Лес был еще по-весеннему свеж, пахуч и зелен. Раздвигая ольховые кусты, Варя прошла в чащу на чириканье какой-то отчаянной веселой пташки и, присев на корточки, сразу будто нырнула в иной мир полузеленого света и прохлады. Чириканье прекратилось — значит, пташка была недалеко.

— Пой, глупенькая, я не трону, — шепнула Варя, — прислонясь к стеблю куста и осматриваясь.

Целое семейство красных с белыми горошинками мухоморов росло чуть поодаль от неё. Варя подивилась: «Как красивы — и никому не нужны».

Жучки разные, букашки деловито ползали по травинкам, взмахивали прозрачными крылышками, улетали. Заробевшая было пташка снова запела, теперь уже немного в стороне, но все так же беззаботно весело.

— Варя, Варя! — раздался неподалеку голос Симы. — Где ты?

«Может, что узнаю об Иване?» — подумала Варя и торопливо вышла из своего укрытия.

Сима в белом платье, смуглая, золотистая от загара, словно слитая из солнца, стояла в тени под березой и ждала Варю. Лизочка в цветном сарафане сидела на пеньке и, насколько хватало рук, не слезая с него, обрывала у ног ромашки. Начатый венок лежал на коленях.

— Да иди же побыстреё, чего ты нас разглядываешь? — нетерпеливо крикнула Сима. — Слыхала новость? Титов не приедет, он в командировке по делам потока, кланяется всем нам, — выпалила она. — Никита Степанович сказал…

Варя не сумела скрыть разочарования на своем лице, тяжело опускаясь рядом с Лизочкой.

— Пошли пройдемся, красиво здесь, сидеть жалко, — пригласила подруг Сима, по-своему понимая печаль Вари и стараясь как-нибудь развлечь её.

Она любила Варю так, что не могла спокойно видеть её расстроенного лица.

Варя, безучастная, пошла за ними; ей было все равно— сидеть или ходить. Сима не выдержала:

— Варюша, что с тобой? Нельзя так… Эх, вот скажи мне сейчас, — продолжала она с таким чувством, будто произносила клятву: — «Серафима, прыгай в воду и не смей выплывать, так нужно, чтобы как можно быстреё заработал поток!» — прыгну и утону, вздоха от меня не услышите. Честное слово, не верите?

Они пошли по берегу реки, где в великом множестве росли лиловые, очень крупные колокольчики, цветы иван-да-марья, ромашки, полевые незабудки. Река была неширока, но глубокая, вода в ней необыкновенного цвета, словно подсиненная. Приносимые ветром, то явственно, то отдаленно раздавались голоса купающихся с пляжа. На берегу было нежарко, веяло благовонной прохладой, напоенной запахами лесных трав и всевозможных цветов. Полукруглый приземистый камень, как панцирь огромной черепахи, лежал до половины в воде и слегка покачивался от её напора. И над всем этим плыли звуки вальса сводного заводского оркестра.

— Верим, Симочка, верим, — отвечала Варя, обнимая подругу. — Только, пожалуйста, не надо тонуть, живи сто лет! — добавила она с улыбкой. — А поток заработает и без этой жертвы.

«Что это со мной? Ну, уехал, так приедет! — думала между тем Варя. — Все веселятся, а я хандрю в такой чудесный день».

Кулакова, как всегда, быстро переходя из одного настроения в другое, предложила Варе:

— Искупаемся? Давай: кто кого переплывет?

— Давай.

— Осанна, осанна! — пропела Сима, с разбегу бросаясь в воду. — Сюда бы музыку Баха, красота-то какая торжественная. Помнишь консерваторию? — крикнула она Варе.

Варя, улыбаясь, следила за ней с берега: «А ведь хорошо, чертенок, сказала насчет красоты. Надо почаще всем нам слушать классическую музыку», — подумала сна и следом за Симой прыгнула в воду, обдавая подругу множеством брызг.

— Ах, ты так?! — пригрозила Кулакова и поплыла быстреё.

Варя, не отставая, плыла рядом: она была достойной соперницей и, если уставала, умела не хуже Симы отдыхать на спине. Они полежали рядом на волнах, глядя в небо, которое менялось у них на глазах. Подул вдруг сильный ветер, зашумел листвой в лесу и в несколько минут согнал разрозненные облачка в тучу. Она повисла над землей отвисающим в середине тяжелым серым пологом, пока стремительное, острое лезвие молнии не распороло её пополам. Следом за молнией ударил гром, и крупные, как жемчуга, капли дождя стали вскипать над рекой. Девушки повернули обратно к берегу, где промокшими, цветными лоскутками виднелись их платья, прибитые к земле дождем.

