«Сделаю ей чертежи — и все улажу», — неожиданно для себя решил Белочкин, невольно проникаясь уважением к Тамаре.

Возвращаясь в пустом, очевидно последнем трамвае от Белочкина, Тамара грезила наяву, как она отомстит Леве за это унижение. Столбцы фельетона «Комсомольской правды» так и мелькали перед нею: «Разложившийся интеллигент», «Аморальный поступок». Честная, высоконравственная стахановка завода»— вот достойные названия такого фельетона. А там, глядишь, начнут приходить в её адрес письма со всех концов страны от незнакомых, но сочувствующих ей людей со словами дружбы и привета. Затем газета опубликует выдержки из писем, и имя Тамары Комовой — московской комсомолки с незапятнанной честью — станет широко известным!

Тамара с удовольствием посмотрела на свое отображение в темном окне трамвая, надменно приподняв брови. Такой вот, независимой, безучастной, она пройдет в последний раз по цеху к станкам, чтобы сдать их новому, еще не опытному бригадиру-наладчику. Кончилась её работа в цехе, и хотя начальник не отпускает, но общественность требует, да и нет целесообразности держать на станках такого опытного товарища. И вот она в комитете завода, вскоре секретарь комитета комсомола завода, а там выше и выше… С завода приходят к ней в обком комсомола просить о чем-то, и она рассеянно взглянув на когда-то знакомые лица, держит себя беспристрастно и просто. Еще бы, работник комсомола в областном масштабе!

…Белочкин осаждает её телефонными звонками, дежурит у подъезда, но она непреклонна.

Сойдя с трамвая, Тамара с горечью почувствовала, как далеки её мечты от действительности, что вот приходится идти одной в такой поздний час, и пожилая кондукторша через очки посмотрела на неё с обидной жалостью

«Только бы не встретить кого из знакомых! — думала Тамара, держась от света ближе к домам с тускло поблескивающими стеклами. — Будет, обязательно будет и на моей улице праздник».

— Через несколько дней у министра совещание стахановцев Москвы. Твой, Варя, доклад стоит, готовиться надо, — сказал Лукьянов Варе Ждановой, встретив её в цехе. — Напиши давай, утверждать будем. Тебе что не ясно?

Было все ясно. Но доклад у члена правительства! Может быть, не так уж много они сделали, чтобы этим интересовались в министерствах. И все же Варя с удивлении отметила, что она не испугалась, и это обрадовало её. Робость ей всегда мешала работать во всю силу. Теперь и это препятствие позади.

— Варя, послушай, давай договоримся, — продолжал Лукьянов. — Помнишь выступление Бориса Шарова тогда на собрании? Тебя на передний край выдвинули, за тобой другие пойдут. Скромность украшает человека, только не нужно за неё от ответственности прятаться. Ты сейчас не просто стахановка нашего цеха, ты стахановка, по которой равняются рабочие всего завода.

— Так уж и равняются, — застенчиво улыбаясь, проговорила Варя.

В этот вечер Варя ходила по улице и думала о бригаде. Она поняла так, что министр в первую очередь станет расспрашивать о членах её бригады. Сима, Лизочка, Ирина вставали перед Варей. Она вспомнила, как приглашала их в бригаду, первый день работы и потом жалобный, тоскливый крик поломанного Ириной станка. Вспомнила, как торжествовала Тамара над их бедой.

«Расскажу все: и о походе в Музей Ленина, и про дружбу в бригаде — без этого не понятно будет, почему мы раньше других стали лучше работать».

Из первого телефона-автомата она позвонила Никите Степановичу:

— К докладу готова. Нет, еще не написала, но готова.

Выходя с совещания у министра, когда волнение несколько спало, Варя заметила, что большинство стахановцев Москвы — молодежь, и если бы сюда, например, гармошку, то, наверно, затанцевали бы: так радостны и возбуждены были их лица. А вот с трибуны она видела перед собой внимательные, строгие глаза и приняла их всех за пожилых людей.

В фойе Варю все время останавливали, давали адреса, просили разрешения навестить её в цехе.

