Во всех таких путешествиях по городу Публия неизменно сопровождала группа друзей и целая толпа клиентов. Это было проявлением как римских традиций вообще, так и его персональной значимости. Причем, где бы он ни появлялся, его свита росла по закону лавины, присоединяя почти всех окружающих, она запруживала улицы, затопляла площади. Над Римом гремело ликованье. Правда, не все соотечественники были искренни в выражении добрых чувств, некоторые вели себя так из корысти, другие — по инерции, следуя за большинством, как овцы на выпасе, а третьи шли на компромисс из-за невозможности вступать в конфронтацию с выдающимся человеком пока не будут собраны достаточные силы для борьбы. Но, так или иначе, все римляне признали величие Сципиона. С ним теперь стремились наладить отношения и Фабии, и Клавдии, и Валерии. Сам Публий относился к почитанию сограждан с естественностью человека, достойного славы. Он был органичен в нынешнем состоянии, поскольку качествами и деяниями соответствовал оценке окружающих, был самим собою, потому что именно таким его воспринимало общество.

Однако слава Сципиона стала выходить из берегов разума, люди обезумели в экстазе поклонения. Издавна питаемые к Публию симпатии после его блестящего успеха на поприще войны как бы получили законное основание и вырвались из глубин народного духа на поверхность государственной жизни. Город будоражили идеи наделить исключительную личность исключительными же полномочиями и почестями. Мнение форума захлестывало курию, воздействовало на сенат и магистратов, получая порой воплощение в соответствующих предложениях официальных лиц. Всерьез обсуждались мнения о том, чтобы сделать Сципиона бессрочным консулом, поставить ему статуи на Комиции, у ростр, в курии, на Капитолии и даже в самом святилище Юпитера, приравнять его к богам и проносить изображения обожествленного героя в торжественной процессии во время празднеств наряду с ликами других небожителей.

Сципион искренне, где и как только мог, отказывался от столь неумеренных почестей, чуждых римскому духу, используя для вразумления соотечественников любую возможность. В конце концов он был вынужден попросить городского претора собрать народную сходку и открыто обратиться к людям с имеющимися у него соображениями по этому вопросу. Публий разъяснил, что все его деяния совершены благодаря римским законам и нравам, а если государство дает простор и способствует своим гражданам творить подвиги и достигать человеческих вершин, то ни в коем случае нельзя искажать его структуру чрезвычайными мерами, недопустимо изменять существующие порядки, ибо порча государства приведет к порче людей. «Уважение к живому человеку должно основываться на его авторитете, — утверждал Сципион, — но не за счет постановлений и статуй, каковые необходимы только, чтобы запечатлеть достойного гражданина для потомков, лишенных возможности непосредственного общения с ним. Живое следует измерять живым, каждый человек должен постоянно двигаться вперед, и путь его может отразиться только в сердцах и умах людей, тогда как мертвый мрамор или медная доска способны запечатлеть лишь того, кто исчерпал себя и закончил земные труды». После этого народ еще сильнее восхитился своим героем, но стал вести себя сдержаннее, не позволяя более славе перерастать в бесчестье чрезмерных восхвалений.

На золотистом фоне всеобщего уважения и почитания великого человека грязной кляксой зияла непримиримая ненависть Марка Катона, единственного, в ком достало отваги и желчи бросить вызов безупречному авторитету Сципиона. По всякому поводу и без повода Порций порочил Публия, трактуя перед окружающими все его поступки в дурном смысле. Гордость и достоинство Сципиона он называл высокомерием, ум — хитростью, в проявлении великодушия усматривал низкую корысть, в доброжелательности — лицемерие, в щедрости — скрытую жадность, в отказе в пользу друзей от власти республиканских магистратур — стремление к власти абсолютной монархии. Катон заявил о своей враждебности к Сципиону с первой же встречи после нелицеприятного расставания в Африке. Это произошло на форуме при стечении большого количества плебса. Публий проходил в сторону табулярия, когда увидел давнего недруга у продуктовой лавки. Катон только что рьяно торговался с вольноотпущенниками, давая тем самым урок своему рабу, ответственному за доставку снеди к его столу, но, узрев врага, прикипел негодующим взором к шумной веселой ватаге друзей Сципиона. В силу своего характера и благодушного настроения Публий забыл о неприятностях, причиненных ему этим человеком, и направился к Катону для приветствия. Однако тот, выждав, пока намерение Сципиона не сделалось очевидным для всей публики, в последний момент демонстративно отвернулся от него, предпочев выказать себя хамом, лишь бы только поставить в неловкое положение своего недавнего императора. Присутствующие затаили дыхание, а кое-кто злорадно хихикнул. Но чувство естественного превосходства позволило Сципиону легко обернуть эпизод к собственной пользе. Он сказал, обращаясь к спутникам, но так, чтобы его слышали все: «Друзья, вначале я подумал, будто передо мною мой неудачливый квестор Катон, но потом выяснилось… что так оно и есть, это и в самом деле Порций». Фраза содержала в себе сразу два скрытых смысла: в первом значении она показывала, насколько Катон оказался ниже мнения о нем Публия, а во втором — жестоко язвила его за бестактность и определяла ему надлежащее место, используя латинское созвучие фамилии «Порций» со словом «свинья». Все римляне были ценителями остроумия, и в ответ на замечание Сципиона в толпе грянул хохот. Катон ядовито покраснел от позора и в следующий миг хотел броситься на обидчика врукопашную, но патриции Сципионовой свиты столь тонко улыбнулись, проявили такую холодную надменность, словно бы не удостоив Порция даже полноценной насмешки, что ясно продемонстрировали, насколько их аристократическая сдержанность выше его плебейской горячности, и он будто примерз к булыжникам мостовой, а краска в лице сменилась ледяной бледностью. Только Луций Сципион не утерпел и, нарушив эффектную паузу, небрежно обронил через плечо: «Тускульская мышь презрела римского слона». Катон дернулся от удара этой фразы и взглядом вонзил в спину Луция пучок отравленных стрел ненависти. Тут его поглотила толпа сопровождающих Сципиона, и он долго барахтался в ней, изнемогая в напрасных попытках вырваться на волю.

Итогом этого происшествия стало то, что друзья Порция сочли его чудаком, а все остальные утвердились во мнении о нем как о склочнике, злоба которого уже не вмещается в судебных залах. Но Катон не сдался и с невиданным упорством продолжал последовательно проводить политику дискредитации Сципиона и его окружения, больше потешая этим людей, чем встречая их сочувствие. Однако эпизод остался эпизодом, все остальные римляне безоговорочно отдавали должное победителю Карфагена. Если же у кого-то и была личная либо родовая неприязнь к нему, голос справедливости заставлял почтительно смолкать недобрые чувства пред именем Сципиона Африканского.

Заслуги Публия Сципиона сразу же поставили его на первое место в сенате. Без него отцы города даже не собирались в курии, разве что для решения второстепенных вопросов. Ныне не существовало организованной оппозиции партии Корнелиев-Эмилиев, возникали лишь частные разногласия. Теперь спорили не из-за того, что предложение внесено неугодным лицом, а только по существу проблемы. Сципион считал вполне естественным такое положение, поскольку он практикой доказал превосходство своей идеологии, и ему казалось, что конструктивный метод навечно утвердился в деятельности сената.

Подавив авторитетом притязания неприятельской группировки, Публий сосредоточился исключительно на задачах государства и стал проводить в жизнь давние замыслы о гармоничном устройстве ойкумены как единого организма, в котором Риму отводилось место идеологического центра, но никак не роль тирана. Однако Сципион был силен во внешней политике и плохо знал внутреннее состояние Республики. Воюя многие годы в заморских краях, он не имел представления, до какой степени война поразила его собственную страну.