— Кто такой Тимур-Дудэ? — спросил русский нухур. — Он хочет нас поссорить.

— Ха! Пустой башка...

Батын не договорил: под горой показался всадник. Дозорные сорвались с места, помчались в карьер.

Батын первым настиг незнакомца. Это был тощий, заросший беззубый монгол из Мынцзяна[15]. На костлявом плече у него висела сумка. В ней — стрихнин. Перепуганный пленник рассказал, кто такой Тимур-Дудэ. Оказывается, это русский белогвардеец. Отец у него был ротмистром, служил в личной охране царя, а сын превратился в «потомка Чингисхана» — стремянного Джучи и прислуживает князю Дэвану.

Дозорные отвели пленного в походную заставу и опять вместе — стремя в стремя — тронулись в путь. Они свои люди, делают одно дело. Русский нухур спросил:

— У тебя на губах кровь: ты отдал воду своему коню?

— Отдал... — признался Батын.

— Ну, тогда давай пить мою. — Он взял фляжку, поболтал у самого уха. — Есть немножко.

— Сам давай пей...

Порешили пить вдвоем. Пили не спеша из одной фляжки — то один приложится, то другой. Только Батын замечал: голубоглазый нухур пил мало, лишь для вида мочил губы — хотел, видно, больше оставить ему, Батыну. Потом Батын достал кисет, закурили.

— Кури, — улыбнулся он и прихвастнул: дескать, табаку у них в отряде, как песку в пустыне.

Наконец пришла ночь. Барханы скрылись во тьме. Потом румяная огромная, в полнеба, заря съела темноту. Батын снова в седле и снова ищет глазами русского нухура. В полдень, когда солнце снова поднялось на верхушку поблекшего неба, Батын глянул на север и вдруг увидел на песчаном пригорке коня без всадника. Где же голубоглазый нухур? Цирик подождал немного. Всадник не появился. Почувствовав недоброе, Батын поскакал на север.

Русский дозорный лежал с закрытыми глазами у ног своего коня. Лицо у него было пунцовое, с синеватым отливом, на лбу — испарина. У куста карагача валялась пилотка.

Огненное солнце плыло так низко, что казалось, опалит голову.

— О Гоби, что же ты делаешь с северным человеком?! — простонал Батын, взвалил дозорного на коня и повез к советской заставе.

Больной побледнел, его губы запеклись, покрылись сукровицей. «Прости меня, нухур, — прошептал цирик. — Ты сам хотел пить. Зачем обманул?»

Вот и застава. К Батыну бросились солдаты, подбежала девушка-медичка.

— Это я виноват. Я выпил воду, — сказал Батын. Девушка плеснула на лицо водой, дала что-то понюхать больному, сказала:

— Тепловой удар.

На обратном пути Батын Галсан думал о голубоглазом нухуре. Не брат ли он того русского батора[16], который закрыл своей грудью амбразуру фашистского дота и спас боевых друзей? А не он ли вырвал из окружения их эскадрон?

С востока пришла еще одна ночь, накрыла мягким пологом желтые барханы, но, завидев в небе яркую зарю, покорно поплелась на запад. Утром передовые отряды подошли к серым отрогам хребта Дациншань.

Идти в горах было куда опаснее. На равнине неприятеля увидишь за пять — десять километров, а здесь он может внезапно появиться в трех шагах от караванного пути. Передовые отряды сблизились, а боковые заставы слились в одну. Батын выехал вперед и вдруг увидел голубоглазого нухура.

— Дырасте! Дырасте! — крикнул цирик.

Раздались выстрелы, свистнули пули, И снова обманчивая тишина. Дозорные мигом укрылись в ложбине, подняли бинокли. У подножия дальнего кряжа промелькнул всадник, потом показалась и сразу исчезла цепочка пеших солдат. Сомнений не было — в горах противник. Только непонятны его намерения: пойдет ли он без задержки дальше или даст бой?

— Это хвост князя Дэвана — надо рубить сабля, — Галсан нетерпеливо глянул туда, откуда должна показаться застава.

— На конях трудно атаковать: порежут пулеметами. Броневичок бы сюда... — Русский дозорный пополз в ложбину разыскивать взводного.

