— А как подвигается ваша работа в театре? — внезапно осведомился Болер.

— Спасибо, кажется, всё идёт хорошо.

— Рад это слышать! — сказал писатель. — Но должен всё же напомнить, что не так давно мы с вами больше всего на свете ценили свободу, особенно когда это касалось нашего призвания. Мне кажется, что вы этот принцип нарушили. Сейчас вы делаете уже не то, что хотите, а то, что вам скажут.

Эдит усмехнулась:

— Пока я этого не замечала. Я занята сейчас именно тем, что меня влечёт, и это совпадает, вы понимаете, даже неожиданно для меня самой, совпадает с тем, что мне советуют мои друзья.

Болер пожал плечами.

— Да, Германия помнит вас другой, — укоризненно сказал он.

В этот момент в помещение влетел высокий парень в гасконском берете, с фотоаппаратом у пояса. Исполненный стремления всё увидеть и всё запечатлеть, он подскочил к столу, отрекомендовался корреспондентом берлинской газеты «Телеграф» и прямо-таки накинулся на подвернувшихся ему горожан. Никто и слова не успел вымолвить, как он уже всех сфотографировал. Потом, внезапно, как собака на стойке, он замер на месте, вглядываясь в Эдит Гартман и Болера, и вдруг кинулся к ним.

— Вы Эдит Гартман? Вы писатель Болер? — воскликнул он, наставляя на них свой аппарат. — Одну минуточку! Одну минуточку! Чудесно, чудесненько!.. Очень вам признателен!

И его точно ветром вынесло из зала. Остались только отзвуки слов и ощущение суеты.

— Неприятный тип, — сказала Эдит. Она уже направилась к столу, чтобы взять бюллетень, когда корреспондент снова влетел в помещение.

— Конечно, вы скажете «нет»? — бросился он к Эдит.

— Голосование тайное, — напомнил ему Болер.

— Извините, извините! Я очень хочу сфотографировать, вас около урны.

Эдит ничего не ответила. Она взяла бюллетень и зашла в кабину. Корреспондент нетерпеливо сновал возле, поджидая актрису. Люба смотрела на эту сцену и от души смеялась. Она хорошо поняла намерение Эдит. В кабину никто не имеет права войти. Там можно оставаться, сколько угодно. А на корреспондента жалко было смотреть. Он ежеминутно поглядывал на часы, он опаздывал на поезд.

Наконец, корреспондент не выдержал и, в последний раз взглянув на часы, со всех ног бросился вон из помещения.

Только теперь улыбающаяся Эдит Гартман вышла из кабины. Она опустила свой бюллетень и вместе с Болером покинула зал.

В этот вечер настроение у писателя отличалось неустойчивостью. Он то смеялся, вспоминая обескураженное лицо корреспондента, то мрачнел, повторяя про себя разговор с Эдит. А тут ещё Дальгов сегодня не пришёл…

Но Макс Дальгов никак не мог придти. Он руководил подсчётом голосов, а комиссии работали всю ночь.

Население советской зоны оккупации единодушно выразило свои стремления. Подавляющее большинство участвовавших в референдуме немцев ответило «да», и все заводы концернов и военных преступников перешли в собственность немецкого народа.

Через несколько дней в берлинском «Телеграфе» появилось изображение Эдит Гартман. Она стояла рядом с Болером. Фотография была снабжена крупным заголовком: «Они категорически говорят «нет».

Макс Дальгов показал газету Эдит.

— Макс, продемонстрируй это старому Болеру, — попросила она, — пусть убедится в правдивости их прессы.

Дальгов удовлетворённо отметил местоимение «их» и всё рассказал писателю.

— В каждой газете бывают подлецы, но это — исключение, а не правило, — упрямо твердил старик. — Да, да, в любой редакции может найтись один жулик, даже если газета выходит по английской или американской лицензии.

Макс Дальгов понял, что так Болера не убедишь, и на этом разговор закончился.

Болер писал свою книгу с настоящим увлечением. Осторожно, тщательно, словно просеивая золотой песок, отбирал он материал.

