При последних словах дернувшийся в направлении ростр Теренций окаменел, словно на него опять надели пунийские колодки, но Порций энергично двинул его в загривок, и претор шустро подлетел к Сципиону.

— Дай. — с опаской протягивая руку, промямлил Теренций, но тут у него за спиной раздалось угрожающее шипенье, и он, поспешно приняв преторскую осанку, напыщенно произнес:

— Предъяви суду документы.

— Ах, вот кто вызвался быть моим оскорбителем! — насмешливо воскликнул Публий. — Вот вам, будущие триумфаторы, наука! Хорошенько обдумывайте, кого ставить перед своей колесницей, а кого — позади нее, кому вручать красный колпак, а на кого надевать цепи. Так ты, Теренций, усомнился в честности Сципиона Африканского? Досадное заблуждение. Ну что же, ты убедишься в ней, но это будет стоить тебе труда. А что поделаешь! Давно ведь известно, что строптивых рабов лучше всего смирять трудом.

Тут Сципион сильным движеньем, в которое он вложил долгое время сдерживаемый гнев, разорвал счетные книги и пустил их по ветру, предложив Теренцию поползать на четвереньках по форуму, собирая их.

В толпе раздались испуганные возгласы, смех, одобрение и робкое возмущение. Но в этот момент, пока плебс, подброшенный таким поступком Сципиона на вершину эмоций, еще не определился с отношением к произошедшей сцене, стоящая у самых ростр группа знатных сенаторов торжественно зааплодировала. К ней присоединились другие сенаторы, включая Фабиев, Фуриев и Клавдиев. А спустя несколько мгновений уже весь форум грохнул неистовым восторгом.

— Таким поведением ты оскорбил суд! — завопил Катон теперь уже своим голосом, покрывая шум толпы, но тут же спохватился и вытолкнул вперед Петилия.

— Таким поведением ты оскорбляешь суд! — в той же интонации прокричал трибун.

— Каков суд, таково и отношение к нему, — бросил им Сципион.

— Ни один гражданин не должен быть вне досягаемости суда, иначе рухнет государство!

— Ошибаешься, трибун, — возразил Публий. — Судить надлежит только виновных, в противном случае рухнет государство!

— Но как мы без суда узнаем, виновен ты или нет? — нашелся Теренций.

— Вся жизнь моя прошла у вас на виду; мои поступки — свидетельство моей честности и моей чести! И если ты за целые десятилетия не смог понять меня, то что тебе удастся узнать обо мне за несколько часов?

После этих слов претору оставалось только собирать клочки счетных книг на булыжной мостовой. Но в бой вновь вступил взнузданный Порцием Петилий.

— Законы Республики дают нам право привлекать к суду любого гражданина, будь то Децим, Септимий или Сципион, а претор облечен полномочиями вершить суд над всяким, кто носит имя римлянина. Закон превыше всего, а закон на нашей стороне! — вдохновенно на одном дыхании выпалил он.

— Не так, Петилий. Превыше законов справедливость, ибо законы как раз и направлены на защиту справедливости, а законодательство в целом — есть лестница, по которой человечество восходит к вершине справедливости! Справедливость же на нашей стороне!

Дальше говорить было уже невозможно, поскольку все слова тонули в восторженном реве толпы и ритмичной музыке рукоплесканий сенаторов.

Итак, второй поход Катона против Сципиона завершился полным крахом. Хитрость, Коварство и Ложь — три титана политики будущих веков — вновь оказались посрамлены в республиканском Риме. Народ не поверил в то, что Сципион — взяточник так же, как раньше не поверил в его измену. Над Порцием стали насмехаться даже его друзья, даже самые активные соратники, разуверившись в успехе, смирились с мыслью, что их бизнесу придется повременить с завоеванием Рима до дня естественной смерти Сципиона.

Год близился к концу. Скоро должен был вернуться из Лигурии консул Марк Эмилий Лепид, и с его прибытием в столицу политическому господству клана Катона неизбежно придет конец. На долгие годы Порций будет вынужден залечь на дно и смиренно ждать, когда потускнеет от времени слава Сципиона, подобно тому, как ночной хищник ждет заката солнца, чтобы выйти на охоту. Катону, и смиренно ждать?! Для него не могло быть ничего мучительнее, ничего невозможнее.

