Огонь забыт... Я не знаю, это напряженные нервы или это факт, но мне кажется, что наша пещера дрожит как при землетрясении и может обрушиться в любую минуту и похоронить всех нас под массой снега.
Ураган – безграничная, божественная праприрода!
Когда он постепенно успокаивается, я выхожу. Также я невольно делаю знак креста.
Со всей силой я прокладываю дорогу через заметенное снегом отверстие. Снег доходит мне до груди. Я поднимаю голову к небу: снегопад кончился.
Сначала одна, потом еще одна звезда, несколько, много, много звезд сияют теперь на небе. Как сценический занавес снежное облако отодвигается, и небосвод изгибается надо мной, как мы это всегда знаем, далеко, недостижимо далеко... после убийственного бушевания – вечность.
Теперь и другие тоже выходят. Мы видим почти только наши головы, так глубоко мы находимся в снегу. Лес подобен беспрерывной снежной стене. Мне внезапно кажется, как будто мы – несколько мужчин – единственные жители этой неизвестной части света, такое впечатление покинутой и неприкосновенной создает засыпанная снегом местность.
Наконец – буря беспрерывно бушевала три дня и четыре ночи – появляется Солнце, и мы все улыбаемся ему как школьники, весело резвящиеся зимой. Только одно напоминание витает над нашими головами – времени нет, мы не можем терять ни минуты, потому что у нас не осталось еды, и до ближайшего поселения людей еще далеко. С объединенными силами человек и животное перебираются через снежные заносы, мы запрягаем лошадей, движемся дальше.
За нами вдали, в беспредельном снежном поле, теряются наши следы.
Солнце исчезает опять, темнеет, приходит ночь. Мы снова в лесу. Только по деревьям по обе стороны мы еще узнаем нашу дорогу. Мы пьем предусмотрительно собранную в термосах и прокипяченную еще в снежной пещере воду и едим оставшиеся сухари.
Шесть часов вечера. Какой чудовищный контраст между моими золотыми наручными часами с циферблатом с радием и нашим путешествием по никогда не заканчивающейся сибирской лесной дороге в тайге...
Пять мучительных часов, частично пешком, частично в санях, через маленькие и большие сугробы вверх и вниз. Ни мгновения нельзя отдыхать. Отдых, остановка, усталость и сон являются верной смертью.
Внезапно мы видим дым, поднимающийся из нескольких холмов. Это избы! Они полностью занесены снегом и их больше не видно. Спуск почти отвесный к двери. Мы стучим, кричим, пока нас не впускают. Полностью истощенные мужики сразу валятся на пол и мгновенно засыпают. Они похожи на мертвецов.
Только я стою в замерзшей шубе. Мужики храпят хором. Также и я... спать... устал... Храп трясет меня. Я едва могу стоять на ногах. Вокруг меня растерянные мужики и бабы, которые набрасываются на меня с вопросами. Они все знают меня по моим прежним поездкам.
- Быстрей! Лошадей в конюшню! Поставьте самовар, приготовьте поесть! Когда все будет готово, разбудите меня, но вам придется будить меня так долго, пока я не сяду за стол, понимаете?
Я бросаю замерзшую шубу на пол и шатаясь бреду к скамейке, к красному углу. На ходу я уже сплю.
- Барин! Барин! Все уже готово! Руки пытаются снова и снова поднять меня.
В наполовину отсутствующем состоянии я хлебаю чай, жую, и только теперь, когда горячий напиток разливается по моему телу, я, наконец, прихожу в себя. Я ем все больше и теперь просыпаюсь окончательно.
- Это снова стемнело, или нас опять замело? Темнота приводит меня в отчаяние, – говорю я довольно грубовато крестьянину, как будто бы это от него зависит. Его жена и обе взрослых дочери стоят в шубах у печи и улыбаются оттуда.
- Барин, это все еще темная ночь, до дня еще далеко, мы потратили очень много сил, пока откапывали конюшню из-под снега. Теперь ваши лошади размещены там, вы можете ехать дальше с новыми. Еда в дорогу тоже готова. Моя жена и обе мои дочери постарались. Вам понравится.
Я смотрю на мои часы, шесть часов утра.
- Хорошо, хорошо, мой дорогой. У меня снова прекрасное настроение, я курю, болтаю еще довольно долго с моими хозяевами и окончательно чувствую себя в хорошей форме.
Но моих «поводырей» не так легко разбудить. Тщетно пытаюсь я растормошить Лопатина. Кузьмичев в таком же состоянии, они оба придерживаются непоколебимой зимней спячки. Со всей силой я поднимаю с крестьянином сначала одного, потом другого и несу их в сани. Деревенский староста и два ямщика остаются спать в избе.
Я отъезжаю с обоими солдатами.
Они продолжают спать, как будто им за это платят и, по-видимому, неплохо. Так продолжается несколько часов, пока не светает и солнце смеется вместе со мной над долго свернувшимися в клубок и храпящими солдатами. От наблюдения, толкания, таскания и подпирания саней я снова медленно устаю.
Лошади знают дорогу в Никитино; да ее и не трудно найти, потому что есть всего одна лесная дорога, заметенная глубоким снегом, никогда не заканчивающаяся. Она внезапно становится хорошей и ровной, насколько я могу видеть. Поводья выскальзывают из моих рук, мое самообладание, моя сила воли ослабли... только спать... только спать... спать.
Из далекой, далекой дали я просыпаюсь. Что-то холодное течет мне вдоль спины. Я пытаюсь пошевелить ногами, но мне это не удается. Моей правой руке пришлось, по-видимому, держать огромные грузы, потому что я не могу ее поднять.
Наконец, мой рассудок проясняется. Все же, вода от растаявшего снега на затылке очень холодна.
Наши сани перевернулись. На моих ногах лежит, храпя, Лопатин, на моей руке – Кузьмичев. Луна стоит на небе, и светло как днем. Тихо и неподвижно стоят обе лошади, потому что для них это довольно привычное дело. Они тоже спят. Пьяных крестьян нередко находят в опрокинутых санях или тарантасах где-то на обочине дороги. Лошадки привыкли ждать так долго, пока их хозяева не попросят их снова двигаться. Я бужу обоих мужиков всеми находящимися в моем распоряжении средствами. Наконец, они открывают глаза. Они долго не могут сообразить, что к чему.
Поездка продолжается, по дороге я рассказываю солдатам, что произошло.
- Мы очень благодарны вам, барин, что вы погрузили нас двоих в сани. Представьте себе только лицо нашего капитана, если бы вы прибыли домой один! Для нас это означало бы немедленное увольнение или даже тюрьму.
- Да и ехать одному очень скучно. Так, по крайней мере, время проходит быстрее с небольшой беседой. Теперь вы могли бы хорошо поесть. Но, наконец, теперь позвольте и мне немного поспать. Я растягиваюсь в санях. Челюсти обоих солдат осторожно жуют... Я мгновенно засыпаю.
Семь часов утра, еще полная темнота. Снова продолжается трудоемкая поездка, то вверх на гору, то под уклон. Но назло всему: Никитино появляется, первые знакомые, сильно заметенные снегом дома. За ними выглядывает убывающая луна, как будто она только и ждала, пока наше путешествие не закончится.
Сани останавливаются перед моей квартирой. Быстро я сбрасываю замерзшее пальто, снимаю и второе, потому что знаю, что ожидает меня теперь, и мне не нужно ни звонить, ни кричать. Но я ошибся. Дом, кажется, спит, как и все другие. Входная дверь еще заперта. В комнате Фаиме, однако, горит свет.
Мой домовладелец встал. Через двор попадаю к черному ходу и в кухню. Тихо я открываю дверь.
- Доброе утро, Наташа!
- Великий Боже! Барин! Мы уже все думали... Ваша жена уже два дня ничего не ела... Она только ждала вас. Однако, это было не хорошо с вашей стороны, барин!
- Мы попали в снежный буран.
- Я быстро приготовлю все, наверное, вы голодны. То, что вы еще живы, это милость Божья. Никто уже не надеялся снова увидеть вас. Уже четыре дня у нас больше нет связи с внешним миром, и телеграф тоже не работает. Транспорт товаров заметен снегом на пути с железной дороги в Никитино, все люди замерзли. Вчера выехала спасательная команда, но где теперь их искать? Я сейчас все приготовлю, барин!
Осторожно я открываю дверь в комнату Фаиме. На широком диване она спит, свернувшись калачиком, в одежде как будто прилегла только на минутку. Я тихо приближаюсь и хочу уже взять ее в свои руки. Но тут я понимаю, я грязный, небритый, на мне, вероятно, есть паразиты. Я моюсь и бреюсь в кухне. В своей комнате я переодеваюсь. Одежда отправляется в сарай.
