Тяжело пришлось матери. Четверо детей, а сама малограмотная. Поступила на стройку чернорабочей. Носила камни, кирпичи, месила бетон. Вскоре заболела. Пришлось, не закончив учебы, идти на работу старшим братьям Николаю и Александру. Потом стала работать и сестра Ариадна.

Кто-то зажег коптилку. Юнга приподнялся и огляделся. Землянка была просторная, стены завешаны плащ-палатками. Нечепура спал на спине, по его остроскулому лицу блуждали тени. За самодельным столиком сидели два матроса и молчаливо уплетали из банки тушенку. Виктор опять лег. И опять нахлынули воспоминания.

Мама, мама… Осталась ты одна. Братья Николай и Александр ушли на фронт в первые дни войны. Через несколько месяцев отправилась на фронт и Ариадна. Разве можно в такое время учиться? Виктор оставил школу и поступил на завод учеником токаря. Здесь, на заводе, он стал комсомольцем. Детство кончилось. Голубей пришлось раздать ребятишкам. Сменившись с работы, Виктор шел рыть окопы вокруг города. Александр воевал где-то под Керчью. Он присылал письма и вырезки из фронтовой газеты, в которых описывались его подвиги. Эх, и завидовал же Виктор своему брату!

А фронт приближался к родному городу. На окраине расположился батальон морской пехоты. Виктор быстро подружился с моряками. Его даже прозвали «помощником комбата» за то, что он сопровождал его всюду. А комбат его брал потому, что Виктор отлично знал местность. Домой он приходил усталый, запыленный и сразу ложился спать. «Поужинал бы», — говорила ему мать. А он с гордостью отвечал: «Меня в батальоне накормили».

Наверное, мать о чем-то догадывалась. Часто она молча смотрела на сына, а в глазах ее были вопросы. Однако так и не спросила ни разу. И он ничего не говорил. Но все же настал тот день, когда он вынужден был сказать. Вернее, не день, а раннее утро, когда солнце еще не взошло. В комнату вошли два матроса. «Чаленко, мы уходим», — сказал один. Это был главстаршина Воронин, веселый и красивый парень. С ним Виктор познакомился раньше, чем с другими. «Сейчас я, ребята!» — вскочил с постели Виктор и стал торопливо одеваться. Мать тоже поднялась. Она все сразу поняла. Застыв у стола, не сводила глаз с сына. Виктор подошел к ней. Дрогнувшим голосом сказал: «Мама, прости, что молчал. Ухожу с моряками. Не могу сидеть дома. Ты пойми меня». Мать тихо сказала: «Я все понимаю, Витя». Он шагнул к двери. Воронин положил ему руку на плечо и повелительно сказал: «Поцелуй мать».

Что сейчас с мамой? В Ейске фашисты. Если они узнают, что четверо ее детей на фронте, то…

От этой мысли стало не по себе. Виктор надел бескозырку и вышел из землянки.

Кругом шла стрельба, взлетали вверх ракеты. Бой не затихал и ночью.

— Чего не спишь? — спросил часовой у землянки.

— Так что-то, — упавшим голосом ответил Виктор. — Мысли разные…

— Заболел или вспомнилось что?

Виктор только вздохнул,

Впереди темной громадой высился Колдун. Он казался таинственным и неприступным. Виктор посмотрел на гору и поежился.

Откуда-то из темноты вынырнул Воронин. В руках у него было два котелка.

— Водой богаты? — спросил он у часового.

— Принесли ребята,

— Поделиться можете?

— Какой разговор.

Заметив Виктора, Воронин похлопал его по плечу. Он был выше юнги на целую голову.

— Ну как, Витек, настроение? Горячий денечек.

— Как под Шапсугской.

— Говоришь, как под Шапсугской? Пожалуй… Тогда мы три дня бились, срезая фашистский клин. На пятнадцать километров продвинулись, разгромили третью горнострелковую… Но здесь, Витек, пожалуй, погорячее будет. Видишь — впереди немцы, позади море. Хошь не хошь, а рви вперед.

— А помнишь, юнга, как ты там за водой ходил и «языка» поймал? — напомнил часовой.

— Ерунда, — пренебрежительно обронил Виктор.

Ему не очень-то было приятно вспоминать тот эпизод.

Правда, тогда его наградили орденом Красной Звезды. Но он считает, что с наградой поспешили.