Подошла монгольская походная застава. Батын доложил обо всем своему капитану Жамбалыну и добавил, что надо сейчас же ударить по княжескому хвосту, пока тот не успел спрятать его в землю. Капитан подал команду спешиться и повел заставу вперед. А Батына оставил караулить лошадей.

Галсан в бинокль посмотрел на уходившую заставу. Сумеют ли ребята как следует ударить по хвосту Дэвана? Извилистая цепочка цириков мелкими перебежками удалялась в глубь гор. Вот она перекатилась через песчаный бугор и стала опять подниматься по косогору.

Едва застава поравнялась с горным выступом, горячий воздух разорвала раскатистая пулеметная очередь. Запрыгали желтые фонтанчики пыли на гребнях барханов. Донжур навострил уши. Должно быть, в склоне горного кряжа был впаян броневой колпак.

— Проклятый гадина! — выругался Галсан.

Пулемет вскоре умолк, но стоило только цирику поднять голову — он снова стрелял.

— Что же нам делать, Донжур? — растерянно сказал Батын и прижался плечом к гриве коня. Что же делать? Большой генерал Исса Плиев приказал брать Калган, выходить к морю, а застава уткнулась в хвост Дэвана — и ни с места.

Палило белое солнце, нагревало сухой недвижимый воздух и мелкий пыльный песок. В небе ни единой тучки. Но бывают ли когда тучи над Гоби? О Гоби, Гоби!..

Цирик обернулся, болезненно сощурился. Где-то там шел передовой отряд. Когда он подойдет? Дождутся ли его прижатые к накаленному песку бойцы? Он посмотрел на север и вдруг увидел там коричневый клубок поднятой пыли, а в нем — темную точку. Что это? Точка быстро росла, увеличивалась и вот превратилась в броневик! Машина катилась к горному кряжу. Рядом скакал всадник, будто показывал ей дорогу. «Да это же голубоглазый нухур! — догадался Батын. — Он ведет броневик на помощь нашей заставе!»

Машина поравнялась с укрытыми в барханах конями, пахнула облаком густой пыли и рванулась дальше. А голубоглазый дозорный спешился, погрозил сжатым кулаком:

— Сейчас он даст им прикурить!

Вначале Батын не понял: зачем это надо прикурить? Почему такая честь подлому Дэвану? Но когда броневик дал с ходу выстрел за выстрелом, смекнул, каким огоньком угощают дэвановцев. Над кряжем поднялся столб темно-рыжего дыма, взлетели белые обломки бронеколпака.

Броневик для верности выстрелил еще раз, круто развернулся и запылил по распадку дальше. Цирики бросились за ним.

Батын Галсан запрыгал от нахлынувшей на него радости, хотел броситься к своему другу, обнять его за то, что привел подмогу, но не успел этого сделать. Броневик вскочил на косогор, сильно накренился в сторону и вдруг свалился на бок. Закрутились вхолостую колеса, брызнули в стороны песчаные струйки. Цирики кинулись к машине, но слева ударил пулемет и снова прижал их к земле.

— Аз нь хая[17], — зло сплюнул Батын и схватился за саблю.

Русский нухур поскакал разыскивать своего командира, чтобы доложить о случившемся, а Батын впился в бинокль и смотрел на песчаный взлобок, где, будто подстреленный конь, лежал зеленый броневик. Цирики то и дело пытались прорваться к опрокинутой машине, но плотный заградительный огонь всякий раз преграждал им путь.

«Скоро ли подоспеет помощь?» — подумал Батын и вдруг оторопел от неожиданности. Неподалеку от броневика над барханом показались широкополые шляпы дэвановцев, вынырнули и тут же исчезли в зыбком песчаном месиве. Сомнений не было: дэвановцы подбирались к броневику. Еще две-три минуты, и они подожгут броневик, кинутся с ножами на русских парней — тех самых парней, которые спасли от гибели их эскадрон и снова пришли на помощь цирикам! Что же делать? Надо рвануть гранатой железобетонный колпак, в котором укрывается пулеметчик!

— Донжур! — крикнул Батын, вскочил в седло и потрепал коня по жесткой гриве.

И помчался Донжур туда, где стучал вражеский пулемет. В глазах Батына зарябили, замелькали желтые барханы. Знойный ветер обжигал лицо, звенел в ушах, из-под копыт Донжура летел горячий песок. Батын прильнул к шее коня, впился глазами в горный срез, неистово закричал и не слышал своего голоса: