— Донжур, скачи! Донжур, лети!

Конь перемахнул через песчаный занос, цокнул копытами по каменистому склону, взлетел на пригорок. Пулеметчик хотел, видно, как можно скорее покончить с опасным для него броневиком, и забыл о флангах. Батын воспользовался его оплошностью, подскочил на гранатный бросок к бронеколпаку и, не осаживая коня, сунул руку за лимонкой. Но где лимонка? Должно быть, выронил. Он пришпорил коня, отчаянно крикнул:

— Донжур, вперед! — и снова тронул ладонью конскую гриву.

Донжур сделал стремительный бросок. Вот и бронеколпак.

— Хэвт! — скомандовал Батын, и конь на всем скаку упал перед амбразурой. Пулемет прошил коня, срезал всадника и умолк.

Батын лежал, прижавшись щекой к растрепанной гриве. Он уже не видел, как поднялись во весь рост избавленные от кинжального огня цирики, как подбежали к броневику, порубили клинками окруживших его дэвановцев.

Не дошел Батын до Калгана, не дожил по победы, навсегда остался в желтых отрогах Дациншаня. Но слава о нем не умрет на узком караванном пути — разнесется по всей неоглядной Гоби, прошумит над Большим Хинганом, покатится по монгольским степям к берегам Керулена. Степные араты передадут детям и внукам имя отважного цирика. Он — герой: повторил подвиг русского батора!

«Дипломатическую миссию» Русанов скомплектовал быстро. И вот три офицера в сопровождении автоматчиков направились к Воротам Дракона.

Пролом, образованный, видимо, кипучими горными потоками, был похож на открытые ворота. А замком к этим воротам стал противотанковый ров, заполненный водой. Судя по свежей мокрой глине, вырыли его недавно. Вывороченных камней и глины было порядочно — ров, видать, глубокий.

— Поликарпа-то зря взяли, — тихо сказал Сеня. — Посмотрят самураи на такого голубя сизокрылого и подумают, что у нас прошла тотальная мобилизация — все остатки подмели. Кому сдаваться-то? Что за войско? Один песок...

— Вот тебя действительно по ошибке взяли, — отпарировал Посохин, пожевав губами. — Все дело, паря, можешь попортить. Посмотрят японцы на тебя и сдаваться раздумают. Ростом — аршин с шапкой, весом — пуд в мокрых валенках. Кому сдаваться?

Иволгин строго посмотрел на автоматчиков, и те притихли.

Как только парламентеры приблизились к пролому, японский полковник в высоких сапогах и зеленоватом френче, с длинным, не по росту, офицерским мечом на боку пошел им навстречу по мостику из двух бревен, проложенному над водой.

— Комендант хинганский крепость полковник Кабаяси, — представился он, приложив два пальца к козырьку, и, как бы спохватившись, спросил: — А где порковник?

Викентий Иванович протянул японцу руку, тот холодно пожал ее, потом заискивающе заулыбался. Приторная улыбка полковника как-то не вязалась с мрачным видом сопровождавших его солдат. Те смотрели на русских отчужденно и как будто были чем-то напуганы.

— А они такие же... Как тогда... — тихо произнес Посохин, не видевший японцев с гражданской войны.

Иволгин глянул на Поликарпа и только сейчас заметил за его спиной вещмешок.

— Ох и вид у вас — горно-вьючный! — Тронув вещмешок, Иволгин нащупал две противотанковые гранаты. — А это зачем?

— Карманная артиллерия завсегда при мне. Такой мой обычай. На всякий случай ношу, как говорил тот монах... — степенно ответил Поликарп.

Японский полковник пригласил парламентеров в крепость, где, по его мнению, удобнее всего вести переговоры.

Парламентеры завернули за скалистый выступ и очутились в котловине, заросшей лопухами и крапивой. Сюда не залетал ветер — парило, как перед дождем. Поникли разогретые жарким августовским солнцем травы. Пахло полынью.

— Где же ваша крепость? — спросил Викентий Иванович полковника.

— Все, что изворим видеть, есть крепость, — улыбнулся японец, показав крупные зубы. Он обвел глазами крутую, почти отвесную, стену горного кряжа с острыми зубцами у пролома. — Это застава от китайский хунхуза — крюч от перевала Хорур-Даба, — пояснил комендант.

