- Знаете, доктор, русская пословица говорит: «Немец обезьяну выдумал!»
Где-то нашли лист бумаги, обгрызенный карандаш. Две головы напряженно склонились над листом.
- А сколько людей должна охватывать гимназия?
- Пятьсот, – был мой немедленный ответ.
- Вы точно сумасшедший! Извините, пожалуйста, но мы же не в Москве!
- Зато подумайте, какое впечатление произведет эта цифра! Просто пишите, все правильно.
«Гимназия должна принимать пятьсот учеников и учениц», написал улыбающийся капитан. Теперь Екатерина Петровна обрадовалась и постепенно снова стала более разговорчивой. Вероятно, она уже видела себя гордо идущей по улицам Никитино: как она идет, а жители показывают на нее: это ее муж предложил замечательную идею построить эту гимназию.
Когда я прощался, капитан твердым голосом сказал мне: – Завтра утром я брошу тут все и сразу сам поеду в Омск, и проект я возьму с собой. И чтобы я такого не смог добиться?! Я?! Смешно!
Покинутый городок спал. Улицы были пусты. Там был дом, где жила Фаиме. Я остановился. Тихий свист. Второй. Окно раскрылось.
- Петр! – шепчет ее голос, совсем тихий, как дуновение ветерка. – Я знала, что ты придешь. Я ждала тебя.
Один прыжок и я у окна.
- Ты, мой дорогой! Нежно скользят кончики ее пальцев по моей щеке.
Тут я не могу иначе. Моя рука скользит над ее плечом, и я целую молодую, нежно-душистую кожу как умирающий от жажды. Мой рот блуждает над ее распущенными волосами, над глазами, щеками и лбом, находит другой рот, который не хочет отпускать...
Скачок, и я снова стою на улице.
Я еще не потерял самообладания.
На следующее утро Иван Иванович не смог уехать.
Он вбежал в мою квартиру, как будто за ним гнались фурии. Часовой перед моим домом никогда еще не видел своего капитана в таком состоянии. Сбитый с толку и обескураженный он стоит передо мной.
- Вот, читайте сами, это ужасно! – он беспрерывно крестится, он заикается. Он как будто раздавлен. – Игнатьев донес на вас, действовал самовольно. Я ни о чем не знал, совсем ничего не знал.
Буквы как огонь прожигают мое едва ли выздоровевшее сердце.
«... Немедленная отправка в Обские болота».
- Дорогой, хороший, ты... вы... не знаете, что означают эти болота? Из них еще никто не вернулся живым...! Все умерли там от горячки. Это верная смерть... прости меня... простите меня... но что я должен делать... что же мне делать...? Только скажи мне это, я сделаю это для тебя!
Моя первая мысль: Фаиме. Придется ли мне потерять ее? Тогда я утону в полной пустоте.
Иван Иванович трясет меня, как будто хочет вернуть мертвеца обратно к жизни. Он бормочет слова, которые мне непонятны. Я слушаю, но я могу и не могу понять его.
Внезапно... фигура передо мной, четкая, близкая...
- Я сейчас отправлю телеграмму в Петербург. Мой знакомый, генерал-лейтенант Р., может спасти меня. Он должен сделать это. Он знает меня, он знает, кто я такой!
Капитан удивленно смотрит на меня.
- Он самый влиятельный у нас человек!
Поспешно мы идем на почту. Капитан подписывает мою телеграмму в Петербург. Служащий у окошка тупо улыбается мне.
- Григорий Михайлович запретил отправлять какую-либо телеграмму от вас.
- И кто тут имеет право что-то говорить? Какой-то грязный писарь или господин капитан полиции? Игнатьев вообще не должен здесь ничем распоряжаться. Он должен только держать свой подлый рот на замке! – я едва могу владеть собой, моя ярость больше не знает границ.
Почтовый служащий отступает, как будто бы я его ударил. Я открываю дверь к окошкам, и капитан сам кладет мою телеграмму. Служащий несколько раз стучит по ключу аппарата Морзе и слова с жужжанием улетают прочь.
Принесут они мне смерть или жизнь?
Теперь у меня снова ясная голова. Отправляются следующие телеграммы. Все директивы приняты. Теперь мой хозяин должен окончательно уничтожить Игнатьева. Во что бы то ни стало!
