— «Лягушка».

Перед ним была прыгающая мина, которую десантники окрестили «лягушкой». Если человек чуть надавит на выступающие из земли три усика, то мина сначала подпрыгнет на метр от земли, а потом взрывается. Начинена она шрапнелью.

— Впервые с такой встречаюсь, чтоб ее… — виновато прошептал Кожин.

Но Жестов уже знал о таких минах. Неделю назад он ходил с разведчиками, и ему попались две такие.

Обезвредив «лягушку», Жестов спросил:

— Теперь все?

— Все. Проволоку перерезал.

— Тогда двинем назад.

Не успели они отползти и десяток метров, как послышался пронзительный свист снаряда. Кожин вдавил Жестова в землю и навалился на него. Снаряд разорвался близко. Осколки просвистели над саперами. Кожин дернулся и свалился с Жестова.

— Чего это ты вздумал меня прикрывать? — сердито зашипел Жестов, повернувшись к нему. — Я тебе не командир и не баба.

— Не болтай. Полезли дальше.

До окопов уже оставалось несколько метров, как опять просвистел снаряд. И снова Кожин прикрыл Жестова. Осколки пролетели, а он продолжал лежать, слегка оглушенный взрывом. Жестов некоторое время не двигался. Потом стряхнул с себя Кожина и повернулся к нему с желанием выругаться. С какой стати Кожин рискует ради него?

Кожин лежал неподвижно, Жестов тронул его за плечо и позвал:

— Никита Петрович…

Кожин поднял голову, простонал, и голова его опять бессильно упала.

Тогда, не теряя времени, Жестов взвалил его на спину и пополз.

В окопе Кожин очнулся, спросил:

— А ты целый?

— Ни одной царапины.

— Вот и хорошо… Днем с семьей встретишься… Мне встречаться не с кем.

— Куда тебя ранило?

— Первый раз в то место, на котором сидят… Сильно вдарило, крепче, чем под зад коленкой… Но терпимо, ползти мог… А второй раз по голове чем-то стукнуло… Крепенько…

Говорил он тихо, растягивая слова.

— Ах, какой ты, — укорил его Жестов. — Не следовало так.

Подошли санинструкторы. Когда Кожина положили на носилки, Жестов наклонился к нему и поцеловал.

— Прощай, Никита Петрович.

— Зачем же прощай? До свидания, Степа. Ты же пригласил меня в Новороссийск после войны! Я приеду.

— Буду ждать.

И только его унесли, как все кругом загрохотало и осветилось. Это взревели на том берегу пушки разных калибров. Малая земля задрожала и закачалась. По бухте заметались лучи вражеских прожекторов.

— Началось! — радостно воскликнул кто-то.

Все, кто находился в окопе, стали обниматься. Их чувства в этот момент можно было понять. Наступает конец их семимесячной маяте на пятачке земли, они пойдут вперед. Малая земля соединится с Большой.

Вскоре открыла огонь и артиллерия Малой земли.

Радостно-взволнованный Жестов выглянул из окопа и посмотрел на бухту. Он увидел, как к молу мчались катера.

«Десантники рванулись в порт», — догадался он.

Ему вспомнился знакомый куниковец Кирилл Дибров, невысокий, но плотно сложенный моряк с добродушным лицом и веселыми светлыми глазами. Жестов познакомился с ним во время одной боевой операции, и с тех пор у них завязалась дружба. Когда куниковский отряд отправляли в Геленджик, Дибров пришел к Жестову проститься. Он тогда сказал: «В первый день освобождения Новороссийска встретимся. Приходи к зданию горсовета».

Помнит ли Кирилл свои слова?

Во всяком случае, Жестов придет. Чем черт не шутит, может, и встретятся.

В бухте вода кипела от разрывов вражеских снарядов. Жестов увидел, как загорелся один катер.

«На катерах куниковцы. Кому же быть иначе. Не сладко им приходится. Хотя бы Кириллу повезло», — обеспокоенно думал Жестов, жадно затягиваясь едким махорочным дымом.

Он поднял со дна окопа саперные ножницы и пошел докладывать командиру роты о выполнении боевого задания.

На рассвете через проходы, проделанные саперами, должны начать атаку морские пехотинцы 83-й бригады.