Да, это была крепость, созданная самой природой. Каменистый горный кряж — покрепче любой стены, а заполненный водой ров — тоже серьезное препятствие.

— Просу мой резиденций, — с той же улыбкой сказал Кабаяси и показал на приземистое строение, сложенное из огромных камней.

Резиденцию коменданта нельзя было назвать ни домиком, ни землянкой: стены высотой метра в полтора, окна маленькие, похожие на амбразуры дота, крыша толстая, видимо из цельных железобетонных плит. В подвальной части постройки темнели узкие бойницы.

В глубине виднелись еще два строения с такими же оконцами. На лужайке паслось не меньше сотни лошадей. «Остатки баргутского отряда», — отметил Русанов, шагая рядом с полковником.

Оглядев все, Русанов пришел к выводу, что взять эту естественную крепость было бы не легко. Каменный гребень хорошо прикрывал японцев от фронтальных ударов. Перемахнуть через гребень невозможно: он абсолютно голый — ни кустика, ни травинки. Бить по воротам из пушек бесполезно: огневые точки японцев расположены в стороне от входа, чтобы стрелять по ним прямой наводкой, надо сперва пройти через Ворота Дракона. А там — ров, доты...

Полковник Кабаяси по каменным ступенькам спустился вниз, открыл бронированную дверь и провел парламентеров через полутемный коридор в свой кабинет.

— Позарста, позарста, — приглашал он.

У окна стоял низенький стол с приземистыми стульями. Слева у двери висела старая шашка с лакированной рукояткой. Над столом — медно-красный диск с изображением восходящего солнца. Викентий Иванович увидел на диске выгравированную священную гору Такатихо, куда, по преданию, с неба спускался внук богини Солнца, чтобы управлять землей. У этой горы, как гласит легенда, родился первый император Японии Дзимму, от которого будто бы и унаследовали божественное происхождение все японские императоры.

Прежде чем усадить гостей, полковник Кабаяси церемонно обратился к Русанову:

— Сожарею, что вы не порковник. Но хоросо, хоросо! Торько я бы хотер говорить русский офицер без низкий цин.

— Это невозможно, — твердо возразил Русанов. — Они все — члены делегации. Если вы хотите что-либо сказать только офицерам, скажите по-японски. Я вас пойму.

По лицу коменданта скользнула тень недовольства.

— Ну, хоросо — йороси, йороси[18], — согласился он. — Это есть демоскратос: солдат, офицер — один котерок каса. — Он хлопнул в ладоши, и в кабинет неслышно вошел солдат с подносом, на столе появились бутылки сакэ, тарелки с фасолью и фруктами.

Полковнику Кабаяси было за пятьдесят. У рта пролегли глубокие морщины, над узкими черными глазами щеткой торчали остистые брови, что придавало его лицу сердитое выражение.

Выпив чашку холодной воды, Русанов предложил незамедлительно приступить к переговорам.

— О, вы хотите торопиться? — деланно изумился комендант. — Тихо едес — дарсе будес — так говорят росскэ.

— От того места, куда едешь, — добавил Русанов.

— Просу, кусай сакэ, — заискивающе улыбнулся хозяин, наливая в рюмки вино.

Русанов настойчиво повторил — надо немедленно приступить к переговорам.

— Хоросо — йороси. Брицпереговор! — весело произнес Кабаяси и сообщил, что комендантом крепости он стал лишь вчера вечером, а до этого был начальником унтер-офицерской школы в Халзи-Оршане. Школу он пытался вывезти по железной дороге в глубь Маньчжурии, но на станции Ханахай эшелон попал под бомбежку. Пришлось вместе с баргутскими кавалеристами уходить в горы.

— Когда мы приступим к переговорам? — перебил Русанов.

Кабаяси встопорщил остистые брови, согнал с лица улыбку, спросил, на каких условиях русские хотят принять капитуляцию?

— Условия обыкновенные: сложить оружие, сдаться в плен, — ответил Русанов. — Мы гарантируем вам жизнь, офицерам оставим холодное оружие.

Кабаяси удовлетворенно кивнул:

— Аригато[19]. Усровия йороси, но есть, как говорица, один загвоздка.