— В любое время: днем, ночью, — говорила Сима. — Ирина, напиши заводской коммутатор! — командовала она

Лизочка, собрав целую толпу слушателей, рассказывала о письме в будущеё. Варя подумала: «Засмеют, за шутку примут». Но никто не смеялся, а высокий кудрявый парень с родинкой на щеке сказал восторженно:

— Вот это здорово! Разрешите украсть вашу идею?

На улице к ним наконец пробились Титов с Никитой Степановичем.

— Ну-с, именинники, пешком или на машине? — спросил Лукьянов. — Наверно, на машине: тяжело тащить на себе столько впечатлений.

— А вот и не отгадали, — возразила Варя, а про себя подумала: «Титов не зовет, не поеду!»— Пешком, и только со своей бригадой. Пошли, девушки!

Они свернули в какой-то незнакомый пустынный переулок, и каблучки их громко застучали по асфальту.

После оживленного яркого зала, множества людей стало всем грустно. Варя видела, что девушкам хотелось проехаться на машине, но они уступили ей, как будто догадываясь о её мыслях. Так они шли молча несколько минут, каждая думая о своем. Варя уже начинала жалеть, что погорячилась, но скоро забыла об этом; частые Симины заглядывания в лицо развлекли её.

— Ты что, не узнаешь?

— И не узнаю. На трибуну вышла такая строгая, в черном костюме, волосы словно позолоченные. А я-то за тебя дрожала! Смотрю, пошла и пошла. Соседка спрашивает: «Знакома?» Я сдуру бряк: «Нет!» И спим вместе и едим вместе — Варька как Варька, ругаемся даже, а тут незнакома!

— Куда мы идем? — спросила Лизочка. — Поесть хочется. Юрке сегодня шесть лет исполняется, Ирина пироги пекла.

— Что же ты, Ирина, раньше не сказала? — упрекнула Варя. — Сейчас даже подарки купить негде. В дежурный, что ли, зайдем?

В магазине Сима руководила закупками:

— Бутылку шампанского. Юрке — коробку конфет.

— Велик ли именник-то? — спросила продавщица. — Вот есть недорогой набор бело-розового зефира.

Почему же недорогой? — обидчиво спросила Сима. — У нас один ребенок на всю бригаду, а заработали мы по полторы тысячи каждая.

На пороге комнаты Ирина включила свет — и все ахнули. Комнаты не узнать: гардины, покрывало, поблескивающая шарами кроватка Юрки. Его подняли, сонного, разрумяненного, в длинной рубашонке.

— От тети Вари, от тети Лизы, от тети Симы, — перечисляла Сима, раскладывая перед Юркой подарки и заглядывая в его загоревшиеся глазки. — А вот ружье и лошадку считай нашим долгом.

Ирина в белом переднике, со счастливой улыбкой сновала из комнаты в кухню, накрывала на стол.

Юрку одели, на его рюмочку навязали красный бант: почет как имениннику. Все выпили, кроме Симы.

— Мне грустно, — объявила она. — Триста пятьдесят шагов от него до Ирининого дома. Я считала, — продолжала Сима, уставившись в одну точку. — Но мне их во всю жизнь не пройти. Не послушала я тебя, Лизочка, не пошла с осени учиться… А он какие доклады делает, я выступаю — смеются… Близок локоток, да не укусишь!

— Да кто же это? — спросила Варя.

— Пока секрет.

— Ну секрет так секрет. Береги его про себя, — посоветовала с улыбкой Варя, не придавая серьезного значения Симиным словам: любит присочинить девушка!

Лизочка презрительно поджала губы.

— Рассказывай секрет! Выдумываешь все… Впрочем, не говоришь — не надо. Но помни: нытиков в бригаде не потерпим и несчастных влюбленных тоже. Учись, догоняй и даже перегоняй его, иначе грош тебе цена!

«Хорош наказ на будущеё от бригады», — подумала Варя и снова вспомнила совещание и министра, свои волнения. Она шла туда с тайными гордыми мыслями, даже смущалась заранеё оттого, что все на них смотреть будут: вот какие мы хорошие! А выступали другие, и от гордости её ничего не осталось. «Здесь все такие, и мы ничем не лучше», — поняла Варя.

Сейчас она думала о том, что главное — не отстать: сделанное сегодня будет недостаточным завтра. Поняли ли это подруги, не кажется ли им, что теперь надо лишь делать хорошо то, что делали вчера и позавчера?..