Иван Иванович уезжает в Омск. Он поклялся мне просить за меня и отложить транспортировку на несколько дней. В первый раз за весь срок его службы он отказался сразу выполнить приказ начальства. Может ли он помочь мне, этот нерешительный, уже апатичный мужчина? Он не требовал деньги за свои тяжелые хлопоты, так как хотел сделать это ради дружбы со мной.
Игнатьева нигде больше не видно с момента поступления телеграммы. При посредничестве моего хозяина я повсюду блокирую ему кредит. Теперь он может нищенствовать, сколько он хочет. Из-за меня он может умереть с голоду, сдохнуть как собака. Он больше не осмеливается выйти на улицу и прячется в своей хижине. Вооруженный часовой стоит днем и ночью перед его дверью.
Когда Фаиме слышит о моей отправке в Обские болота, она вовсе не может этого понять.
- Я никогда не должна снова увидеть тебя? Должна остаться здесь? Ты должен медленно умирать в болотах? Почему ты требуешь от меня что-то столь чудовищное?!
Все советы ничем не помогают.
- Я поеду за тобой на Обские болота! Ты сам достаточно часто видел женщин, которые следовали за своими мужами в ссылку. Они покинули все, свои деньги и имущество, и нищенствовали. Видеть его, схватывать его взгляд, было их блаженство. Я тоже хочу поступить так!
- Но в болотах вообще нет никакой возможности для женщины, чтобы жить. Там есть только тюрьма и кладбище. Я провел месяцы в тюрьмах и, все же, остался здоровый. И из болот я тоже вернусь. Разве я недостаточно здоров и силен?
- Ты велик и силен как никто другой, но ты знаешь сам, что из болот еще никто не возвратился.
Я употребляю самые различные отговорки, ничего не помогает
- Петр, любимый, почему ты мучишь меня отговорками, в которые сам не веришь, почему ты причиняешь мне такую боль, почему? Кто знает, когда закончится война?
- Ты можешь помочь мне гораздо больше, если поедешь за твоим братом в Петербург. То, чего не добились он и другой, ты сможешь достичь. У меня есть прекрасные связи. У этих людей имена и большое влияние. Они могут спасти меня. Это поможет мне больше, чем бессильный взгляд на то, как ты там умираешь рядом со мной.
- Но лучше скажи мне честно, что ты не хочешь видеть меня рядом. Не хочешь больше ничего знать обо мне? Может, я должна уйти? Скажи, это так?
- Да, это так, – говорю я. – Бессмысленные жертвы смешны. Кому ты этим поможешь? Мне? Наоборот, так как тогда у еще и твоя смерть будет на моей совести. Если ты хочешь помочь мне, то ты должна начинать на правильном месте, там, где может быть успех. Это место было и остается Петербург. В жизни не всегда нужно действовать по воле чувств и ощущений, Фаиме, потому что ясное, трезвое размышление стоит здесь более. Только оно приносит успех.
С детским заплаканным ртом она стоит передо мной.
- Разве ты не понимаешь, Петр, что моя жизнь пуста без тебя? Что я понимаю в твоем трезвом размышлении? Я, татарская девочка в Сибири! Я могу быть только милой к тебе и только повиноваться тебе. И совсем ничего больше. Она молчит. – Я сделаю то, что ты требуешь от меня. Посмотри, я такая маленькая и слабая, но, ты – Петр... Великий...
Я смотрю в наполненные слезами глаза смертельно огорченного ребенка, которому запретили плакать. Она стоит передо мной и останавливает дыхание, иначе она громко плакала бы.
Ежечасно я жду сообщения. Его нет. Почему?
Иван Иванович тоже не прислал телеграмму из Омска. Почему?
Мои нервы напряженны до невозможности. Смогу ли я избежать смерти?
Я не желаю возвращаться обратно в тюрьму!
Я не хочу позволить медленно убить себя!
Дни напряженного ожидания прошли, ни из Петербурга, ни из Омска сообщений нет.
Все покинули меня! Никто не хочет иметь ничего общего с немцем! Почта запрещает мне отправлять следующую телеграмму. Братья Исламкуловы и мой хозяин тоже терпят неудачу. Я лишен последней возможности связаться с Петербургом.
Повсюду из засады следит Игнатьев, собака!
Мое ощущение говорит мне: убей его! Но разум приказывает: подожди, подожди, для этого еще есть время!
