Отныне Сципион Африканский, всегда говоривший «мы», будет говорить только «я». Так что посмотрите на меня в последний раз, дабы вам было чем похвалиться перед детьми и внуками, каковые, прозреваю, будут еще ничтожнее, чем вы сами, и проваливайте прочь.

Да, я говорю: «Убирайтесь прочь!» Именно так обстоит дело. Сейчас коляска увезет отсюда меня, но исчезнете вы! Я остаюсь на своем месте, ибо по-прежнему верен себе и духу Рима, а вы уходите, потому как предали отцов и дедов, изменили самим себе! Я остался на вершине республиканского Рима, а вы покатились вниз! Туда вам и дорога! Стараясь удержать вас от паденья, я сделал больше всякого другого смертного. Я спасал вас, пока было кого спасать. Вы сгнили прямо у меня в руках, потому что были насквозь червивы, и я со спокойной совестью стряхиваю вас со своих ладоней. Я боролся за ваши души, пока эта борьба имела смысл и согласовывалась с честью и рангом Сципиона Африканского, но сегодня я имею право избавить себя от вашего присутствия.

Ну что же, вы на меня посмотрели, а теперь отступите на несколько шагов назад, чтобы и я мог напоследок полюбоваться Римом, позвольте мне проститься с Родиной. Я без сожаления обрек вас на обывательское небытие, на смерть при жизни, но я скорблю об Отечестве, ибо Отечество — не есть вы, Отечество — это пятьсот лет нашей славы, сотни тысяч героев, чьи светлые души и сейчас защищают Город, противостоят вам, люди-тени. А вы — всего только язва на теле моей Родины. Да, вы запятнали ее грязью, покрыли гноем, но я все же верю в нее, верю, что она переболеет вами, преодолеет все напасти и воссияет ярче, чем когда-либо прежде! Я верю в ее жизнь уже хотя бы потому, что лучшую частицу ее уношу с собою и тем самым избавляю от вас.

Прошу тебя, Родина, почтить меня за все, что я совершил доброго, и простить за то, что чего-то я не сумел сделать. Всю жизнь я верой и правдой служил тебе и рос, стараясь быть достойным тебя. Но, если я теперь стал больше, чем тебе нужно, я ухожу, однако надеюсь на встречу с тобою в ином качестве и при более счастливых обстоятельствах. На прощанье желаю тебе, Родина, сбросить со своего хребта это поколение и вырастить настоящих граждан, которые были бы под стать твоему величию.

Вы же, ничтожные рабы, более не увидите не только самого Сципиона Африканского, но и его праха: я велю похоронить мои останки в Кампанье, в Литерне! Пусть ваши дальние потомки, люди нового Рима, всякий раз, когда надумают отдать долг памяти былой славе Отечества, совершают тот путь, который сейчас предстоит мне, пусть они каждый раз идут к моей могиле из Рима в Литерн, и пусть они каждый раз при этом вспоминают о вашей неблагодарности».

Говоря эти слова, Сципион сделал круг по форуму, озирая знаменитые холмы, и направился к городским воротам. Оказавшись за священной чертою померия, он сел в повозку, и та покатилась по Аппиевой дороге.

Едва затих стук колес кибитки, уносящей из Рима Публия Сципиона, как Теренций и Петилии потребовали приведения в исполнение приговора, вынесенного Луцию Азиатскому. Надежды нобилей, что после ухода с политической арены Сципиона Африканского партия Катона утихомирится, не оправдались, поскольку были пустой иллюзией, возникшей из-за непонимания истинных причин конфликта. Наоборот, именно теперь олигархия повела дело преследования знати с особой жестокостью, и в ближайшие годы предстояло пасть не только всем Сципионам, но и Квинкциям, а менее значительные фигуры нобилитета в этот период были просто оттеснены от власти, либо вовлечены в класс олигархии.

Как ни хорохорился Луций Сципион, ему пришлось покориться своей участи и платить штраф: деньгами — Петилиям, и раскаяньем — Публию Африканскому. Первое ему удалось с большим трудом, а второе — оказалось и вовсе непосильным. Красочные сказания о несметных богатствах Сципионов и об их многомиллионных взятках, полученных от Антиоха, которыми катоновцы питали зависть и ненависть толпы, увы, не прибавили средств самим Сципионам. Когда руки Петилиев под видом длани закона проникли в дом покорителя Азии и обшарили его от подвалов до антресолей, они не смогли нащупать там ни одной вещи, ни одной монетки, каковые напомнили бы об Антиохе. Не только азиатской добычи, но и всего имущества Луция Сципиона, нажитого им за пятнадцать лет военных походов, а также полученного по наследству, не хватило, чтобы собрать сумму, требуемую от него в качестве штрафа. Луций продал все, включая дом, и только тогда расплатился с принципиальным государством. Отныне Луций Корнелий Сципион Азиатский был беднейшим человеком в Риме.