Тот случай немало смеху наделал в батальоне. Было это под станицей Шапсугской прошлым летом. После длительного боя рота заняла оборону на высоте. Стояла сильная жара. Всем хотелось пить. А фляги пустые. Под горой, на «ничейной» земле протекала речушка, а за ней была оборона гитлеровцев. Никто не решался спуститься к речке. Первым рискнул Виктор. Не потому, что он был самым храбрым. Просто юнга так изнемогал от жажды, что готов был на все. Взяв брезентовое ведро, Виктор осторожно, прячась за камнями, спустился к речке. Зачерпнул воды и направился обратно. И тут немцы начали стрелять с противоположного берега. Виктор упал и спрятался за камень, но воду не разлил. Лежал не двигаясь несколько минут. Три гитлеровца перебежали речушку и направились в его сторону. Он понял, что они хотят взять его в плен. Развернувшись, юнга полоснул по ним из автомата. Один гитлеровец упал, а двое бросились за речку. Тут открыли стрельбу моряки, прикрывая юнгу. С другого берега тоже начали стрелять. Виктор схватил ведро и где ползком, где вперебежку добрался До своей обороны. В окоп он спрыгнул не перепуганный, а весьма довольный тем, что хоть полведра воды донес.

«Вот, — сказал он с заметной гордостью, — угощайтесь, ребята». Ему первому поднесли кружку воды. Напившись и отдышавшись, он стал хвастать: «Думали, глупыш перед ними. А я как дал короткой, так сразу наповал одного. Если бы остальные не драпанули, я бы им тоже…» Моряки посмеивались, только Воронин заметил: «По заднице следовало бы тебя… Полез без разрешения…» И вдруг командир батальона капитан Востриков, наблюдавший в бинокль, сказал: «А он шевелится». Виктор заявил: «Дайте мне снайперскую. Я его…» Но капитан решил по-своему. Он послал за раненым гитлеровцем несколько бойцов. Те незаметно подобрались к нему, скрутили и вскоре доставили в штаб батальона. Вид у гитлеровца был ошалелый. Моряки подняли его на смех: «Пошел по шерсть, а вернулся стриженым». Несколько часов спустя, после допроса пленного, командир батальона вызвал юнгу, пожал руку и сказал: «Молодец! Твой «язык» дал очень ценные показания. Объявляю тебе благодарность». Виктор пробовал было возражать: «Какой же он мой?» — «А чей?» — спросил капитан. «А ничей». Капитан улыбнулся. «Ничейных не бывает. Ничей — это когда сам придет». Так и записали за юнгой одного «языка», а командир бригады вручил Виктору орден Красной Звезды. А если разобраться, то за что же орден? Вот если бы он всех трех уложил или сам притащил того, кого прибил, — тогда другое дело. Нет, Виктор не может считать тот случай выдающимся в своей боевой биографии и не любил, когда о нем вспоминали.

— То было летом, — почему-то вздохнул Воронин. — Никогда бы не поверил, что в феврале так будет одолевать жажда. Веришь ли, горит все внутри.

— Чего не верить-то, — согласился часовой. — После боевого пыла всегда нутро холодного просит. Пивка бы…

— Цыц на тебя! — замахнулся на него котелком Воронин. — Говори, где вода?

— А вон там, за землянкой, шагах в тридцати отсюда домишко. Четыре ведра набрали хлопцы.

— Спасибо за ориентир. Будь здоров, Витек. Завтра поселок будет наш. Приходи ко мне. Не водой, а чаем угощу.

И Воронин исчез в темноте.

С перевала потянул холодный ветер, Виктор поежился. Ему вдруг и в самом деле захотелось чаю, горячего и по-флотски крепкого. Но где же его сейчас возьмешь?

Ладно, подождем, раз главстаршина обещал — значит, будем завтра пить чай.

— Иди, юнга, спать, — посоветовал часовой. — Исполняй приказ командира роты. Приказано спать — спи.

— А если он не идет?

— А матрос должен спать про запас. Вдруг завтра не доведется.

— Убедил, — рассмеялся Виктор и пошел в землянку.

В землянке было немного теплее. Виктор подлез под плащ-палатку и прижался к Нечепуре. Сейчас уже ни о чем не думалось. И он быстро заснул.

Утром его, как и всех в землянке, разбудил гул самолетов.

— Рано пташки прилетели, — недовольно заметил Нечепура, свертывая плащ-палатку. — Песни их известные. Давай-ка, юнга, поищем щель поуже.