Шуберт вскочил с места.

— Пошли к директору! — воскликнул он. — Ты, наверно, и сам не понимаешь, какой ты молодец!

Директора Гутхофа назначили сюда недавно. Все эти годы он вынужден был лечиться после концлагеря, где его изувечили фашисты. К рабочим Гутхоф относился требовательно, но за этой строгостью чувствовался сердечный и умный человек.

Когда Ренике показал ему свои расчёты и объяснил, что хотел бы уплотнить рабочий день, Гутхоф от удивления даже откинулся на спинку стула.

— Великие же дела совершаются в Германии! — сказал он. — Если сами рабочие начинают думать о таких вещах!..

— Вы поможете мне? — спросил Ренике.

— Конечно! Смотри, Густав, — сказал Гутхоф, обращаясь к Шуберту. — Оказывается, у нас на шахте уже нашлись люди, для которых двухлетний план стал их кровным делом.

Ободрённый такими словами, Альфред рассказал директору обо всём, что надумал.

— Я предлагаю вот что, — сказал Гутхоф, — завтра мы с вами спустимся в шахту и на месте всё обсудим.

— Товарищ Ренике, можешь рассчитывать на поддержку партийной организации, — со своей стороны добавил Шуберт. — Мы будем очень рады, если нашему товарищу удастся сказать новое слово в шахтёрском деле.

Ренике ушёл от Гутхофа окрылённым и в тот же вечер поделился своими мыслями с Гертрудой. Он рассказывал с увлечением, но вдруг заметил, что лицо жены стало мрачнее тучи.

— Ты что, Гертруда? Разве ты со мной не согласна?

Гертруда ответила не сразу.

— А про товарищей ты подумал? — наконец, произнесла она. — Что на это скажут твои же друзья? Ведь они тебя просто проклянут. Допустим, ты перевыполнишь норму, а тот же самый Гутхоф на следующий день объявит твою выработку обязательной для всех, и другим забойщикам придётся из кожи вон лезть, чтобы выполнить столько же. Вот чего ты добьёшься!

Альфред смотрел на жену и, казалось, не понимал её. Неужели его предложение может вызвать подобные мысли? Неужели сейчас можно думать о таких вещах? Он долга молчал, невидящими глазами уставясь в газету. Нет, шахтёры должны понять, что по-старому работать больше нельзя. Да, должны!

Однако слова Гертруды его встревожили, и, желая успокоить себя, Альфред пошёл к Грингелю. Со старым товарищем он мог говорить обо всём без боязни быть ложно понятым.

Время шло к ночи, и Грингель уже собирался ложиться спать. Взглянув на Ренике, он спросил, не случилось ли чего плохого, такой у приятеля был озабоченный вид.

Альфред рассказал ему, в чём дело, не утаив своих: сомнений.

— Не бойся, Альфред! — успокоил его Грингель. — Начинай своё дело, и пусть тебя не тревожит то, о чём говорит жена. Тебе надо понять, что если не ты, так другой шахтёр — кто-нибудь уж обязательно начнёт работать по-новому, а остальные последуют его примеру. Двухлетний план всех всколыхнул. Ведь и у меня на заводе теперь перевыполняют план. Вон токарь Дидермайер тоже задался целью удвоить выработку. Так что ты не обращай внимания на всякие разговоры. Весь народ стремится работать по-иному. Понятно, найдутся и недовольные, но таких убедят результаты. Вот и всё! А теперь иди домой и выспись хорошенько. Спокойной ночи.

И Бертольд Грингель стал расшнуровывать ботинки.

Ренике попрощался и ушёл. Так или иначе, а отступать уже было поздно.

Новый директор «Сода-верке», тот самый Вальтер Гроссман, который когда-то был упрятан в сумасшедший дом, предложил эффективное и дешёвое удобрение для сельского хозяйства. В Германии, где земля неплодородна, нечего и думать об урожае без значительного количества удобрений. Вальтер Гроссман, неожиданно для самого себя ставший директором огромного завода, правильно понял, в каком направлении надо перестраивать предприятие.

Но прежде чем пустить новое удобрение в производство, надо было испробовать его на полях. Гроссман обратился с этой целью к коменданту, а тот познакомил его с майором Савченко.

