Единственный, кто в этой ситуации мог сказать царю правду, это Ганнибал, который, лишившись благосклонности владыки, отверг длинный утомительный путь наверх, прокладываемый мелкой лестью, и вознамерился разом, одним скачком вернуть себе утраченное положение, а потому гордо выпячивал грудь, стараясь дать понять царю, кого тот потерял в его лице, и изображал всевидящего, всезнающего оракула, изрекающего жестокие истины с заоблачных вершин мудрости, невзирая на личности, троны и диадемы. Но, увы, Пунийцу теперь не было доступа в высшие эшелоны власти, и ему редко выпадал случай продемонстрировать царю свою эффектную позу.

Итак, Антиох настолько уверовал в собственное могущество и поддержку словоохотливых союзников, что не стал дожидаться, пока в Малую Азию стянутся основные силы его гигантской армии, и, собрав всего лишь около десяти тысяч воинов, поспешил к Геллеспонту.

Пока в Эфесе вызревал воинственный перл Антиоховой политики, в Греции этолийцы с изобретательностью, достойной самих карфагенян, готовили плацдарм царскому войску. В прошлом греки неоднократно возмущались циничной фразой Филиппа Македонского о том, что, захватив города Деметриаду, Халкиду и Коринф, он наложил на Элладу оковы, теперь же этолийцы сами решили последовать примеру надменного царя и вручить «цепи Эллады» Антиоху. Для того, чтобы овладеть Деметриадой, Халкидой и Спартой, которая была поставлена в этот ряд вместо надежно охраняемого ахейцами Коринфа, этолийские вожди в строжайшей тайне разработали три дерзкие авантюры.

Полным успехом завершилось их предприятие в Деметриаде. В этом городе незадолго перед тем возникли гражданские волнения. Промакедонская группировка знати, с победой римлян оставшаяся, естественно, не у дел, ныне прониклась ненавистью и к Риму, и к Филиппу: к первому за его силу, а ко второму — за слабость. С пробуждением от азиатского сна сирийского титана, эти люди узрели возможность вернуть себе власть на родине за счет Антиоха. Сделав царское имя знаменем своей партии, они пошли в наступление на официальных магистратов. Для народа была сочинена басня о том, что римляне будто бы намереваются возвратить их город Филиппу. Как раз в то время римляне собирались вернуть македонскому царю его сына, находящегося в италийской столице в качестве заложника. Царевича звали Деметрием, возможно, поэтому и заговорили о передаче Деметриады. «Созвучие есть, чего еще надобно презренной черни!» — думали олигархи. Но, увы, на горе толстосумам тогда еще не везде народ превратился в презренную чернь, а потому их номер не прошел, и разоблаченным инициаторам смуты пришлось удалиться в изгнание. И вот несколько месяцев спустя на сцену вышли этолийцы, чтобы завершить прерванный на самом интересном месте спектакль. В городе началась хорошо профинансированная извне кампания нагнетания жалости к изгнанникам. Помимо соответствующих речей и лозунгов, в дело были введены траурные процессии родственников обиженных претендентов на господство. День и ночь рыдали на площадях и перекрестках одетые в рванье аристократки, окруженные хороводом хныкающих младенцев. Сердце народа не выдержало горестных картин проявлений скорби, и сердобольные люди согласились простить изгнанников. Так, не сумев сыграть на пороках толпы, олигархи добились своего спекуляцией на добрых чувствах народа. Возврат блудных сыновей государства был превращен в шумное и красочное мероприятие. Простые люди вышли на улицы, дабы приветствовать своих мучеников, и сквозь слезы умиления взирали на пышное шествие. Изгнанников сопровождали давшие им приют во время смуты этолийцы, каковые, благодаря проявленному гостеприимству, ныне тоже выглядели героями в глазах горожан. Этолийцы были как пешими, так и конными, но в порыве благородного восторга жители Деметриады не придали этому значения. Проследовав в центр города, этолийские друзья захватили здание совета, водрузили на магистратские кресла приведенных с собою диссидентов и, сверкая кинжалами, с криками «Да здравствует свобода!» мелкими группами рассыпались по городским кварталам. Всего за какой-то час они перерезали наиболее видных представителей правящей партии и освободили Деметриаду… для Антиоха.

