Как только буря ослабла, температура понизилась и стало ужасно холодно. В нашем слабом состоянии, в грязной, засаленной одежде мы чувствовали эти внезапные перепады температуры гораздо сильнее, чем в иные времена. Затем прошёл спокойный, ясный, чудесно тёплый день, а на следующий началась сильная вьюга. Сугробы в четыре фута покрывали всё и вся, и мы должны были постоянно отрывать наши скудные запасы мяса, чтобы не потерять его совсем. Мы воспользовались теплом предыдущего дня, чтобы попытаться отогреть наши одеяла, которые были сильно заморожены и больше напоминали куски листового железа, но в этот день, как и в ближайшие два или три, было невозможно сделать хоть что-то, кроме как залезть внутрь какого-нибудь замёрзшего спального мешка, чтобы попытаться согреться. Было слишком холодно, чтобы читать или шить, руки приходилось держать внутри одежды, а коротать время в беседе друг с другом.

„Температура не была слишком уж низкой, как характерно для этих мест, но сильные ветра проникают сквозь тонкую ткань наших палаток и создают сквозняки, из-за которых невозможно сохранить тепло внутри. Прошлым вечером за ужином наша питьевая вода в банке замёрзла в палатке прежде, чем мы смогли её выпить. Это тем любопытнее, что всем хотелось пить“.

На смену этим холодным временам пришли два прекрасных, тёплых и солнечных дня, и 29 марта мы наблюдали поразительную погоду. День начался с сильного дождя и это был первый дождь, который мы видели с тех пор, как покинули Южную Джорджию шестнадцать месяцев назад. Мы расценили его как наш первый контакт с цивилизацией, и многим из людей очень хотелось дождя и туманов Лондона.

Сильный южный ветер с унылым пасмурным небом и случайными высокими температурами сопровождал нас до 7 апреля, а когда туман рассеялся, мы смогли различить очертания земли на севере.

Характер дрейфа нашей льдины указывал нам на то, что мы должны были, в конечном счёте, дрейфовать на север, но наше продвижение в этом направлении не было непрерывным. Мы были отданы на милость ветра не могли повлиять ни на дрейф, ни на погоду.

Долгий период спокойной погоды в начале января вызвал у нас некоторое беспокойство по поводу постоянного пребывания на той же широте, на которой мы были в начале декабря. К концу января, однако, протяжённый дрейф на восемьдесят четыре мили в бурю нас всех приободрил. Вскоре он остановился, и мы начали дрейфовать немного к востоку. Скорость нашего дрейфа к северу теперь значительно замедлилась, и к 22 февраля мы были всё ещё в восьмидесяти милях от острова Паулета, который был нашей конечной целью. Там была хижина и некоторые запасы продовольствия, снятые с корабля, который отправился на выручку экспедиции Норденшёльда в 1904 году, и которые я собственноручно укомплектовывал. Между собой мы отмечали, что окажется странным поворотом судьбы, если те большие припасы провизии, которые я отсылал сюда много лет назад, теперь сослужат нам службу во время наступающей зимы. Но этого не случилось. 5 марта мы находились приблизительно в сорока милях южнее и восточнее долготы острова Паулета, и так как лёд был ещё слишком разбит, чтобы попытаться двигаться на санях, то это означало, что нас пронесёт мимо него. К 17 марта мы были точно на одной широте с островом Паулета, но в шестидесяти милях восточнее. Это означало, что наши шансы один к шестиста, что мы сможем добраться до него на санках через разбитый морской лёд в его нынешнем состоянии.

Наши помыслы теперь обратились на острова Опасности (Danger Islands) в тридцати пяти милях отсюда. „Похоже, что мы вероятно ещё некоторое время будем дрейфовать туда сюда вдоль побережья с юго-запада на северо-восток и обратно, пока в итоге не достигнем острова Жуанвиля, а до тех пор, пока этого не произойдёт, бессмысленно надеяться на сильное вскрытие льда, так как лёд, должно быть очень перегружен напротив юго-восточного побережья острова, иначе как ещё объяснить последствия недавнего юго-восточного гейла. В поддержку этой версии было также очень сильное давление на северо-восточной стороне нашей льдины, огромный блок вздыбило вверх на высоту 25 футов. Сегодня мы видели пролетающих над льдиной Доминиканских чаек, первых, которых мы увидели со времени отплытия из Южной Джорджии, это ещё один признак нашей близости к земле. Мы вырубили ступени в этой 25-футовой плите, и это сделало её прекрасной наблюдательной вышкой. Когда распогодится, мы с уверенностью ожидаем, что увидим землю.“