В марте поредевший отряд майора Куникова был отправлен в Геленджик на формирование. Там его преобразовали в отдельный батальон морской пехоты и пополнили новыми моряками. Командиром батальона назначили капитан-лейтенанта Василия Ботылева, который во время боев на Малой земле руководил одной из боевых групп,

Батальону присвоили номер «393». Но все стали называть его куниковским. Слава Куникова, его традиции жили в этом батальоне.

Все лето куниковцы готовились к новой десантной операции.

И вот настал вечер девятого сентября. Куниковцы погрузились на «морские охотники». На те самые, которые когда-то высаживали их на Малую землю.

Теперь они знали, где будут высаживаться.

Батальон был разбит на две группы. Первую группу, которая должна высадиться в районе управления порта, возглавил капитан-лейтенант Ботылев. Вторая группа под командованием командира роты автоматчиков старшего лейтенанта Райкунова получила направление на Лесную пристань.

В полночь корабли, обогнув мыс Дооб, вышли на исходный рубеж, заглушили моторы и стали ожидать условного сигнала.

Старший лейтенант Райкунов стоял на командирском мостике и с нетерпением посматривал на часы. Он заметно волновался. Как-то оно получится? Его рота должна водрузить на здании вокзала морское знамя. Не так- то просто прорваться туда. Вообще десант необычный, дерзкий по замыслу. Надо пройти ворота мола и высадиться в центре города, а там вдоль всей береговой черты у противника сильные укрепления Если первый рывок десантников после артиллерийской подготовки будет неудачным, то…

Райкунов сошел с мостика и стал прохаживаться по палубе, бросая взгляды на автоматчиков.

Около кормовой пушки стояли командиры отделений младший сержант Кирилл Дибров и старшина второй статьи Владимир Смаржевский и о чем-то оживленно разговаривали. Глянув на них, Райкунов невольно улыбнулся. Ему вспомнилось, что кто-то назвал их Патом и Паташоном. Наверное, так назвал их человек постарше, молодые не знают, кто такие Пат и Паташон. Когда Дибров и Смаржевский стояли рядом, то сравнение с известными в двадцатые годы киноартистами невольно приходило в голову. Дибров низкорослый, но плотный, а Смаржевский длинный и тощий. У Диброва круглое, добродушное лицо, у Смаржевского — скуластое, вытянутое. Но оба далеко не комики, а прославленные боевые командиры. Правда, они оба веселые, общительные парни и за острым словом в карман не лазили, как и подобает морякам. А Смаржевский вдобавок еще и одессит. А что такое одессит — каждый знает.

Райкунов подошел к ним и задал стереотипный вопрос:

— Как самочувствие?

— На уровне, — ответил ему в тон Смаржевский. — Решаем, кого назначить комендантом вокзала.

— Ну и что решили? — настраиваясь на шутливую волну, спросил Райкунов.

Он был из тех, кто любит шутки и песни.

— Володя отказывается, — сказал Дибров. — А почему — непонятно.

— Ни к чему это мне, — повел плечом Смаржевский. — Необучен комендантским тонкостям. Там надо языком работать, а я привык к языку автомата.

— А помимо языка еще и голова должна быть в порядке, — заметил Райкунов.

— Намек ваш понятен, товарищ старший лейтенант, — сказал подошедший матрос Леонид Гершман, — только дело тут в другом. Голова у Смаржевского для должности коменданта вполне подходящая. Дело в Зине. Она вот-вот вернется из госпиталя. Батальон после взятия города уйдет вперед, а комендант останется в глубоком тылу. И не видать Володе дивчину.

Смаржевский толкнул его в плечо.

— Ну, ты, помолчи об этом…

— Верно, Леня, помолчи, — посоветовал Дибров. — Тайны выдавать не полагается.

Но это была тайна, которую все знали. Была в отряде Куникова автоматчица Зина Романова, небольшого роста, сероглазая, рыжеволосая. За боевой характер ее прозвали «чертенком». И вот в этого чертенка одессит Володя влюбился. Свою любовь он скрывал от товарищей и даже от Зины, но, конечно, об этом знали все. В первую ночь десанта на Малую землю Зина была тяжело ранена. Смаржевский на руках принес ее в санчасть. Вот уже семь месяцев лежит она в госпитале. Но Смаржевский не забыл ее, ждет, когда вернется. Об этом также знали все. Но когда товарищи напоминали ему о ней и начинали подшучивать, он или сердился или делал беспечный вид, давая понять, что не к лицу матросу сохнуть по девушке, пусть девушки сохнут по матросам.