29 февраля, в Високосный день, мы устроили особенный праздник, развеселивший мужчин больше, чем что-либо другое. Некоторые из наших циников постановили, что это было отмечание избавления от женских козней ещё на четыре года. В этот день было допито последнее какао. Впредь нашим единственным напитком стала вода, слегка разбавленная молоком. Теперь ежедневно каждому полагались три щепотки сахара.

Однажды ночью один из псов отвязался и опустошил наши драгоценные запасы лепёшек. Он сожрал четыре с половиной из пяти, прежде чем был остановлен. Оставшуюся половину со следами собачьих зубов я отдал Уорсли, который разделил её на семерых своих соседей по палатке, каждому досталось по половине квадратного дюйма.

Лиз, который отвечал за еду и её хранение, написал в своём дневнике: «Ограничение в провизии сильнее, чем это делают в провиантской части, при этом мы ухитряемся существовать на наших скудных запасах неделя за неделей. Ни одна домохозяйка никогда не сможет сделать то, на чём мы продолжаем наш долгий путь.

„Когда пишу о пресной лепёшке, которую Питер немного покусал, то возникает одно желание, иметь столько еды, сколько дают дома собаке. Когда ты голоден, брезгливость идёт по ветру, ты рад сожрать любые отходы, независимо от их происхождения. Может и нет смысла писать о всех тех лакомых кусочках, поднятых здесь, но достаточно рассказать, что когда кок опрокинул немного пеммикана на старую закопчённую тряпку и выбросил её за пределы своего камбуза, то один человек позже соскабливал с неё грязную, но приемлемую для еды пищу“.

Другой ковырялся в течение часа в снегу, где он несколькими днями ранее уронил кусок сыра, в надежде найти хоть пару крошек. Он был вознаграждён, найдя кусок размерами с ноготь большого пальца, и смотрел на него как на огромную ценность.

Тюлений жир был постоянной частью нашего рациона, как в сыром виде, так и варёном или жареном. „Поразительно как в этом плане изменились наши аппетиты. До недавнего времени только одна мысль о нём вызывала отвращение. Теперь, однако, мы требуем его. Густое чёрное масло, напоминающее на вкус рыбий жир, капающее с него и больше похожее на китовый жир, мы пьём с алчностью.“

Пока мучного и тюленины у нас оставалось из расчёта два раза в день на месяц. Наш сорокадневный неприкосновенный запас санных пайков мы хотели сохранить до последнего.

Один человек философски заметил в своём дневнике:

„В том, чтобы быть голодными как сейчас есть свой плюс, когда мы вернёмся домой то будем многие вещи ценить гораздо сильнее.“

Тюлени и пингвины, казалось, старательно избегали нас, 21 марта, оценив запасы нашей провизии, я обнаружил, что мяса у нас осталось только на десять дней, жира не хватит даже на столько, сухари придётся сократить до одного в день.

Теперь мы питались практически только тюлениной с одним сухарём на обед; но я рассчитал, что на таком пайке, при ловле определённого количества тюленей и пингвинов, мы смогли бы продержаться около шести месяцев. Мы все были очень слабы, и как только появится возможность покинуть нашу льдину и сесть в лодки, я должен буду значительно увеличить рацион. Однажды огромный морской леопард взобрался на льдину и атаковал одного из мужчин. Уайлд, услышав крики, выбежал и застрелил его. Когда он был разделан, мы нашли в его желудке несколько непереваренных рыб. Мы их поджарили на его подкожном жиру, и таким образом, за всё время дрейфа на льдине получили единственный обед из „свежей“ рыбы.

„Из-за нехватки топлива мы вынуждены топить лёд для питьевой воды в банках на теле, аналогичным образом мы подогреваем банки собачьего пеммикана на завтрак, держа их в наших спальных мешках всю ночь.“

„Последние две собачьи упряжки были расстреляны сегодня (2 апреля), туши пустили в еду. Мы приготовили собачатину и она оказалась совсем не дурственной, почти как говядина, только жестковата“.

