Драгунский старательно умылся, взял гитару, стал натягивать оборванную струну. Синие сумерки все плотнее окутывали сопки, сильнее запахло разомлевшей от жары травой, нудно зудели под низким навесом комары, и в тишине было трудно разобрать — струна это звенит или поет над ухом комар.

Бухарбай откусил нитку, поглядел на Драгунского:

— Понимаю: хочешь музыкой покорить. Но ты не имеешь права: Аня у нас ничейная, общая.

— Знаем мы этих ничейных недотрог. Потому она и была ничейной, что обстановка не позволяла: толпились мы у ее дверей, как идиоты.

— Погоди, придет Сережка, мы с тобой посчитаемся!

— Будет, будет грозить, — отшутился Валерий, взял аккорд и продекламировал: — Пойдем туда, куда влечет нас жалкий жребий!

— Брось дурачиться.

— Слушаюсь! — Валерий прихлопнул простонавшие струны, повернулся к Бухарбаю: — Ты способен или не способен выручить друга? Понимаешь, в чем дело? Она теперь одна, и одного меня может не впустить. Вдвоем приличнее. Ты придешь, а потом смоешься. Понял?

Бухарбай вначале отнекивался, но потом согласился:

— Ладно уж, — сказал он, подтягивая ремень.

Дверь в санчасти оказалась не запертой.

Аня сидела за столом, читала истрепанную книжку — легенду об Ангаре, которая сбежала от своего отца — седого Байкала к славному витязю Енисею. Желтоватый свет керосиновой лампы еле освещал оклеенные газетами стены, скользил, подрагивая, по бревенчатому накату, трепетал на Аниных щеках. Лицо у Ани усталое, глаза в полутьме еще больше потемнели. Глянул на нее Бухарбай и уж в который раз подивился — темные глаза и светлые, как степной ковыль, волосы! Вот чудо!

— Пришли свататься, — бухнул он с ходу, щелкнув каблуками кирзовых сапог.

— Да вы и впрямь как женихи — гитара с алой лентой, — улыбнулась Аня.

— Все чин чином, — не растерялся Мусин.

— Ну, не дури, — толкнул его в бок Валерий.

Они сели напротив Аниного столика и начали болтать о разных пустяках, а больше всего — о многочисленных Аниных поклонниках, которые, по словам Валерия, с рыданием покидали сегодня Бутугур.

Аня попросила Валерия что-нибудь сыграть.

— Могу даже спеть, — с готовностью ответил тот и прошелся пальцами по струнам.

— Итак, переходим к музыкальной части нашего визита, — объявил Бухарбай.

— Ну, хватит тебе! — одернул его Валерий и, повернувшись к Ане, спросил: — А вы знаете, Аня, как бы спел, ну, скажем, песню о бродяге какой-нибудь перестраховщик? Он бы ни за что не осмелился доложить прямо и конкретно: бродяга переехал Байкал. Нет! Он спел бы примерно так. — И, звякнув струнами, затянул:

Аня засмеялась, чуть сузив темные уставшие глаза. А Валерий, почувствовав, что угодил, преподнес еще одну шутку: как бы спел романс человек, которого одолевают слова-паразиты «по сути дела»:

И это понравилось. Аня даже посоветовала Драгунскому идти в артисты. Польщенный Валерий почувствовал, что пора действовать, и едва заметно моргнул Бухарбаю: твоя, мол, миссия окончена, выдворяйся! Но Бухарбай вроде бы не заметил сигнала — пересел с одной табуретки на другую. Валерий повторил сигнал, а Бухарбай не обращал на него никакого внимания — сам смотрел, не отрываясь, на Аню. Надо было как-то заполнить образовавшуюся паузу, и Валерий решил выдать еще один музыкальный номер: запел про некую фронтовую любвеобильную девицу, которая пошла непутевой дорожкой от усатого повара, от лысых штабных писарей и разыскала себе поклонников далеко за пределами своей части.

Валерий, конечно, ожидал, что Аня еще звонче засмеется. Но она густо покраснела, в темных глазах ее вспыхнули недобрые огоньки.

— Как вам не совестно? Как же вы так можете? — с укоризной и досадой сказала она. — Не хочу вас больше слушать. Уходите отсюда! Спать пора.