В Спарте дела этолийцев поначалу тоже шли неплохо. Правда, Набис был несколько обижен на союзников, поскольку, затеяв по их совету войну с ахейцами, он не дождался обещанной поддержки ни от Антиоха, ни от самих этолийцев и практически проиграл кампанию. Зато помощь пришла теперь, и царь, которого после череды неудач все чаще стали называть тираном, вновь воссиял оптимизмом и благодарностью к друзьям. Однако на первый раз этолийцы прислали ему сравнительно небольшой отряд в тысячу копий, но зато начальник прибывшей тысячи обещал царю больше, чем иной полководец, стоящий во главе целого войска, и парадоксальным образом он выполнил свои обещания, ибо Набису действительно больше не потребовались подкрепления. Очень скоро этолийский офицер сделался доверенным лицом и чуть ли не оруженосцем царя. Он повсюду сопровождал Набиса и оказывал ему множество услуг. Пользуясь таким положением при монархе, этолиец однажды во время военного парада подобрался к Набису ближе телохранителей и ударил его мечом в спину. Тут же этолийская тысяча набросилась на поверженного царя и исколола его пиками. В рядах спартанцев возникло замешательство, а заговорщики, к которым присоединились отряды служивших здесь ранее этолийских наемников, ворвались во дворец, а затем нестройными потоками хлынули в город грабить население. По ходу дела они опять-таки кричали что-то о свободе и свергнутых тиранах. Увы, это традиционное заклинание политических ведьм им не помогло, так как спартанцы больше доверяли глазам, а не ушам, потому они не признали таких «освободителей» и, быстро вооружившись, дали им бой. Сражаться холодным оружием оказалось сложнее, чем — пылкими словами, и этолийцы были разгромлены. Остатки их сил укрылись в ближайших городах ахейского союза, но ахейцы, по достоинству оценив методы этолийской политики, оказались солидарны со своими врагами и продали беглецов в рабство. После этих событий изнуренный внешними войнами и междоусобицей Лакедемон подчинился ахейцам и вступил в их союз.

В Халкиде у этолийцев и вовсе ничего не вышло. И хотя они сумели подобно тому, как было в Деметриаде, завязать отношения с халкидскими изгнанниками и даже собрать небольшое войско, вся Эвбея встала на борьбу с ними и воспрепятствовала реализации их замыслов. Подступив с несколькими тысячами наемников к стенам Халкиды, этолийцы убедились, что город в полной мере готов к обороне, и удалились ни с чем. У них было достаточно сил для осуществления предательства, но, увы, не для сражения.

В итоге, из трех авантюр этолийцам удалась только одна, но и это являлось большим достижением, поскольку теперь Антиох мог вступить в Грецию, минуя длинный путь через царство Филиппа, который совсем не был склонен к союзу с властелином Сирии.

Антиох не замедлил воспользоваться предоставленным ему шансом. Не взирая на глубокую осень, он погрузил войско на корабли, пересек Эгейское море и причалил в гавани Деметриады. Там ставленники этолийцев организовали царю помпезную встречу, и народ, совсем недавно прославлявший освободителей-римлян, ныне под умелым руководством олигархии превращенный в толпу, с тем же энтузиазмом чествовал освободителя-Антиоха. Возгордившись «народной любовью» эллинов, царь в сопровождении всего лишь тысячи воинов пустился в вояж по Греции сбирать лавры. На ура прошла его встреча с этолийцами, несколько прохладнее к нему отнеслись в центральной Фессалии, а в Халкиде указали на порог. После этого Антиох стал действовать через своих представителей, дабы избавить себя от неприятного общества тех, кто не понимает сирийско-этолийского варианта свободы.

Римляне же до сих пор предпочитали дипломатию, и за Грецию с азиатами сражались четверо послов: Тит Квинкций Фламинин, Публий Виллий Таппул, Гней Сервилий Гемин и Гней Октавий. Силы, конечно же, не были равны, но делегация Квинкция все-таки добилась успехов. Так, именно Фламинину силой ума и авторитета удалось подавить первый бунт в Деметриаде, он же предотвратил мятеж в Афинах и выиграл острую идеологическую борьбу, развернувшуюся в Ахайе, куда прибыли посланцы царя и этолийские стратеги, чтобы агитировать ахейцев против римлян.