет в жизни преград, и если ты говоришь так, то можно быть уверенным, что их действительно нет. Но я уже придумала, как я могу помочь тебе во время работы. Во-первых, я буду вставать одновременно с тобой и ходить с тобой вместе на работу. Так долго спать, как ты здесь часто мне позволяешь, я как раз не буду. Тогда я буду работать вместе с тобой. Я выучу все, что умеет секретарша в бюро, я буду управлять также кассой, чтобы никто не добрался до твоих денег, и тогда я хочу еще...

Ее руки гладят меня, скоро ее голова склоняется то на одну, то на другую сторону. Постепенно, очень постепенно ее голос звучит ко мне как из далекой дали, и вдруг, смертельно устав от перенесенной борьбы против зимней бури, я заснул.

Мне снился сон: большая комната с множеством окон и длинных батарей отопления. Огромный письменный стол, над ним географическая карта европейской и азиатской России; она занимает всю стену. Черный клубок на ней – это Петербург, черные нити выбегают оттуда вплоть до крайних углов гигантской страны, да, даже спешат за ее границы.

У массивного письменного стола сидит мужчина. У него широкие плечи, белокурые, зачесанные назад сильно поседевшие на висках волосы, кустистые брови, голубые со стальным отливом глаза.