— А если меня не выберут?

— Значит, дело не в критике, а в твоей работе.

— Ты думаешь? — неуверенно произнёс Крокман, которого несколько успокоили слова Дальгова. — Хорошо, я пойду, пожалуй. Завтра расскажу тебе, чем кончились перевыборы.

Он пожал Максу руку и вышел.

Дальгов некоторое время сидел в задумчивости, потом решительно взялся за карандаш и вернулся к своему докладу.

— Критика и самокритика, — писал он, — их развитие и понимание являются необходимым условием строительства партии, идущей в авангарде рабочего класса. Без критики и самокритики такая партия существовать и развиваться не может…

А на следующий день Артур Крокман явился к Дальгову ещё более встревоженным.

«Неужели его не выбрали?» — подумал Макс.

Однако дело оказалось гораздо сложнее.

— У меня вчера был трудный день, — начал Артур. — Пожалуй, самый неприятный день в моей жизни.

— Что, не собрал голосов? — поинтересовался Дальгов.

— Да нет, хоть и ещё поругали, но выбрали единогласно. Тут ты оказался совершенно прав. Только дело вовсе не в этом. Ты понимаешь, после того как меня опять сильно пробрали, уже в перерыве подходит ко мне один из наших мастеров, есть у нас такой Адам Брилле, — он недавно вступил в партию, — и передаёт, что со мной хочет поговорить один человек. Я вышел, и как ты думаешь, кого я увидел? Представь себе, Кребса! Да, того самого, нашего старого социал-демократа Кребса. Ты даже вообразить себе не можешь, с чем он ко мне пришёл.

— Отчего же, приблизительно могу вообразить, — заметил Дальгов.

— Не думаю. Видишь ли, я никогда его высоко не ставил. Но он оказался откровенным негодяем. Он сказал, что если меня уж начали критиковать, то, наверно, скоро посадят в тюрьму, и предложил мне с его помощью переехать в Берлин, в американский сектор. Понимаешь, какой подлец! От меня он хотел немногого. Я должен написать письмо в газету, в американскую, конечно, о том, что у нас в СЕПГ бывших социал-демократов преследуют, не дают им ходу и относятся к ним недоверчиво. И заодно заявить о выходе из партии. Только и всего!

Крокман был так возмущён предложением своего бывшего партийного руководителя, что не мог усидеть на месте. Он бегал по комнате и всё искал пепельницу.

— Да, как говорят русские, хорош гусь! — проговорил Дальгов. — Вот что, Крокман, ты поменьше возмущайся, и лучше, чтоб о вашем разговоре пока никто не знал. Судя по всему, за этим Кребсом немало тёмных делишек. И хорошо, что ты сразу пришёл ко мне. Пусть тебя ничто не тревожит, я сам во всём разберусь. И ещё прими мои поздравления: я очень рад, что тебя снова выбрали. Видишь, что значит товарищеская критика!

— Да, погорячился я вчера, — сказал, прощаясь, Крокман.

Дальгов решил зайти к Соколову, посоветоваться относительно Кребса. В комендатуре ему сказали, что капитана Соколова нет, но что зато есть майор Соколов. Да, ему только вчера присвоили новое звание.

Дальгов зашёл к Соколову, поздравил его и стал рассказывать о вчерашнем собрании партийной организации завода «Мерседес». Когда он дошёл до разговора Крокмана с Кребсом, Соколов молча достал из стола какую-то папку, раскрыл её и показал Максу последнюю страницу. Тут были перечислены некоторые тайные проделки Кребса, рядом с которыми его предложение Крокману выглядело невинной затеей.

Недалеко от Дорнау, в живописной тихой долине расположен небольшой, но довольно известный в Германии курорт Бад-Раабе. На склонах высоких гор, покрытых густыми сосновыми лесами, прилепились дома и виллы с экзотическими названиями и среди них несколько больших санаториев. В центре городка находится огромный парк, где в стеклянных павильонах бьют из-под земли целебные источники. Летом в Бад-Раабе обычно съезжалось много больных, и маленький городок сразу становился оживлённым.