Эта драма заставила прослезиться впечатлительных римлян. Они очень тужили оттого, что осудили невинного, и наперебой выражали сочувствие гордому нищему, победителю богатейшей страны мира. Однако граждане этого города пока еще в большей степени были римлянами, чем пунийцами, потому их добрый порыв не ограничился словами. Друзья выкупили дом и имущество Сципиона Азиатского и подарили законному хозяину. Помимо этого, всевозможных подношений и пожертвований сограждан было столько, что, прими их Луций, он стал бы гораздо богаче, чем был до осуждения. Но перед лицом нежданного богатства Сципион остался Сципионом так же, как и недавно — перед угрозой нищеты: он принял дом и самое необходимое из своего имущества, а все остальное с благодарностью возвратил дарителям.

Поведение Луция в эти дни принесло ему не меньшую славу, чем победа над Сирией, и народ снова взахлеб восхвалял его. Однако это не помешало Катону через три года исключить Луция Сципиона из высшего сословия как недостойного гражданина, а заодно — и Публия Назику, о котором ничего дурного не могли сказать даже клеветники. Да, Катон твердо проводил свою политику, ничуть не смущаясь благими порывами сограждан, ибо знал, что без реальной поддержки государства порывы останутся всего лишь порывами, а государство с каждым годом проявляло все меньший интерес к взлетам добрых чувств народа.

Как и рассчитывал Порций, плебс очень скоро забыл о Сципионах и уже в конце года ликовал, приветствуя покупателя фригийских городов и продавца римской чести Гнея Манлия Вольсона, который, переждав на Марсовом поле кипевшие вокруг темы азиатских денег страсти, теперь с триумфом вошел в Рим и привел всех в восторг видом груд серебра, золота и всяческой утвари, отобранных у мирного населения Малой Азии.

Некогда афиняне под командованием Мильтиада на Марафонской равнине впервые нанесли поражение персам. Это стало одним из самых грандиозных событий той эпохи. Народ осыпал своего героя почестями, а потом осудил его и заточил в тюрьму. Там Мильтиад и скончался.

Во время второго нашествия персов, когда в Элладу вторгся сам царь Ксеркс с бесчисленной азиатской ордою, хитроумнейший из греков, изобретательный, как сто Одиссеев, афинянин Фемистокл сумел преодолеть недоверие и панику сограждан, апломб самоуверенных спартанцев и мощь персов, чтобы реализовать свой план борьбы против завоевателей, который и принес славную победу всей Элладе. Затем Фемистокл, рискуя собою, отвратил от родного города опасность, исходившую уже не от азиатов, а от соперничавшего с Афинами Лакедемона. В благодарность за все это сограждане обвинили его в сговоре с Ксерксом, с тем самым Ксерксом, которого он дважды заманил в ловушку и обрек на поражение. Фемистоклу пришлось отправиться в изгнание. Но его соотечественникам показалось, что такое наказание не соответствует заслугам Фемистокла. Для великого человека им было не жаль и великой ненависти, потому они преследовали его по всему миру, пока не вынудили просить приюта у вражеской Персии, где он и закончил свои дни.

Пример афинян вдохновил на подобные дерзания и спартанцев, каковые взялись доказать, что в неблагодарности не уступают жителям Аттики, и обрушили гнев на самого выдающегося из собственных героев — Павсания. Под командованием Павсания греки выиграли величайшее сражение в своей истории, разгромив у Платей сухопутное войско Ксеркса, а потому он был прекрасным объектом для зависти и злобы. Правда, спартанцам изменило воображение при поиске повода для ненависти, и им пришлось позаимствовать тему осуждения у афинян: Павсаний так же, как и его афинский коллега, был обвинен в сношениях с Персией. Почему Павсаний, если он решил перейти на сторону врага, не сделал этого до битвы у Платей, когда такой шаг мог иметь гораздо большее значение для азиатов, а следовательно, и для него, будь он предателем, никто не задумывался, ибо размышления мешают размахивать кулаками и выкрикивать проклятия. Недостаток изобретательности в измышлении интриги спартанцы восполнили усердием при ее реализации. В травле своего героя они преуспели гораздо больше афинян: им удалось не только заставить Павсания скитаться по чужим краям в поисках пристанища, но настичь его, запереть в храме и растерзать прямо в священном месте.