Варя в этот день не осталась ночевать на даче, поехала в город, потому что с вечерним поездом ждала к себе в гости мать.

Ставя в кувшин букет белой сирени, привезенный Марьей Николаевной, Варя принялась рассказывать ей про комсомольскую дачу, где им всем так хорошо живется и где матери необходимо обязательно побывать!

— Завтра же, мама, слышишь!

— Хорошо, вези, — согласилась с улыбкой Марья Николаевна, любуясь оживленным лицом дочери. — Ну, а с потоком как? На осень отложили? — спросила она.

— Нет, не отложили. Работаем. Да только, по выражению Симы, до точки дошли, — невесело отвечала Варя, и лицо её при этом сразу точно потускнело.

О командировке Титова по делам потока Варя рассказала так, будто самым главным в ней был его неожиданный отъезд.

— От девушек случайно узнала, и не попрощался даже, — обидчиво заключила она, не замечая украдкой брошенного на неё настороженного взгляда матери.

— Это какой Титов, наш старый знакомый? — спросила Марья Николаевна.

Варя густо вспыхнула и, беспокоясь, чтобы не было заметно её смущения, спрятала лицо в букет сирени, чуть внятно пробормотав:

— Да, он.

Теперь мать посмотрела на дочь дольше обычного, и Варя но её глазам поняла, что она догадывается о причине её смущения.

«Мама, мама, я люблю его», — хотелось сказать Варе. Но у неё не хватило ни сил, ни решимости, да и ни к чему были теперь слова, раз матери было все ясно и так-

Шел последний летний месяц — август. Дни стояли солнечные, теплые, вечера звездные. Но с тополей уже опадали листья, и, гонимые ветром, они шуршали по тропинкам, напоминая об осени. Скоро, скоро переёзжать в Москву!..

На даче, в «комнате изобретателей», заканчивали новые чертежи по указаниям Никиты Степановича.

В этот день было ясно, безветренно, марлевые занавеси на окнах висели безжизненные и понурые. Мучила жажда. Стеклянный бочонок — подарок Лизочкиной мамы — с плавающим в нем морским грибом, где-то раздобытым Симой, был предметом зависти. Сима питье отпускала по норме. Вода была кисловатой на вкус, слегка шипела, словно газированная. Всем нравилась.

Коля Субботин, фотолюбитель, неожиданно украдкой заснял всю компанию за работой. Получилось очень естественно, прямо конструкторское бюро. Несколько портил вид одноухий кот на окне, любимец Симы.

— Ничего, сделаю из него горшок с цветами! — успокоил фотограф.

Поздно вечером в «комнату изобретателей» зашел Никита Степанович и начал с того, что сказал о полученном от Титова письме.

— Правильно мы сделали, прикрепив автооператор к станине. Ну, а с патроном будем поступать так, как пишет Иван Семенович: менять при износе всю головку, а не отдельные кулачки, которые придется не полениться шлифовать всякий раз на специальной оправке. Так-то вот, дорогие товарищи! А завтра ждите к себе гостя — начальника цеха Виктора Георгиевича, — сообщил на прощание Лукьянов.

В воскресенье шел дождь, небо затянуло тучами, и на даче гадали, ждать или не ждать гостя. На всякий случай пошли встречать его на станцию, а по дороге расставили дозорных с зонтами, чтобы вовремя дали знать и укрыли его.

Виктор Георгиевич ошибся остановкой, сошел раньше, но не сразу понял это, блуждая по незнакомому поселку. Попутная подвода со словоохотливым возчиком, миновав все дозоры, подвезла его к даче. Возчик укрыл своего пассажира от дожля мешком.

Ребята ахнули и засуетились, увидев подъезжающего па телеге гостя.

Лобову на даче понравилось. Он переоделся в сухой, с Толиного плеча, костюм, напился чаю из трехведерного самовара — предмета постоянных насмешек и шуток. Ребята деликатно посмеялись и на сей раз, затем повели гостя в «комнату изобретателей», куда пришел и Никита Степанович.