Майор предложил, не откладывая, договориться обо всём с крестьянами. Он вызвал машину и вместе с Гроссманом поехал в Гротдорф. Там жил Эрих Лешнер, первый крестьянин, пришедший в комендатуру за советом. Именно с ним майор и решил свести изобретателя.

А в Гротдорфе назревали новые события. Лешнер говорил, что пора начинать атаку на подлецов. При этом он имел в виду богатеев вроде Брумбаха, которые срывали обязательные поставки.

Особенно злило кулаков, что теперь с них брали и хлеб, и молоко, и мясо пропорционально их наделам.

В тот день, когда приехали Савченко и Гроссман, у Брумбаха с Лешнером в помещении комитета взаимопомощи произошла очередная стычка.

Они стояли друг против друга — большой толстый Брумбах и невысокий однорукий Лешнер. Чувствовалось, что кулак и боится и смертельно ненавидит своего противника.

— Ну, господин Брумбах, — говорил Лешнер, — ведь вы у нас как-никак член комитета крестьянской взаимопомощи, который отвечает за поставки. Когда же вы думаете погасить задолженность? Вы читали наш двухлетний план, там ведь ясно сказано, сколько мы должны дать. Ни больше, ни меньше. Вот я и спрашиваю, когда вы рассчитаетесь?

Брумбах только пыхтел, глядя на Лешнера. Будь его воля, он тут же растерзал бы этого проклятого батрака. Конечно, таким, как Лешнер, теперь раздолье. Они поделили помещичью землю, у них на полях работают два трактора, им-то хорошо.

— Да поймите же, что я никак не могу выполнить поставки, — отбивался Брумбах. — В это лето у меня осталось много незасеянной земли. Чем же мне рассчитываться?

— А почему вы не засеяли всю землю?

— Не мог.

— Неправда, вы просто не хотели.

— Это — моё дело.

— А поставки — это что, не ваше дело? Как хотите, а придётся рассчитаться полностью.

— А если я не смогу?

— Тогда у вас отберут землю. Вы сами посудите, ведь пустующие участки можно отдать такому человеку, который будет их обрабатывать.

Брумбах побагровел. Вот она высказана, наконец, эта угроза! Ничего! Зато теперь он знает, как разговаривать с Лешнером.

— Значит, правда, что вы собираетесь провести ещё одну реформу и распределить всю землю поровну? Значит, это правда? Так бы сразу и сказали.

Лешнер понял провокационный манёвр Брумбаха. Ответить кулаку было нетрудно.

— Я ещё раз повторяю, — чётко сказал Лешнер, — никакой новой реформы никто проводить не собирается. Понятно? Но оставлять землю незасеянной мы тоже не позволим. У тех, кто честно обрабатывает свои поля и сдаёт поставки государству…

Лешнер произнёс это слово и на мгновение остановился. Можно ли теперь уже назвать Германию государством? Да, пожалуй, дело идёт к тому.

— … у тех, — продолжал Лешнер, — мы не отберём ни кусочка земли, сколько бы её ни было. А кто нарушит это правило, пусть пеняет на себя. Мы даже не будем отбирать у вас землю, но право на обработку передадим другим крестьянам, которые соберут с неё урожай. Теперь не те времена, чтобы добро пропадало зря! Понятно?

— Понять-то я понял, — старался сдержать себя Брумбах. — Да ещё посмотрим, как-то вы справитесь с этой землёй!

— Отлично справятся! — неожиданно послышался голос майора Савченко, незаметно вошедшего в комнату вместе с Гроссманом. — Кстати, могу сообщить вам новость, господин Брумбах: во многих деревнях Германии — в советской зоне, конечно, — организуются машинно-прокатные станции. Там будут и тракторы и всё, что вашей душе угодно.

— Так ведь по всей стране тракторы уже никуда не годятся, — ответил Брумбах. — Старьё, немного в них пользы.

— Найдутся и новые, — сказал Савченко. — По просьбе Немецкой экономической комиссии Советский Союз выделил для Германии тысячу тракторов. Можете быть спокойны, господин Брумбах.

— Я буду обрабатывать землю, а потом её у меня отнимут?

— Это провокационные слухи, — сказал майор. — Насколько мне известно, Немецкая экономическая комиссия ничего подобного делать не намерена. Надо только честно выполнять все обязательства и окончательно забыть о саботаже.