Книга создавалась в строжайшей тайне от всего света. Старик даже отказался от пишущей машинки, он писал ют руки: стук мог его выдать.

Больше всего Болер боялся выявить в этой книге своё личное отношение к событиям в Германии. Только факты! Проверенные факты, полная объективность, доступная форма изложения — вот к чему он стремится.

Он работал целыми днями, а по вечерам обычно часок-другой проводил в обществе Дальгова. Они разговаривали, чаще спорили, иногда играли в шахматы. Старик очень любил эти вечерние встречи. К тому же Дальгов всегда знал самые свежие новости, с ним было не скучно.

В поисках интересных фактов Болер теперь часто наведывался на заводы, в учреждения, выезжал даже в окрестные деревни. Ежедневно он прочитывал все местные и берлинские газеты, жадно слушал радио и внимательно следил за тем, что творится в мире.

А на свете и в самом деле происходило много необычного. Это было время, когда уже достаточно отчётливо проявились истинные намерения Великобритании и Соединённых Штатов. Уже давно речь Черчилля в Фултоне стала программой для империалистических хищников. Всё очевиднее становилось, что англичане и американцы и не думают выполнять Потсдамское соглашение, хотя и кричат повсюду о его незыблемости. Берлин, вернее его западные секторы, стал центром, откуда направлялась подрывная работа в советской зоне оккупации.

Американцы прибрали к рукам арсенал Германии — Рурский бассейн, который должен был, согласно Потсдамской декларации, управляться всеми четырьмя державами. Демилитаризация в западных зонах, по существу, прекратилась вовсе: военные заводы не только не разрушались, но даже оснащались новым оборудованием.

Суд в Нюрнберге вынес приговор по делу фашистских главарей. Но не успели американцы разрезать на сувениры верёвки повешенных, как один из подсудимых, которому милостиво сохранили жизнь, уже в тюрьме приступил к составлению проекта сепаратной финансовой реформы для западных зон.

О самом важном для немецкого народа — о единстве Германии, разодранной просто по живому телу, там старались говорить как можно меньше. А между тем, экономика страны, разделённой на куски, в западных зонах разрушалась, безработица усиливалась с каждым днём…

Обо всём этом старый писатель знал хорошо, и всё же где-то в глубине души ещё не иссякла вера в демократизм западных держав, в их желание создать единую Германию…

Может быть, именно американцам и англичанам и хотел рассказать Болер о советской зоне оккупации? Может быть, книга писалась именно с таким адресом? Писатель и сам не мог бы ответить на подобный вопрос. Во всяком случае, он хотел рассказать правду — одну только правду. Для того и приглядывался он к новой жизни, для того и вырабатывал в себе полную объективность.

Незаметно для него самого работа вышла за пределы первоначального замысла. В книге зазвучал призыв к миру, к вдохновенному созидательному труду. Болер и раньше проклинал войну с её ужасами и кровью, но только теперь из-под его пера на бумагу неожиданно прорвались слова обличения по адресу людей, готовящих новую бойню.

Порой у него было такое ощущение, будто он стоит на огромной вышке и лишь наблюдает сверху страсти, бушующие вокруг. Иногда, конечно, поза постороннего зрителя становилась очень неудобной, и писателю самому хотелось принять участие в борьбе, однако он старался сдерживать такие порывы.

По воскресеньям старик принимался перечитывать написанное. Чего греха таить, книга ему нравилась.

— Что касается жизни в советской зоне, то я пишу и о плохом и о хорошем, но только правду, — любил повторять себе Болер. — Таков мой девиз.

Но именно этот девиз и заставил его через некоторое время задуматься над необходимостью внести серьёзные исправления в собственную рукопись. Честный Болер увидел, что многое из написанного прежде теперь придётся либо менять либо совсем выбрасывать. Например, в одной главе он рассказывал о том, что в богадельне перестали кормить людей. Старики и инвалиды вынуждены были нищенствовать. Всё это соответствовало истине. Но только до той поры, пока богадельней не занялся магистрат. Тогда сразу нашлись и средства и возможность помочь старикам.