— А я-то при чем? Я же не пел, — оправдывался Бухарбай.

— Довольно, довольно. Выметайтесь!

Драгунский попробовал свести все к шутке, но увидел на лице Ани упрямую складку у переносья и покорно вышел.

Мусин с хохотом побежал в свою землянку, а Драгунский долго сидел у дверей на ступеньках крыльца санчасти и, обхватив руками голову, лихорадочно обдумывал, как исправить положение, что надо предпринять, чтобы заслужить прощение.

— Все кончено, полный разгром, — прошептал он и, поглядев с неприязнью на свою спутницу гитару, виновницу непредвиденного конфликта, оттолкнул ее локтем в сторону. У самого уха запищал комар, будто оборванная струна, поплыл в ночной тишине тонкий ноющий звук. А когда он стих, с границы вдруг донесся глухой взрыв. Валерий озадаченно посмотрел на черный силуэт Бутугура, впился в темноту, нависшую над Валом Чингисхана: уж не сама ли судьба посылает ему счастье в эту горькую минуту?

Драгунский ворвался в казарму, захватил с собой трех бодрствовавших бойцов, побежал с ними к Валу Чингисхана.

Будыкин поднял по тревоге роту. Автоматчики заняли основные позиции и с нетерпением ожидали разведку с границы. Светало. На востоке все выше поднималась заря, гася своим светом ближайшие звезды. На севере светился ковш Большой Медведицы, показывая путь к Полярной звезде. Над Бутугуром блеснула слабая зарница и погасла, не оставив следа. Вокруг — немая тишина.

— Что бы это могло значить? — спросил Будыкин, лежавший на бруствере, заросшем пыреем.

Викентий Иванович ничего не ответил, только подумал: «Как же это я не выбрался в Читу? Вот зашумят, загремят бои, а батальон останется в резерве в этих Тарбаганьих норах. Сживет меня тогда со света комбат. Сегодня же надо ехать».

Появилась Аня Беленькая с санитарами.

— Они уже идут? Они стреляли? — спрашивала она то у того, то у другого, спустившись в траншею.

С вершины Бутугура прибежал Иволгин:

— Что у вас тут происходит?

Ему никто не ответил — все молча смотрели на окутанную туманом границу. Что там?

Граница молчала. Но вот в тумане кто-то зашевелился — выплыла приметная фигура Драгунского. За ним шли, тяжело ступая, автоматчики с какой-то ношей. Великолепно видевший ночью Мусин первым разгадал тайну ночного взрыва и, сложив рупором ладони, объявил:

— Сегодня на рассвете на одном из участков задержан матерый диверсант — дикая коза!

И все увидели рыжеватую тонконогую косулю, которую несли автоматчики. Глаза у косули выпучены от страха, подбрюшие и белое пятно у короткого хвоста опалены взрывом: она наскочила на минное поле.

Убитую козу положили на траву у бруствера траншеи.

— Проклятая животина, — ругался Драгунский. — Всю границу взбудоражила. — Он подошел к Иволгину, сказал: — Вот так-то, гвардия, мы и воюем: не спим, вскакиваем как сумасшедшие, а толку... Даже нарушители перевелись! Одни козы шляются...

Будыкин объявил отбой тревоге и направился вместе с Викентием Ивановичем к землянкам. За ними побежала и Аня Беленькая. Валерий со смешанным чувством досады и тайного благоговения посмотрел ей вслед. Аня в этот момент показалась ему чем-то похожей на быстроногую степную косулю — такая же стройная и красивая, такая же пугливая и неуловимая.

Из-за пограничной сопки показался алый краешек солнца, падь Урулюнгуй сразу посветлела. Заблестели шелком ковыльные метелки, засеребрились былинки прошлогоднего пырея. Валерий медленно побрел вслед за Аней, роняя на ходу невнятные слова:

— И там, где пахло росой, я кончил ей жизнь...

Серое здание с массивными квадратными колоннами — штаб Забайкальского фронта — стояло на площади в центре Читы. Окна тускло смотрели на улицы, будто присыпанные золой, темнели опустевшие подъезды. Обезлюдел и скверик с тощими кустиками акаций напротив штаба.