5 апреля мы убили двух тюленей и они, вместе с морским леопардом, добытым за пару дней до этого, позволили несколько увеличить наш рацион. Каждый был счастлив, психологическое напряжение, вызванное голодом, утихло.

В холод всем выдавали по нескольку кусочков сырого жира, он удивительным образом помогал с ним справиться.

Наши сухие пайки по-прежнему оставались практически нетронутыми, но потом в лодках они использовался в полную силу.

Когда мы впервые обосновались в Лагере Терпения, погода была очень мягкой. Канун Нового Года выдался туманным и пасмурным, с небольшим снегом, а на следующий день, хотя температура и поднялась до +38 °F (+3,3 °C), наступили „мерзкий холод и слякоть“. Как правило, в первой половине января погода была сравнительно тёплой, настолько, что мы могли обойтись без рукавиц и работать снаружи достаточно долго голыми руками. До 13-го она была неприлично тёплой и спокойной. Это означало, что наш дрейф на север, который почти полностью зависел от ветра, был ничтожным. Лёгкий южный бриз 16-го всколыхнул наши надежды, и так как температура понижалась, то мы надеялись на период благоприятных ветров и продолжительный дрейф к северу.

18-го бриз сменился завыванием юго-западного гейла, усилившись на следующий день до хорошего шторма и, соответственно, дрейфа. Никто не покидал своих палаток, кроме как для кормёжки собак, принести еду с камбуза в палатку и дежурить, когда настанет очередь. Вьюга продолжалась шесть дней, после чего немного стихла, и хотя южный ветер оставался столь же сильным, мы смогли получить представление о солнце. Оно показало, что за шесть дней мы прошли 84 мили на север, самое большое расстояние. Неделями мы оставались на 67-й параллели, и казалось, что словно какая-то преграда препятствовала её пересечению. Во время этого удивительного скачка мы пересекли Южный полярный круг и теперь 146 миль отделяло нас от ближайшей земли на западе — острова Сноу Хилл, и 357 миль от Южных Оркнейских островов, ближайшей земли по прямой на север от нас.

Словно компенсируя этот рывок, на следующий день поднялся столь же сильный северо-восточный ветер и не только остановил наш дрейф к северу, но и отнёс нас обратно к югу на три мили. Эти северные ветры обычно сопровождались высокой температурой с сильным туманом, но после полудня 25 января туман исчез и мы наблюдали необычный эффект яркого раскалённого солнца при северо-восточном ветре. Это самый был жаркий день. Температура была 36 градусов в тени (+3 °C) и почти 80 градусов внутри палаток (+27 °C). Она привела в ужасное состояние поверхность льдины, превратив её в один сплошной бассейн, очень коварный для передвижения. Десять дней северных ветров остудили наш пыл, но пришедший 4 февраля с юго-востока сильный южный ветер вновь понёс нас дальше на север. Высокие температуры и северные ветра привели к тому, что наша средняя скорость дрейфа на север в феврале составляла около мили в день. В течение месяца в дневниках записи схожи: „дождливо, пасмурно и тихо“, и „ярко и холодно, с лёгким южным ветром“. Ветер был сейчас жизненно важным фактором для нас и единственной интересующей темой.

Начало марта принесло холод, слякоть и безветренную погоду с частым мокрым снегом. Влияние погоды на наше психическое состояние было весьма заметным. Все чувствовали себя намного веселее в яркий солнечный день и смотрели вперёд с гораздо большей надеждой на будущее, чем когда было хмуро и пасмурно. Погода вызывала гораздо больший эффект, нежели увеличение продуктовых рационов.

Юго-восточный гейл, поднявшийся 13-го и продолжавшийся в течение пяти дней отнёс нас на двадцать миль к северу и с этого момента удача, столь же быстротечная, как и переменчивый ветер, сопутствовала нам длительное время. 20-го марта мы пережили самую сильную бурю из тех, с которыми имели дело до этого времени, впрочем ещё хуже была буря после высадки на остров Элефант. Падал густой снег, делающий невозможным увидеть лагерь с расстояния в тридцать ярдов. Выходившие наружу в один момент полностью покрывались порошкообразным снегом, который требовалось полностью очистить перед тем, как снова войти в палатку.