Однако этот сгусток энергии и не помышлял о страшной перспективе бездействия. У него уже созрел новый план. Он не стал ломиться в закрытую дверь, а решил пробраться в стан Сципионов с черного хода. «Да, судя по всему, Африканский не виновен, — творя над собою насилие, говорил теперь Порций, — это человек заслуженный, и есть резон ему верить, но ведь его братец-то при всем том остается простым смертным, и относительно его честности мы не можем судить абстрактно. Тут необходима конкретная информация, а Сципионы ее нам не предоставили. В итоге, под тем предлогом, что Африканский выше всяких подозрений, мы сняли подозрения и с его братца. Ловко же нас обошли!»

Такой маневр Катона снова привлек к нему внимание. У Порция опять появились слушатели, а это лишь усугубило его красноречие, и по мере того, как он забирал силу, в произносимых им речах, направленных против Луция Сципиона, стали появляться выпады и против Публия. Этому оратору невмоготу было сознавать, что на Сципионе Африканском не будет лежать хотя бы тень позора, а потому, произнося вступительные слова о заслугах Публия Сципиона и его априорной невиновности, он начал добавлять: «Ну, а если Африканский и грешен, то ему это, пожалуй, можно простить». Подобными оговорками, великодушно отпуская Сципиону несуществующие грехи, Порций принялся стирать только что якобы признанный им нимб его исключительности.

При отсутствии какой-либо деятельности в этом направлении со стороны противника Катон вскоре полностью овладел умами сограждан и смело выдвинулся на новый рубеж атаки. Повторяя привычную формулу о невиновности Африканского, которую он постепенно превратил в формулу о его неподсудности с подтекстом морального осуждения, и о необходимости хорошенько прощупать Луция Азиатского, Порций совершал резкий скачок в сторону и тоном дурного пророчества говорил: «Впрочем, дело не в деньгах, деньги — дело наживное, был бы хорошим хозяин, и даже — не в факте коррупции. Недавний суд вскрыл гораздо более опасное явление, грозящее всему укладу нашей жизни, самому государству, нашей свободе! Добром ли, нет ли, но один человек так возвысился над согражданами, обрел такую силу над нами, что его слово, оброненное частным порядком, стало иметь большее значение, чем сенатское постановление, чем решение комиций, его воля ныне попирает законы и обычаи Республики. Судите сами: по одному мановению этого человека народ, забыв свой долг, оставил собрание и пошел за ним, более того, даже судьи презрели священные обязанности и присоединились к этому небывалому триумфальному шествию. Он так вырос на победах сограждан, что стал затмевать солнце! На Рим пала тень, тень Сципиона Африканского! Нет больше ни комиций, ни сената, ни суда, есть только Сципион Африканский! Республиканские учреждения растоптаны во прах его надменною пятою. Нет больше республики, есть только Сципион Африканский! Это ли не царствованье, это ли не худшая из монархий без трона и знаков царского достоинства, незаконная, а потому не имеющая ограничений, тираническая!

Вопреки фактам вы, квириты, отказались поверить в злоумышленья Корнелия в Азии. Пусть так, не буду спорить. Но, если он все же совершит проступок, а, как вы знаете, безнаказанность порождает преступленья, как вы поступите тогда, что будете делать, как защищаться от его происков, ведь на него не действует суд, против него бессильны магистраты? Увы, вам останется только молча все стерпеть, как вы терпите разгул стихии: ураганы, ливни, град! Вам останется только молить небеса, потому что вы сами возвели его в ранг богов!

Граждане, одумайтесь! Сколь ни был бы вам дорог Сципион, неужели Родина не дороже? Неужели Сципион значит для вас больше, чем государство, чем установления отцов, ваша собственная свобода, счастье детей и внуков? Граждане, одумайтесь!»

Плебс был озадачен такими восклицаниями и призывами. На обывателей напал страх, что вдруг Сципион и в самом деле замыслит против государства нечто недоброе, о том же, что для этого Сципион должен превратиться в Ганнибала, им не было велено задумываться, и они не задумывались. Верные солдаты толпы принялись морщить лбы, размышляя, как им уберечься от всемогущего авторитета Сципиона, однако никто не задавался вопросом, как уберечься от неукротимого риторического напора Катона, способного очернить солнце и обелить ночь, а также — от алчности стоящего за его спиною легиона торговцев и банкиров.