Когда дошли до отдела, где были выставлены личные вещи Ленина, Сима не пожелала больше никуда идти.

Здесь хранились: пальто с рукавом, заштопанным Надеждой Константиновной после пули эсерки, полувоенный костюм, поношенные штиблеты и белые валенки с заметно стоптанными задниками. В них Ильич ходил на охоту.

Какой сапожник чинил эти валенки? Разве не нашлось бы Ленину новой, болеё теплой пары?

— Варька, Варька, как же так: для народа он не жалел жизни, а у самого худые валенки? — спрашивала Сима, переходя в который раз уже от витрины к витрине и снова рассматривая вещи, — Хоть бы потрогать дали? — вздохнула она. — Ведь их носил сам Ленин!

— Ну хватит, Сима, ты тут не одна, — сказали наконец ей девушки.

— Ах, да подождите же, я никак в себя не приду! — довольно громко возразила им Сима, загородив собою витрину и, как всегда, совершенно не заботясь о том, что о ней подумают окружающие и что она может кому-нибудь помешать.

— Успокойся, Симок, ты ведешь себя, точно маленькая, — шепнула ей Варя и, взяв её за руку, потащила за собой в коридор.

Ирина и Лизочка шли следом, конвоируя Симу на случай, если она окажет Варе сопротивление.

— Идем-ка, идем, я тебе одну интересную быль расскажу про Владимира Ильича, от папы слыхала, — приговаривала Варя, увлекая подругу к окну, из которого был виден Кремль. — Вот здесь и постоим…

— Девчата, взгляните-ка в окно! — приглушенно воскликнула Лизочка. Так древностью и веёт от этих башен, стены. А главное — Ленин тут жил, смотрел на них, думал… А за кремлевскими стенами ему, наверно, вся Россия виделась: израненная, исстрадавшаяся… Вы представляете себе это? — строго спросила она, ища сочувствия своим речам в глазах подруг,

— Да, да, — отвечала Сима, тщетно пытаясь представить Москву в разрухе. Взгляд её выражал лишь смущенную растерянность.

Лизочка сердито отвернулась от неё, поправляя складки своего темно-серого платья: недовольная, колючая, как ежик.

— Ну, Варя, рассказывай, что ли, обещанную быль, мы ждем! — ворчливо воскликнула она.

— Вон видите напротив Манежа одну из кремлевских башен — Кутафье, — начала Варя. — Так вот, у этой самой башни, папа мне говорил, — а он был очевидцем, — в 1919 году один из бесчисленных ходоков к Ленину привязал за какой-то столбик четырех ягнят на веревочках — мирской дар от всей деревни. Привязал, огляделся и крикнул часовому, чтобы постерег овечек.

— Как? В самом центре Москвы, у Кремля ягнята на веревочке?! — цепенея от восторга, свистящим шепотом переспросила Сима. — Быть не может!… Вот, Лизочка, дуйся не дуйся, а ягнят этих я, словно живых, вижу, — говорила она улыбаясь. — Черненькие, кудрявые, с испуганными мордашками.

— Ах, да помолчи, не мешай слушать! — прикрикнула на неё Лизочка, сама не в состоянии сдержать улыбку, — Ну дальше, Варя!

— А дальше так: то ли охрана куда отлучилась в ту самую минутку, то ли еще что, только крестьянин, расхаживая по Кремлю, оказался вдруг в жилых комнатах и видит: стоит стол с остатками скудного обеда, стулья, узенькая в отдалении кроватка, покрытая шалью в крупную клеточку, — такие бабы деревенские в морозы носят. Шаль уже не новая, с заплатками, но очень аккуратно по клеточкам пришитыми. «Ну, — с досадой думает ходок, — и занесло же меня! Тут, наверно, прислуга живет, не иначе».

Повернул обратно и вдруг у двери столкнулся с невысоким человеком. Человек этот быстро шел ему навстречу. Крестьянин сразу узнал в нем Ленина по сходству с портретами. Ну, поздоровались, конечно, заговорили. Ходок отрекомендовал себя, попросил прощения, что не туда зашел.

«Нет, туда, — возразил Ленин, — я здесь живу». — И подвинул посетителю стул.

Крестьянин так и остолбенел!

«Небогато живешь, Владимир Ильич, небогато. Гостинец наш как раз сгодится», — подумал он и рассказал Ленину про своих ягнят, которых без специального разрешения не пропустили с ним в Кремль.

