— А может, сумею, — настаивал Цветков.

Он с мольбой посмотрел на сержанта. Его большие карие глаза повлажнели.

— Немцам сейчас не до нас, — продолжал он. — Сейчас можно в рост пойти. Вот смотрите, — он поднялся над окопом, — вижу все кругом, а на меня никто внимания…

Он не договорил, чуть дернул правой рукой и рухнул на дно окопа. Пуля фашистского снайпера попала ему в висок.

К Цветкову подскочил Зеленцов и приподнял.

— Федя, — позвал он, заглядывая в его мутнеющие глаза. — Федя, что же это ты…

На небритом, черном лице Безуглова появилось свирепое выражение.

— Не высовывайтесь, черт вас возьми! — заорал он, скрывая за криком душевную боль. — Не в бирюльки играем. Ну надо же!..

Маленький, сухонький Зеленцов посмотрел на него с недоумением, опустил Цветкова на дно окопа. Губы у него задергались,

Безуглый достал кисет и протянул Зеленцову.

— Перво-наперво закурим, — сказал он приказным тоном, ни на кого не глядя. — А потом решим, как быть. Трое нас осталось…

Курили долго и молча.

Притоптав окурок ногой, Безуглый кивнул Петракову:

— Флотским обмундированием можешь обзавестись.

Петраков брезгливо сплюнул:

— С фашистского плеча… За кого ты меня принимаешь?

— Скорее бы стемнело, — вздохнул Зеленцов и тоскливо посмотрел в небо.

Пробраться в боевое охранение можно было только ночью. От стрелковой роты до дороги вела траншея, а дорогу нужно переползать. Через нее хода сообщения не рыли, чтобы не демаскировать. За дорогой опять шла траншея.

Тoro, кто пытался перебраться через дорогу днем, настигала пуля немецкого снайпера. Собирались проложить туннель под дорогой, но не успели, оказалось это нелегким делом — нужно было долбить камень.

С наступлением темноты в боевое охранение пришли командир батальона капитан Стрельцов, его замполит капитан Чередниченко, командир роты лейтенант Беляев и пять солдат.

Безуглый доложил комбату о происшедшем. Капитан Стрельцов слушал его, хмурился и покачивал головой.

— Убитых гитлеровцев обыскали?

— В их карманах никаких документов не оказалось.

Замполит подошел к Петракову и, заглядывая ему в глаза, поинтересовался:

— Каково ваше впечатление?

Петраков пожал плечами и нехотя протянул:

— Пива хочется.

— Пива? — удивился Чередниченко.

— Или квасу. Холодного. После драки горит все внутри.

— А что вы скажете об этом маскараде?

— Что скажу? Одень обезьяну в королевский костюм, все равно останется обезьяной. Злость меня разобрала, товарищ замполит, кажется, никогда таким не был.

— Только из-за формы обозлились?

— Вообще.

— Как это — вообще?

— На всякую гадость на земле… Даже на тех, кто с подозрением относится к людям. Они тоже мешают человеку жить счастливо.

— Что ж, вы, пожалуй, правы, — задумчиво проговорил Чередниченко.

Из штаба прибежал связной и доложил комбату, что в батальон прибыл генерал Бушев. Капитан Чередниченко пожал руку Безуглого, обнял его.

— Молодцы, ребята! Объявляю благодарность.

— Служим советскому народу!

— Я еще наведаюсь. Смотрите в оба.

— Солдаты тут останутся? — спросил Безуглый.

— Нет. Они понесут раненого и убитых.

— Значит, подкрепления не будет?

— Пока не будет.

— Нехай принесут ужин. У нас некому идти.

Полчаса спустя в боевое охранение пришел батальонный повар Семен Ефремович Загоруйко. Он мог бы послать сюда с ужином кого-нибудь из взвода управления, если бы не одно обстоятельство — Безуглый был его земляк, станичник. Оба из кубанской станицы Вознесенской.

Кряхтя, Загоруйко поставил на дно окопа термос, снял из-за плеч вещевой мешок с хлебом и патронами.

