Сержант усмехнулся.

— Прибило…

Он не сказал ей, что блуждал в лодке по морю, пока не нашел спасательного круга с привязанной к нему сумкой.

Днем Клавочка обсушила все письма на солнце, а к вечеру они были доставлены адресатам. Все уже знали, что сумка с письмами побывала в море, поэтому никто не удивлялся заплывшим строкам.

А ночью Клавочка, вскинув сумку на плечо, опять пошла к берегу моря, чтобы отправиться в очередной рейс на Большую землю,

В узкой балке, почерневшей и изрытой воронками от разрывов снарядов, еле заметны несколько землянок. Здесь живут разведчики 165-й бригады.

Около крайней землянки видны два раздетых по пояс разведчика — Петр Зуев и Михаил Борзенков. Зуев лежит, подостлав под себя плащ-палатку, и жмурится от наслаждения под лучами теплого апрельского солнца. Борзенков сидит на камне, поджав под себя ноги. В руках у него гармонь. Он лениво перебирает лады и время от времени поглядывает на небо — не летит ли «рама», так здесь называют вражеский самолет-наблюдатель «фокке-вульф». Эта «рама» — зоркая. Как заметит на Малой земле людей, сейчас же радирует своим артиллеристам, и на это место летят десятки снарядов.

Зуев и Борзенков — неразлучные друзья.

— Подружились черт с младенцем, — посмеиваются разведчики над их дружбой.

Действительно, трудно объяснить, что могло сблизить этих различных по характеру и возрасту людей!

Михаилу Борзенкову всего двадцать один год. Это стройный голубоглазый парень. Выражение лица у него наивное, ребяческое. Он большой насмешник, любит позубоскалить над незадачливыми разведчиками, над пехотой. Страстно мечтает стать морским летчиком. В авиацию Михаил просто влюблен. Надо видеть, с каким азартом наблюдает он за воздушными боями, довольно частыми над Малой землей. Тогда он выскакивает из блиндажа, крича:

— Воздушный бой! Вот наш обхаживает «мессера». Ах, подлец! Другой «мессер» в хвост заходит. Разиня, оглянись! Эх, чертова размазня, выгнать тебя из истребителей! Вот бы мне сейчас там! Наконец-то сообразил. Правильно! Молодец! Одному «мессеру» капут — летит книзу! Сейчас бултыхнет в море. Второй драпает. То-то же, знай наших! Не иначе на этом истребителе Глинка летает!

Зуеву около сорока лет. Он спокоен и рассудителен. Всю жизнь провел на море. Лицо его потемнело от морских ветров, походка покачивающаяся. Он среднего роста, широкоплеч, слегка сутулится. Прищуренные серые глаза смотрят остро и насмешливо, словно хотят сказать собеседнику: «Э, брат, вижу я тебя насквозь». Приятное мужественное лицо чуть обезображено шрамом — это память об одной рукопашной схватке в начале войны. Зуев любит порассуждать, за что и носит кличку ротного философа.

— Ara! — удовлетворенно крякнул Борзенков, растягивая мехи гармошки. — Подобрал-таки музыку. Слушай, старик, новую песню о разведчиках. Ее сочинил один парень из соседней бригады.

— Давай послушаем, — снисходительно ответил Зуев, набивая табаком свою видавшую виды трубку.

Чтобы не разбудить разведчиков, Борзенков запел вполголоса, тихо аккомпанируя на гармошке:

Довольно потрепанная гармонь хрипит и взвизгивает в руках Борзенкова. Но на такую мелочь оба разведчика не обращают внимания. Важен мотив и слова.

— Ну, как песня? — спросил Борзенков, вопросительно смотря на Зуева.

Зуев не ответил. Он задумчиво смотрел на море, за которым в голубоватой дымке виднелась Большая земля, такая близкая и такая далекая.

— Эх, как пригревает! Весна, — мечтательно произнес он. — Сейчас на Большой земле деревья цветут, птицы щебечут… А тут целого дерева нет… кругом воронки да обожженная земля. Птичьего голоса не услышишь. Побывать бы денек в зеленом саду, где можно ходить днем, не опасаясь, что придется делать поворот на шестнадцать румбов. Посмотреть на девчат в белых платьях.

— И не говори, — вздохнул Михаил. — Да пристроиться бы за одной из них в кильватер.

В Геленджике у него знакомая девушка, Люся. Это же так близко, всего каких-нибудь тридцать километров. Хорошо бы увидеться с ней. Но, пожалуй, до конца войны не доведется встретиться. Ну что ж, на то война…

— Ничего, старик, — задумчиво проговорил Борзенков, — придет время — и на Малой земле будут зеленеть деревья, щебетать птицы.

— А я в этом не сомневаюсь, — серьезно ответил Зуев. — За это воюем. Я вот сейчас лежу и думаю: какой будет наша Малая земля через пять лет? — Зуев приподнялся и заговорил с воодушевлением: — Здесь будет цветущий уголок! Народ не забудет, как мы отстаивали этот кусочек родной земли от врагов, как обильно полили его кровью. На вершине горы Колдун поставят памятник погибшим героям. Его будет видно далеко-далеко — и с моря, и с суши. Он будет на траверзе всех кораблей. А у подножия Колдуна раскинется детский лагерь. Замечательное место для лагеря — море, лес, воздух. И не взрывы бомб и снарядов, не крики «полундра», а детский смех будет звенеть на когда-то страшном месте. Чуть поодаль, в нескольких кабельтовых, опять вырастет поселок виноградарского совхоза. А вот там, — Зуев указал рукой на берег, — рыбаки снова отстроят свой поселок. И Станичку после войны не узнаешь. Траншеи и землянки сровняют, появятся белые домики, а около них зеленые садочки. Рыбачки будут выходить из домиков и смотреть на море — не возвращаются ли их мужья с хорошим уловом.

Михаил с ожесточением рванул мехи гармошки и крикнул:

— Замолчи! Страви несколько атмосфер, как говорят машинисты. Ты так расписываешь жизнь, которая будет после войны, что обязательно захочется остаться живым. А так думать солдату нельзя. Он не станет по-настоящему воевать, а будет довоевывать, жизнь спасать. Ты мне такое перед боевой операцией не говори!

Зуев от изумления вынул трубку изо рта.

— Легкомысленный же ты парень, — и он пренебрежительно сплюнул. — И чего я с тобой дружу? Тебе бы на полубаке сидеть и балачки точить, а на серьезные разговоры твой черепок не способен. Ты пойми — за что воюем? Без мечты человек, что корабль без компаса.

Но Михаил уже улыбался. Он протянул Зуеву кисет с затейливой вышивкой.

— Это я все знаю, старик. Но ты мне перед боем не напоминай о таком. На меня это действует. Понимаешь, действует!

К ним подошел помощник командира взвода сержант Саратов, молодой, круглолицый, румяный.

— Ложились бы спать, — сказал он, садясь рядом, — через несколько часов на работу.

Он каждую боевую операцию называл работой.

— И верно, — промолвил Зуев, — поспать не мешает. Пошли, Михаил, в нашу спальню.

Они нырнули в землянку. Саратов взял гармошку в руки и, лениво перебирая лады — играть он не умел, — стал думать о том, все ли подготовлено к ночной работе.

Солнце склонялось все ниже и ниже. На земле потемнело. Только море светилось мягким зеленоватым блеском.

Когда наступила ночь, разведчики вылезли из землянок. Поужинав, они тихо исчезли из балки.

Зуев и Борзенков, вооруженные автоматами и гранатами, вышли из балки и направились к переднему краю обороны. Им предстояло пробраться к обороне противника и, когда начнет действовать другая партия разведчиков, отвлечь внимание гитлеровцев, создать у них впечатление, что здесь также проводится боевая операция.