Ленин поблагодарил, руку пожал, но от подарка стал отказываться.

«Он, да как же я своим односельчанам-то скажу, Владимир Ильич? Не простят мне этого, потому непременно наказывали вручить вам, — взмолился ходок. — Войдите в мое положение. Опять, каково же обратно эту животину тащить, мы ведь не ближние…»

Одним словом, до того расстроился мужик, что чуть не плачет: возьми да возьми!

«Хорошо, беру, — согласился Ленин, — но с одним условием: ягнят я отдам в детский дом, сиротам на поправку. Согласен?»

Ну, разумеётся, согласен, раз не может этот необыкновенный человек поступить иначе!

Смотрит ходок на Ленина, а самого так и подмывает бухнуться ему в ноги, поклониться земным поклоном от всего народа крестьянского, да вовремя спохватился. Не понравилось бы Ильичу: не к царю ведь пришел в хоромы, а к родному человеку, который и спит и ест совсем не по-барски.

— А ты, Сима, говоришь валенки закончила спой рассказ Варя. — Редкой простотой и скромностью отличался товарищ Ленин. Вот, дорогие мои. и вся папина быль.

— Хорошая быль, — за всех не сразу отозвалась. Лизочка, нарушив минуту раздумья.

В музеё уже горел мягкий свет люстр, и, вероятно, поэтому удивительно по-домашнему стали выглядеть витрины, стенды с ленинскими книгами, дорожки на полу, как будто такие, что когда-то лежали в скромно убранной, но уютной столовой Ульяновых. Мерещилось, вот-вот из-за портьеры выйдет Ленин и своим легким, торопливым шагом пройдет в глубь дома…

Близился час закрытия музея, а уходить из него не хотелось, хотя девушки пробыли здесь больше пяти часов.

— Нельзя ли побыстреё, девчурки, — заторопила всех Варя, — а то не успеём досмотреть остальные комнаты.

В зале с приспущенными знаменами с черным крепом и поблекшими, словно схваченными морозом в тот скорбный январский день венками, Варю поразили слепки с лица и рук Ленина.

«Как иссушила его болезнь!» А лоб оставался все тот же-«в огромный лоб огромная мысль» — знакомый еще с детства по вышитому портрету.

На улице девушки шли молча, с взволнованными, задумчивыми лицами, не спеша поднимаясь на Красную площадь, казавшуюся им сейчас продолжением того бессмертия, к которому они только что прикоснулись.

У Мавзолея менялись часовые, и хотя доступа внутрь в эти часы не было, народ толпился вокруг. Кремлевские куранты призывно, гулко отзванивали шесть часов вечера. У Вари ветер настойчиво выбивал из-под кубанки прядь волос, она машинально отводила её рукой, занятая своими мыслями о том большом и вечном, чем полна была сейчас её душа.

«Как хорошо, что он есть!»— думала она, и перед её взором возникали ленинские рукописи, написанные неразборчивым почерком занятого человека, прочитанные им книги с пометками на полях и снова стоптанные валенки. Но за всем этим вставали её станки в цехе и охватывало нетерпеливое ожидание завтрашнего дня.

Вот если бы ей удалось осуществить то, что давно задумано!… Вот если бы удалось!..

На занятиях в техникуме Варю Жданову вызвали к доске решить задачу по сопромату, которую в классе никто решить не мог. А за партами сидели мастера, начальники отделений. Варя решила её блестяще.

— Смотри, не загордись, — шепнула ей соседка по парте, когда она садилась на место.

Варя взглянула на неё недоуменно: «Как только в голову придет такое? Вот рада я — это да: значит, не ошиблась, что пошла по технике».

Варя со всеми вместе принялась списывать задачу себе в тетрадь. И вдруг её точно осенило! Конечно, при такой нагрузке, как получилось в этой задаче, расточной резец внутреннего диаметра кольца совсем ненадежный работник: он часто будет сгорать, выходить из строя.

«Точь-в-точь как у меня на станках. А я ведь задумала увеличить скорость. Что же будет тогда?»

Возвратившись в памятный день из Музея Ленина, Варя нашла время заглянуть в свою рабочую тетрадь, которую она завела с тех пор, как технолог Толя Волков сказал ей, что скорость резания на станках Комовой сильно занижена. Да и на одних ли станках Комовой! Впрочем, пусть даже и не занижена, но разве это предел? Нет, конечно, не предел, это уже многие доказали.