Все выглядят до ужаса дикими. Черные раскосые глаза, щетинистые, черные волосы, сплетенные небрежно в косы, достигают до плеч. Их грязные, полудлинные и короткие куртки и штаны из домотканого полотна разорваны. На бедрах куртки перевязаны веревкой, а на ногах у них обмотки из того же полотна и маленькие кожаные лесные ботинки. Но большинство из них босы и на теле у них только маленький фартук вокруг пояса. По форме тела, эластичной подвижности конечностей, в частности, пальцев ног, сразу можно узнать лесных жителей. Я замечаю, что от всех них исходит странный, пронизывающий запах, и что их едва ли беспокоят мухи и комары.
После того, как они всех нас вдоволь исследовали, они освобождают нам дорогу. Гул их голосов оглушителен.
Перед нашими глазами лежит далекая, абсолютно безлесная площадь. Это пашня. Рядом с ней роскошный луг, на котором пасутся стада лошадей. Вдали мы видим широкую, синюю полосу воды, на ней несколько маленьких парусных лодок.
По улице мы заходим вглубь их территории; один из жителей быстро убегает прочь. Продолжительное время проходит, пока мы не замечаем большую деревню вдали равнины. Мы приближаемся. Дома низкие и построены в стиле срубов из массивных бревен. Они отличаются от русских изб только особенно роскошной деревянной резьбой на фасадах. На них вырезаны птицы и животные, вид которых трудно определить, а также оружие и сельскохозяйственные орудия. Перед хижинами собрались люди, мужчины, женщины и дети. Добравшись до маленькой, свободной площади, мы видим двух мужчин в грязно-белых халатах. Их волосы серы, фигуры согнувшиеся, цвет лица бледен, только глаза живо глядят между веками с раскосой прорезью. Они осматривают нас без страха. В них сразу можно заметить азиатскую хитрость и лукавство, в сочетании с самым большим любопытством. Вокруг них стоят несколько лучников.
Чтобы достичь понимания с этими мужчинами, которые, по всей вероятности, являются старейшинами деревни, я вынимаю свой нож и делаю жест, как будто хочу сам себя им зарезать. Потом я энергично качаю головой, бросаю нож на землю и показываю, что я хочу есть и мои друзья тоже. Широкая улыбка появляется на лицах мужчин и всех присутствующих, они кивают головами, как знак, что они меня поняли. Мгновенно нож поднят и путешествует через многие удивляющиеся руки и проверяющие пальцы.
Нас ведут в одну из хижин. Помещение велико, у стен стоят низкие кровати, на них мягкие, наполненные перьями мешки, покрытые засохшей грязью. Скамьи, столы и вся домашняя обстановка массивны, очень грубо сделаны, но, тем не менее, покрыты вполне красивой отделкой и резьбой. В углу стоит большая печь, у которой хлопочут женщины с плоскими, коваными кусками металла в волосах, с голыми, маленькими ногами, тонкими руками, на которых висят браслеты. Их безобразие неописуемо, их грязь потрясает.
Мы прибыли вовремя, так как в один миг из печи вытаскивают большой горшок, в котором тушится рыба. Двузубчатые, похожие на вилки столовые приборы появляются на столе, горшок кладут на тяжелую деревянную подставку, поставленную на скамью, и нас знаками приглашают поесть.
Наудачу мы опускаем наши столовые приборы в горшок. Мне, кажется, особо повезло, потому что я выловил угря шириной в ладонь, которого я с виртуозной сноровкой пытаюсь намотать вокруг вилки, как итальянец наматывает свои спагетти. Хотя клопы и тараканы постоянно падают на нас и еду с потолка, хотя вскоре сок непрерывно капает то на мою одежду, то на скамейку, но до культуры тут далеко, и я слишком голоден. Кроме того, у других это тоже точно так же капает. Мы смотрим друг на друга во время еды с юмором. Капли походи на веселый летний дождь.
- Все же, Федя, тарелку, по крайней мере, следовало бы иметь, – звучит внезапно добродушный голос Ивана Ивановича, сидящего возле меня. Прямо рядом с ним наготове лежит револьвер «парабеллум».