С тех пор как большие санатории стали достоянием народа, облик курорта резко изменился. Теперь у источников можно было встретить и рабочих, и шахтёров, и заводских служащих, посланных сюда на лечение своей профсоюзной организацией.

Вот сюда-то и пришлось выехать на несколько дней майору Соколову, чтобы, по приказу полковника, проверить состояние курорта. Остановился он в санатории советской военной администрации, где его гостеприимно встретил главный врач, майор медицинской службы Чередниченко. В тот же день они вместе пошли осматривать городок. Чередниченко рассказывал немало интересного о своей работе в Бад-Раабе.

Значительную часть местного населения составляли врачи, которые в прежнее время были объединены в своеобразный концерн. Эта организация преследовала одну цель — выкачивать из больных как можно больше денег.

Чередниченко и его товарищи решили ознакомиться с методами, применяемыми здешними докторами. Проверив некоторые назначения и диагнозы, они схватились за голову. Всё это имело к медицине мало отношения и скорее смахивало на шарлатанство. Лечение было построено так, чтобы посылать больного от одного врача к другому, причём первый получал от второго установленную часть гонорара.

Такая система прочно укоренилась на курорте. И больные, попавшие в этот конвейер, уже ничего не могли поделать, а в результате подвергали своё здоровье риску. Машина работала исправно, и врачи клали в карман большие деньги.

Когда Чередниченко занялся расследованием этих махинаций, выяснилось, что у половины местных докторов нет даже медицинского образования и вся их практика основана на интуиции, флюидах и прочей чертовщине. Короче говоря, среди лечебного персонала пришлось провести чистку. Чередниченко запретил практику всем врачам, не имеющим диплома, уничтожил шарлатанский концерн и организовал лечение на научной основе. Шарлатаны сначала пытались протестовать, но попытки их не увенчались успехом. Тогда они просто уехали из Бад-Раабе и перенесли свою деятельность в западные зоны Германии.

Соколов с большим интересом слушал Чередниченко. Его рассказ мог служить подтверждением тому факту, что в советской оккупационной зоне не было ни одной области жизни, где бы не происходила ожесточённая борьба.

— Знаете, — продолжал Чередниченко, — я тут всё присматриваюсь к рабочим, которые впервые в жизни попали на курорт. И как это ни странно, многие из них, пожалуй, стыдятся того, что они простые рабочие. Видно, немцы не научились по-настоящему уважать труд, и пройдёт, наверно, немало времени, прежде чем изменится их психология.

— Это правда, — сказал Соколов. — Избавиться от такого предубеждения сразу нельзя, но этот процесс уже начался. Вы слышали о движении заводских рабочих за повышение выработки?

— Слыхал, но, признаться, плохо себе представляю, как это здесь выходит.

— Сначала не выходит, а потом выйдет, — засмеялся Соколов. — Немцы начинают понимать, что мы спасли их от страшной судьбы. И теперь они многому у нас учатся.

Офицеры шли по длинной аллее парка. Густая листва каштанов и клёнов почти не пропускала солнца. Казалось, будто идёшь по длинному коридору и над тобой крыша из пышных зелёных ветвей.

По парку гуляли отдыхающие. Был предобеденный час, а в это время полагается посетить источник. Держа в руках стаканы, люди медленно двигались по аллее и, словно священнодействуя, потягивали через стеклянные трубочки целебную воду.

Соколов улыбнулся:

— У здешних больных такой вид, будто они от каждого глотка ждут чуда.

— Нет, они просто со всей точностью выполняют предписания врачей.

Офицеры остановились у перекрёстка, и внимание Соколова привлёк пожилой человек, который, только что выпив свою порцию воды, беседовал теперь с соседом по скамейке, при этом гордо поглядывая на публику. Лицо этого человека показалось Соколову знакомым, но он не мог вспомнить, где они встречались. Немец сидел с таким видом, будто весь курорт принадлежит ему одному. У него на жилете блестела толстая позолоченная цепочка. Его серый костюм был так тщательно выглажен, что об острые складки брюк, казалось, можно порезаться.