Сильная вьюга ограничила видимость до 23 марта. „Земля на горизонте“ сообщили сегодня утром. Мы были настроены скептически, но в полдень её очертания явно появились на западе, сомнений в этом больше не было. Это был остров Жуанвиля, чьи зубчатые заснеженные горные хребты были видны на горизонте. Эта бесплодная, негостеприимная земля стала бы райским пристанищем для нас, если бы мы смогли достичь её. Но было бы глупо предпринять такую попытку при таком состоянии льда как сейчас. Лёд слишком разорван для марша, но и не достаточно открыт, чтобы спустить шлюпки». В течение следующих двух или трёх дней мы видели медленно проплывающую землю, близкую, но недоступную из-за отделяющего её льда, а в конце марта мы увидели вершину Хаддингтона, исчезающую вдалеке.

Наши надежды были теперь сосредоточены на острове Элефант или острове Кларенса, которые лежали почти прямо в 100 милях к северу от нас.

Если мы не сможем достигнуть одного из них, то могли бы попытаться добраться до Южной Джорджии, но наши шансы достичь её будут слишком малы.

7 апреля при свете дня, азимутально почти на север от нашего лагеря, в нашем поле зрения появился долгожданный пик острова Кларенса. Сперва он выглядел как огромный айсберг, но с усилением видимости мы могли различить явные, хотя и немного расплывчатые чёрные линии осыпей и возвышенностей его обрывистых утёсов. Эти тёмные скалы в белом одеянии были приятным зрелищем. Так долго наши глаза смотрели на айсберги, которые то увеличивались, то уменьшались в зависимости от угла, под которым солнце отбрасывало тени, так часто мы высматривали скалистые острова и пики земли Жуанвиля, только чтобы обнаружить их после некоторого изменения ветра или температуры в виде уплывающего вдаль туманного облака или привычного айсберга, что до тех пор, пока Уорсли, Уайлд и Хёрли единогласно не подтвердили мои наблюдения, я не был уверен, что действительно смотрю на остров Кларенса. Земля была более чем в шестидесяти милях впереди, но в наших глазах она выглядела домом, где мы ожидали найти наш первый основательный кров после всех этих долгих месяцев дрейфа на неустойчивом льду. Мы приспособились к жизни на льдине, но наши надежды были всё время связаны с какой-нибудь землёй. Так как наша первая надежда не сбылась, наши чаяния переключились на другую. Наш дрейфующий дом не имел руля, чтобы направлять его, ни паруса, чтобы ускорить его. Мы зависели от прихотей ветра и течений, нас несло туда, куда вдумается этим безответственным силам. Стремление ощущать твёрдую землю под ногами наполняло наши сердца.

При полном свете дня остров Кларенса перестал выглядеть как земля, и был похож скорее на айсберг более чем восемь или десять миль в длину, так обманчивы расстояния в прозрачном воздухе Антарктики. Острые белые пики острова Элефант показались западнее несколько позже в тот же день.

«Сегодня я прекратил выдачу сахара и наша еда состоит теперь исключительно из тюленины и жира с 7-ю унциями сухого молока в день на всю партию». Я записал: «Каждый получает щепотку соли и обязательно кипячёное молоко. Такая диета подходит нам, поскольку мы не можем много работать на льдине, а жир поддерживает тепло. Жареные кусочки жира, на наш взгляд, напоминают хрустящий бекон. Его не сложно съесть, хотя людей, живущих в цивилизованных условиях, вероятно при его виде охватит дрожь. Настоящие же трудности настанут, если мы не сможем получить его».

Я так думаю, что человек, как животное, сможет приспособиться ко всему. А какие-то существа вымрут, прежде чем смогут сесть на непривычную диету, если лишатся привычного питания. Как, например, яки гималайского нагорья, которые должны кормиться скудной и сухой растущей травой, и скорее всего оголодают, даже если им предоставить самый лучший овёс или кукурузу.