Так как мы сидим у огня и на подоконнике стоит миска с кедровыми орехами, которые уже частично надгрызены, Иван вытряхивает орехи и берет себе миску, в которую кладет свою рыбу. На мгновения наши хозяева открывают рот, но потом все продолжается безмятежно. Почти как ради удовольствия мужчины энергично шуруют в горшке, радуются, когда ловят большой кусок, делают разочарованные лица, когда он шлепается вниз, громко и сильно дуют на него, и выплевывают рыбьи кости, по-детски озорно, но все же, с очень серьезными лицами на пол. Женщины стоят вокруг нас, они все время шумно смеются над нами, что должно, по-видимому, побуждать нас к еде.
- У этих людей, похоже, нет хлеба; а без него не наешься по-настоящему. Куда ты только заманил меня, Федя? – снова подшучивает мой друг Иван и при этом засовывает себе в рот один кусок за другим.
Во время еды я замечаю, что она засолена и приправлена достаточно хорошо. В бульоне плавают разные травы, которых я не знаю.
После рыбы подают мясо. Это конина, но Иван молчит, и я думаю, он даже не замечает этого, так как его зубы размалывают мясо с заметным удовольствием. Голод еще очень велик.
Затем каждый получает по глиняному кувшину с парным кобыльим молоком, к нему толстый кусок свежего ржаного хлеба грубого помола.
Я первый кланяюсь хозяевам, так как сыт так, что могу лопнуть. Мои хозяева удивленно смотрят на меня, потому что они еще долго не готовы и продолжают свой веселый «дождь».
Все же и эта еда подходит к концу. Мы откидываемся назад, пораженные изобилием даров, на мягкие мешки. При этом я стоически обозреваю батальоны паразитов; они наступают на нас, гостей. Они чуют свежую кровь.
Я вынимаю из деревянной коробки сигарету и зажигаю ее. Зажигалка и эта процедура вызывают наивысшее удивление. Со всеми возможными жестами мне удается засунуть сигарету в рот вождю, который долго противится этому, и он сразу начинает усердно затягиваться, еще до того, как я зажег ее. Все же, при первом затягивании, он вдохнул дым глубоко, высоко подпрыгивает, кашляет, трясется, отчаянно хватает стоящий поблизости кувшин с лошадиным молоком и поспешно пьет. Потом его взгляд пытливо останавливается на другом вожде, которому Иван Иванович тоже дал сигарету. Тот выпускает дым в воздух и очень гордится своим мастерством. Когда моя зажигалка снова исчезает в кармане, наши хозяева заметно успокаиваются.
Тщетно я самыми разными способами загибаю свои десять пальцев, без толку держу я свою руку высоко над головой вождя, бью себя в грудь, показываю, как микроскопически малы все присутствующие, вопросительно показываю на мужчину, но он не понимает меня. Я вижу, как он ложится на подушки прямо на кучи паразитов, закрывает глаза и хочет заснуть. Но мне так хотелось бы знать, действительно ли он вождь, и еще много, очень много другого. Я пытаюсь всеми средствами отговорить его от сна, хотя я смертельно устал, думаю, какие жесты на моем месте делал бы тут торгующий еврей, лучший мастер «языка жестов».
Наконец, мне пришла в голову идея попробовать пообщаться с хозяином с помощью картинок и рисунков. Я достаю карандаш, вывинчиваю его, вытаскиваю блокнот, но дальше у меня ничего не получается, так как мужчина с детским воодушевлением схватил карандаш и блокнот, хотя он совсем не знает, для чего они нужны. Наконец, я изображаю очень большую, толстую, устойчивую черту, которая превращается в мужчину. Рядом с этим могущественным мужчиной стоят только маленькие человечки, они незначительны, это масса. Над мужчиной возникают солнце, луна и звезды, летящие птицы. Потом я показываю на нарисованного мужчину и окружающий его блеск, показываю на моего хозяина, показываю на маленьких человечков и тычу пальцем в других дикарей. Я сразу с радостью устанавливаю, что меня поняли. Хозяин тоже указывает на большого мужчину, потом на меня. Я качаю головой и указываю на Ивана Ивановича, который между тем безмятежно спит своим полуденным коротким сном с боку от меня. Так мы в первый раз поняли друг друга.
Он говорит беспрерывно, время от времени, наверное, чтобы подтверждать свои комментарии, он смотрит на стоящих вокруг нас женщин, которые тут же утвердительно кивают и улыбаются так широко, как только могут.