Не скрывая радости, он похлопал Безуглого по плечу:

— Жив-здоров, Иван! Вот и хорошо! Расскажи-ка, что за моряки у немцев появились. Дюже интересно…

Загоруйко пробыл тут до тех пор, пока не узнал все о происшедшем бое. Этот повар был несколько необычным поваром. При его кухне существовал своеобразный клуб, где обсуждались все события, начиная от взводного масштаба кончая международными.

Вскоре после его ухода в боевое охранение пришли три офицера — командир артиллерийского полка подполковник Остапенко, его разведчик лейтенант Ласкин и сотрудник дивизионной газеты капитан Альтшуль.

У подполковника была темная борода.

Глядя на него, Петраков вспомнил полковника Горпищенко. В его бригаде он воевал под Севастополем. Своей бородой Горпищенко славился на весь Севастополь. Его бригада где-то здесь, на Малой земле. Сходить бы туда. Может, полковник помнит его, возьмет к себе.

Черт возьми, как это он раньше не сообразил. В бригаде, наверное, есть и знакомые ребята.

Сначала подполковник хмурил брови, говорил отрывисто, с повелительными нотками в голосе. Но вскоре он запросто разговорился с солдатами. А когда ему рассказали о том, как немцы кричали «полюндра», он так расхохотался, что Безуглый должен был предупредить его:

— Вы потише, товарищ подполковник, они поблизости…

Сотрудник дивизионной газеты, длинный и удивительно тощий, каким-то путем умудрялся в темноте записывать в свой блокнот рассказ Безуглого о бое.

Когда они уходили, капитан спросил:

— А вы знаете, сколько лет подполковнику?

— В возрасте человек, — сказал Безуглый.

— Ему всего двадцать шесть лет. Борода — это для солидности.

Подполковник шутя толкнул его в бок.

— Аркадий, не выдавай секреты.

Подполковник со своими спутниками ушел перед рассветом, заверив, что артиллеристы всегда поддержат боевое охранение огнем своих орудий. От него солдаты узнали, что перед ними находится 73-я гренадерская дивизия, которая раньше воевала в Польше, во Франции, участвовала во взятии Новороссийска. Дивизия укомплектована унтер-офицерами и за боевые заслуги получила звание гренадерской.

— А что такое гренадер? — спросил Безуглый Петракова, когда офицеры ушли.

— Это те, из которых моряки не получаются, — ответил тот.

— А ты поточнее.

— Точнее не могу.

— Эх ты, образованный, — укорил его Безуглый. — Придется справиться у замполита или Загоруйко,

Весь день, как только рассвело, гитлеровцы, вымещая злость, обстреливали боевое охранение и весь участок, занимаемый батальоном. Весь день малоземельцы смеялись над незадачливыми вояками, которым переодевание в форму советских моряков обошлось дорого. А Безуглый, Петраков и Зеленцов отлеживались при обстреле в «лисьих норах».

На второй день на участке наступило затишье. Тихо было и на третий день.

Утро в этот день выдалось теплое, солнечное, на небе ни облачка. Как-никак, а была весна.

Петраков мечтательно смотрел на голубое небо, а сержант Безуглый разливал по котелкам суп из термоса. Затем он положил перед каждым кусок хлеба и достал из кармана складную ложку.

— Бог дал день, а повар пищу, — сказал он, опуская ложку в котелок.

Так он говорил каждое утро, вроде бы как молитву.

Безуглый самый старший из трех не только по званию, но и по возрасту. Ему уже под сорок. Шапку носит чуть набекрень, а из-под нее выбивается чуб смоляных волос. Лицо у него скуластое, черные глаза сидят глубоко и смотрят настороженно. Нос крючковатый, костистый. Бреется он редко, и жесткая щетина постоянно украшает его лицо. Петраков однажды заметил, что если бы сержанта увидел художник, то взял бы его натурщиком, чтобы создать портрет средневекового разбойника. Но этот разбойник по внешности, как это ни странно, любит сказки и рассказы про все необыкновенное. Море он увидел впервые во время десанта, и оно произвело на него неизгладимое впечатление. Отсюда, с высоты, его хорошо видно, и сержант любуется им каждый день. И каждый день выспрашивает Петракова о подводных чудовищах.

С завтраком он управляется быстрее всех. Спрятав ложку, сержант потягивался и тоже, как молитву, каждый раз произносил нараспев: