Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— А я вот что расскажу, — начал Воронов, сдвинув тонкие брови и не сводя черных глаз с Щербатова. — Дома у меня осталась жена молодая и красивая, конечно. Сильно тосковал я по ней. От тоски появилась дурацкая злоба на тех, кто в тылу остался. Сидят там в тылу, рассуждаю, всеми благами жизни пользуются, около своих жен припухают, и, может, кто и за моей стал приударять, а я тут изводись, слезами кровавыми умывайся. Как-то при Евдокиме Семеновиче начал в который раз честить окопавшихся в тылу, перемывать им косточки. Рассердился Евдоким Семенович, такую мне отповедь прочел, даже жарко стало: «В тыл самому хочется, что ли?» — спросил он меня. Обиделся я на это и говорю: «Меня в тыл силком можно только отправить. А вот тех, кто сидит там, надо сюда на фронт, чтобы узнали, почем фунт лиха». Второй вопрос задает мне Евдоким Семенович: «А кто тогда нас будет снабжать хлебом, патронами, автоматами, пушками, обмундированием?» Крыть мне нечем. Понимаю, прав он, а вот до сердца еще его слова не дошли. Недели через три неожиданно получаю письмо от товарищей, которые остались при заводе. Прочел — и стыд меня разобрал. Сутками люди не выходят с завода. «Все отдаем для фронта», — писали они. О жене написали. Работает на заводе. План перевыполняет. Свободного времени у нее совсем нет — весь день на работе, вечерами учится на курсах мастеров. Похудела, пишут, работы много, а питание плохое, не обижай ее худым словом, она молодец, настоящая советская женщина. Евдоким Семенович тут как тут. Подсел рядом и спрашивает: «Что пишут товарищи? Гуляют вовсю?» Покраснел я и протянул ему письмо. Он прочел и попросил, чтобы я прочитал его товарищам…

Воронов помолчал немного, потом добавил:

— Вот как я стал взводным агитатором. Позже узнал, что Евдоким Семенович письмо посылал на завод и просил, чтобы мне написали без прикрас, как живется в тылу. Вот он какой! Ему мало того, что человек хорошо воюет, он хочет, чтобы душа у каждого солдата была чистая, верой полная. Запросил я тогда жену, почему она в своих письмах сообщала, что живет хорошо, ни в чем не нуждается. Она ответила, что не хотела меня расстраивать. Женщина! Разве ей понять, что солдату всю правду надо писать, без прикрас.

Несколько минут длилось молчание. Щербатов протянул: «Да-а». Один из спящих вдруг крикнул: «Полундра, фриц!» Сидящие за столом рассмеялись.

— Ты, пожалуй, подумаешь, — усмехнулся Долгов, — что Евдоким Семенович — это богатырь огромного роста, необыкновенной силы. Такого наговорили… На самом деле он роста не очень приметного, сухощавый. Да и в возрасте человек. И вид не геройский, незаметно держится. Одно украшение на его личности — усы, необыкновенные, буденновские, да еще, пожалуй, трубка.

— Черная и проволокой скрученная, — добавил Щербатов.

Долгов поперхнулся и удивленно уставился на него.

— Откуда ты знаешь?

Щербатов с оттенком самодовольства заявил:

— Как не знать, если он моей матери родной брат, а мне, стало быть, дядей приходится.

— О, племянничек объявился! — расхохотался Сущенко.

— Врешь, поди, — нерешительно проговорил Воронов.

— Честное слово, — поклялся Щербатов и вынул из кармана письма. — Вот и письмо его. Да какой резон мне врать! Затосковал я в тыловых водах, написал ему. Он и походатайствовал перед начальством.

— Чего же раньше не сказал? — спросил Долгов и подмигнул Сущенко.

Тот молча положил на стол флягу и две банки консервов. Воронов тормошил спавших.

— Вставайте, хлопцы! Анекдот! В роте племянник объявился. Отметить надо.

Кераселидзе весело прищелкнул языком.

— Генацвале, доставайте фляги.

Выпили за Евдокима Семеновича и его племянника. Потом Кераселидзе снял со стены гитару и под ее аккомпанемент запел песню, которую еще не слышали на Большой земле:

Где море всегда неспокойно
И берег тревожен крутой,
Сверкает во мгле освещенной
Кусочек земли дорогой.
Вот берег причальный и тропка,
Родные деревья в пыли,
Высокие гордые сопки —
Хранители Малой земли.
Пусть волны свирепо бушуют, —
Матросам их песни сродни.
Матросы за землю родную
В сраженьях и ночи и дни.

Дверь в землянку открылась. Вошел дежурный сержант.

— Ну и дует, — проворчал он, поеживаясь. — Хоть бы днем затихло. Чей черед на пост заступать? Выходи!

Автомат

Тяжелые тучи виснут над землей. Порывистый ветер бросает в лицо брызги дождя. Темнота такая, что на расстоянии двух шагов ничего не видно.

Пять разведчиков идут медленно, на ощупь, словно слепые, осторожно ступая по земле, держа наготове автомат. Гимнастерки их промокли, липнут к телу.

— Чертова ночка, — ворчит кто-то из разведчиков, — в такую погодку ведьмы шабаш справляют…

Они идут, руководствуясь особым чувством, которое вырабатывается у каждого опытного разведчика. Командир взвода лейтенант Лев Холодное шагает впереди, вытянув голову, словно так ему лучше видно.

В темноте разведчики подходят к невесть кем вырытой яме. Это — ориентир, замеченный днем. От ямы, если двигаться на северо-запад, до вражеской траншеи около двухсот метров. Влево, где оканчивается траншея, — пулеметная площадка. Днем гитлеровцы стреляют отсюда, а ночью нет. Разведчикам предстоит проверить, верно ли, что гитлеровцы на ночь оставляют пулеметную площадку, а на рассвете появляются снова. Если так, то в следующий раз здесь можно поймать «языка». Сделать это можно так: ночью засесть в траншее, на рассвете встретить фашистских пулеметчиков и захватить их. Отход прикроет артиллерия.

Бесшумно, как ящерицы, подползают разведчики к траншее. Лежа на бруствере, прислушиваются. Тихо. Справа, в нескольких сотнях метров, слышатся короткие пулеметные выстрелы. Перекатившись через насыпь, первым прыгает в траншею лейтенант Холодное. Вслед за ним прыгают остальные. Кто-то неосторожно звякнул автоматом.

— Тише, — шипит лейтенант.

Он и еще один разведчик остаются на месте, а остальные пробираются к пулеметной площадке. Холоднов прислушивается. Возможно, что на пулеметной площадке есть вражеский пост. Тогда завяжется бой.

Томительны и тревожны минуты ожидания. Усиленно колотится сердце. Иногда Холоднову кажется, что оно так сильно стучит, что слышно противнику.

Присев на корточки, лейтенант настороженно смотрит вдоль траншеи.

Несколько минут спустя позади слышится шорох. Это возвращаются разведчики.

— Порядок, — докладывает один шепотом, — фашисты на ночь удирают с площадки.

— Отлично, — коротко бросает Холодное и дает команду двигаться в обратный путь.

Один за другим разведчики вылезают из траншеи и исчезают в ночной мгле. Холодное заносит ногу, чтобы влезть на бруствер, но вдруг ему приходит в голову мысль проверить правую половину траншеи. Это, конечно, необязательно, но любопытство разведчика берет верх. Не раздумывая, Холодное решает рискнуть в одиночку.

Поворот, второй. Ни души. Еще несколько шагов. Впереди какой-то выступ, за ним ход сообщения. Внезапно перед лейтенантом вырастает широкоплечая фигура.

Встреча так неожиданна, что оба на несколько мгновений оцепенели. Лейтенант быстро сообразил, что если он бросится назад, то рискует получить пулю в спину. Взмахнув автоматом, он ударил фашиста по голове, но каска, как видно, смягчила удар. Враг покачнулся, ухватил Холоднова за плечи, сильно тряхнул и выхватил автомат. В узкой траншее завязалась рукопашная схватка. Холодное пытался наклониться, чтобы выдернуть из-за голенища финку, но враг цепко держал его, наваливаясь всем туловищем. Дрались молча. Холодное не решался окликнуть своих товарищей, боясь привлечь внимание фашистов.

Наконец фашисту удалось свалить Холоднова и схватить за горло. Лейтенант ударил его кулаком по лицу. Но враг еще сильнее сдавил пальцы. Холодное судорожно уцепился за сильные руки врага, и в этот момент он горько жалел, что не выстрелил из автомата, а ударил прикладом.

55
{"b":"234259","o":1}