Глубокое возмущение и обида охватили Таню.
— Теперь я всё понимаю, — сказала она. — Значит, здесь всем безразлично, что будут прятать немцы на заводах, что они будут там производить, лишь бы заводы были целы. Ральф, скажите мне, что я вас не поняла, что я ошиблась. Ведь этого не может быть на войне, Ральф!
— Это именно так, Таня, — тихо ответил Крауфорд.
— Нет, это невозможно, — сказала Таня. — Ведь у нас, когда немцы наступали, люди жгли хлеб, сжигали свои дома, взрывали заводы и электростанции… И всё это только для того, чтобы ими не мог воспользоваться немец. Неужели в Англии не понимают, что каждый немецкий танк — это ещё несколько убитых английских солдат? Неужели в Англии деньги дороже сыновей?
Из кабинета вбежала Джен. Лицо её было оживлённым, почти радостным. Гибсон и Кросби, появившиеся вслед за ней, тоже выглядели довольными. Джен бросилась к Крауфорду.
— Всё кончилось чудесно, мой дорогой. Твои бомбы действительно причинили большие убытки на одном заводе, но всё это не страшно, и завод можно будет быстро восстановить. Мистер Гибсон и отец поедут ещё сегодня в Лондон и посмотрят фотоснимки. Я так рада, так рада…
— А вы подумали, — взволнованно сказала Таня, — о танках, которые стояли на этих заводах? Они уже вышли из укрытий и сейчас на полях Франции разворачиваются в боевые порядки. Против них идут английские и американские солдаты. В сердцах у них страх, но они солдаты и любят свою страну. Они идут против танков, хотя знают, что не все вернутся домой. И ни один не знает, что кто-то заплатил деньги за то, чтобы сберечь немцам эти танки…
Все молчали, смущённые речью Тани. Только на Сэма Гибсона её слова не произвели впечатления. Он недовольно поморщился и сказал:
— Довольно мелодекламаций, милая девушка. От таких речей мне всегда хочется есть.
— Успокойся, Таня, — сказала Джен, удивлённо глядя в большие ясные глаза подруги.
Таня старалась понять этих сдержанных и таких вежливых людей. Значит, всё это только маска честности, верности своей стране?
— Неужели вы так зачерствели? — сдерживая гнев, почти шёпотом спросила Таня. — Неужели ни у кого из вас нет сочувствия и любви к тем людям, которые умирают сейчас на полях Франции? Представь себе, Джен, что у тебя сын, и в эту минуту он идёт в бой против танка, вышедшего с заводов Ригена.
— Война уже выиграна, Таня, — пожала плечами Джен. — Всё это — никому не нужные истерики.
— Да, война выиграна! — почти закричала Таня. — И выиграна потому, что мы, советские люди, не жалели ни домов, ни заводов, а били немцев всюду, где только могли. Миссис Кросби, — неожиданно обратилась она к хозяйке, — миссис Кросби! Вы мать, неужели вы не можете понять меня? Если бы у вас был сын и сейчас на полях Европы он…
Лицо миссис Кросби побелело и стало почти прозрачным. Она поднялась, заломила руки и, протягивая их к Тане, простонала:
— Довольно! Довольно! Ни слова больше. Я сейчас всё время думаю только об этом, Таня. У меня там сын…
Возбуждение Тани упало. Девушка хорошо понимала, какую боль она причинила миссис Кросби. И вместе с тем она была убеждена в своём праве говорить именно так.
— Простите меня, миссис Кросби, — порывисто сказала она. — Я не знала… Я причинила вам боль… Но вам всем ещё придётся вспомнить эти танки…
Она повернулась и быстро вышла из гостиной. Ей хотелось побыть одной.
В гостиной долго стояла тишина. Мистер Кросби смотрел в окно. Вся эта сцена была ему очень неприятна. Зачем Джен привезла Таню! Правда, она спасла жизнь Джен, но это ещё не значит, что она может вмешиваться в семейные дела Кросби. Действительно, где-то в Европе в английских войсках сейчас дерётся Генри Стилмен, сын миссис Энн от первого брака. Нет, совсем не во-время оказалась в доме Кросби эта советская девушка. Без неё было куда спокойнее.
— Было большой ошибкой рассказывать ей всю историю с нашими заводами, — сказал Сэм Гибсон, укоризненно глядя на Крауфорда, и неожиданно резко добавил: — Эту девчонку надо убрать.
Он повернулся и быстро пошёл наверх, в свою комнату. В коридоре он остановился, поглядел на стену и незаметно перерезал телефонный провод. Теперь дом Кросби был отрезан от всего мира.
Через пять минут Гибсон спустился вниз, держа в руке дорожный плащ. Он собрался в Лондон, посмотреть на данные авиасъемки. Не составит ли ему компанию мистер Кросби?
Кросби отказался, — он вполне доверяет мистеру Гибсону.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Таня прошла в свою маленькую комнатку на втором этаже и, упав на кровать, зарылась лицом в подушку. Надо было успокоиться, взвесить всё и решить, как поступать дальше.
Как может она, коммунистка Таня Егорова, повлиять на события? Девушка чувствовала на себе огромную, государственную ответственность. Раньше она всегда имела возможность посоветоваться со старшими. Сейчас ей предстоит решать самой. Речь идёт не о её жизни, а о судьбе тысяч людей, об исходе больших боёв на полях Европы.
Да, сейчас же нужно позвонить майору Маркову. Он должен знать, что в городе Риген, который запрещено бомбить, немцы концентрируют большие силы.
Где-то далеко внизу прозвучали удары больших часов. Таня подсчитала их и ужаснулась: она потеряла почти два часа.
Быстро сойдя вниз, она несмело открыла дверь гостиной. Здесь никого не было, и Таня вздохнула свободнее.
Она сняла телефонную трубку, но привычного сигнала не было.
Она подула в микрофон, как это обычно делали связисты на войне, но ответа не было. Телефон был испорчен.
В гостиную вошёл Джон, слуга Кросби. Он сказал, что уже ходили к соседям и звонили на станцию, но мастер сможет приехать только завтра утром.
Когда слуга вышел, Таня уселась в кресло, не зная, что предпринять. В это время в тишину гостиной ворвался мотив знакомой песни. Чей-то негромкий, ленивый голос протяжно пел песню о Ермаке — завоевателе Сибири, о далёком Иртыше и трагической гибели храброй дружины.
Таня, удивлённая, вышла на веранду, но здесь никого не было. Тогда она прошла в зимний сад. Песня стала слышнее; Таня пошла безошибочно на голос, и за широкими листьями арумов увидела Рандольфа Крауфорда, лежавшего на диване. В руке у него была четырёхгранная солдатская фляга. Время от времени лётчик подносил флягу к губам и высоко поднимал её, — очевидно, жидкости оставалось немного. Рандольф Крауфорд был немного пьян и вполголоса напевал песню о Ермаке.
Таня подошла и стала рядом.
Крауфорд, приветливо улыбаясь, поднял флягу и, сделав глоток, перевернул её вверх дном. Фляга была пуста.
— Что с вами, Ральф? — встревожилась Таня.
— Ничего особенного, Таня, — ответил лётчик. — Выпиваю понемножку. Настроение подходящее… Теперь мне надо немного поспать до обеда, и всё будет в полном порядке.
Ральф растянулся на диване и улёгся поудобнее.
Таня посмотрела на его по-детски обиженное лицо и подложила ему под голову небольшую подушку.
— Спасибо, Джен… — пробормотал Крауфорд, засыпая.
— Трогательная картина, — неожиданно прозвучал от двери голос Джен.
— Да, — спокойно откликнулась Таня. — И самое трогательное, что даже во сне он называет меня твоим именем.
— Ты находишь это трогательным?
— Да, он, видимо, очень любит тебя.
— Я надеюсь, — сказала Джен, посмотрев на Ральфа.
Они помолчали.
— Пойдём наверх, — предложила Таня.
— Ты иди, Таня, — тихо сказала Джен. — Я посижу здесь. Он не так долго будет со мной.
Таня понимающе кивнула головой и вышла. Джен осторожно присела на диван, боясь разбудить Ральфа.
Где-то поблизости послышались осторожные шаги. Джен оглянулась. У входа в зимний сад стоял Сэм Гибсон и приветливо улыбался Джен.
Девушка смутилась и поспешила отойти от дивана.
Гибсон рассмеялся.
— Мило, трогательно, нежно… Это разбивает все разговоры о том, что в наше время нет истинной любви. Даже когда жених спит, любимая не сводит с него глаз. Лётчику можно только позавидовать.
