— Этак нам всем, надо рапорты подавать.

— Вы, товарищ капитан, решайте для себя, как хотите, а я уж решила совершенно твёрдо. Всё!

— Как тебе не совестно, Валя? — спокойно произнёс Савченко. — Разбушевалась, словно истеричная барышня. Стыдись! А ещё комсомолка, все фронты прошла, можно сказать, войну выиграла. Осталось нам мир закрепить, а у тебя нервов нехватает. Нам здесь надо работать, Валя. Есть на свете такое государственное слово — «надо».

По мере того, как Савченко говорил, после каждой фразы попыхивая трубкой, пыл у Вали пропадал. Она слушала, не перебивая.

— Вот всегда я так, — наконец, сказала она. — Сначала погорячусь, а потом даже самой неловко.

Наступила пауза.

— Но они же мой город сожгли! — снова воспламенилась Валя. — Можете меня не агитировать.

— А знаешь, Валя, здесь много настоящих людей, больше, чем ты думаешь.

— Не вижу я их что-то, — сказала Валя уже более миролюбивым тоном и поглядела на майора, не сердится ли он.

Но Савченко и не думал сердиться. Он уже забыл об этой небольшой стычке и внимательно рассматривал лежавшую на столе немецкую газету.

— Откуда такая взялась? — спросил он у Соколова. — В первый раз вижу.

— А это «Тагесшпигель», союзнички наши начали выпускать в Берлине. Подленькая газетка. Открыто на нас нападать они ещё стесняются, хоть им и хочется. Зато о немцах, которые в нашей зоне работают, пишут всякие гадости.

— Этого следовало ожидать, — глядя на газету, сказал Савченко. — Такого добра здесь скоро будет видимо-невидимо.

— Да, нам ещё придётся повоевать с этими органами, — в тон ему ответил Соколов, оглядываясь.

Дверь в комнату отворилась, и на пороге появился высокий человек в сером спортивного покроя костюме. Он обвёл всех присутствующих необыкновенно живыми, весёлыми глазами и на секунду задержал взгляд на Соколове.

Всматриваясь в него, он как бы старался что-то припомнить. Потом обернулся к майору и сказал по-русски, но с акцентом, который явно выдавал в нём немца:

— Мне надо поговорить с дежурным по комендатуре.

— Это я, — ответил Соколов, тоже внимательно всматриваясь в посетителя.

— Вот мои документы, — протянул удостоверение вновь прибывший. — Моя фамилия — Дальгов, Макс Дальгов. Дорнау — моя родина, но пристанища у меня здесь не осталось. Я прошу разрешения на номер в отеле.

— Вот где нам пришлось встретиться, Макс! — снова поднял глаза на посетителя капитан.

— Соколов?! — радостно воскликнул Дальгов и бросился к столу. — Вот так встреча!

Валя и Савченко с недоумением смотрели на капитана. А тот, увлёкшись разговором с Дальговым, забыл обо всём на свете.

— А помнишь?.. — то и дело восклицал он. — А помнишь?..

Наконец, Валя вмешалась:

— Может быть, вы нас всё-таки познакомите, товарищ капитан? — обратилась она к Соколову.

— Извините, товарищи, это мой старый знакомый — герой войны в Испании Макс Дальгов. Мы встречались с ним в Москве.

— Очень приятно. Петрова, — протянула руку Валя.

— Рад с вами познакомиться, — в свою очередь сказал Савченко. — Вы к нам надолго, товарищ Дальгов?

— Пока на денёк, — ответил Дальгов. — После победы я работал в Гамбурге переводчиком при советской миссии по репатриации. А теперь вот получил новое назначение, и хоть не по пути, а решил всё же заехать сюда. Сегодня переночую, завтра повидаю старых друзей и опять уеду. В Берлин — там меня одно задание ждёт. Зато уж потом совсем вернусь в Дорнау. И если позволят обстоятельства, снова стану актёром. Я об этом давно мечтаю.

— Вы были актёром? — в голосе Вали прозвучало недоверие.

— Да, был. Я и в советских фильмах снимался.

— Вот откуда мне ваше лицо знакомо, — сказала Валя. — Только там вы…

— Играл эсэсовцев, — рассмеялся Дальгов, — совершенно верно. Но мне приходилось на сцене и благородных.

людей играть. Кстати, в Дорнау когда-то жила Эдит Гартман. Чудесная была актриса…

Соколову показалось, что в голосе Дальгова прозвучала грустная нотка.

— Она здесь.

— Неужели? Вот хорошо! Ты знаешь, Соколов, это необыкновенный человек! Подумай только — наотрез и во всеуслышанье отказалась играть в фашистских пьесах. Для этого нужно было обладать большой смелостью. И очень приятно, что она осталась здесь. Я боялся, как бы она не поддалась на всякие мнимые соблазны и не уехала на запад. Ведь это поистине замечательная актриса. Я видел в её исполнении Луизу Миллер в «Коварстве и любви» и скажу честно: это одно из самых ярких театральных впечатлений моей молодости.

Макс говорил увлечённо, почти восторженно, и Соколов почувствовал, что для Дальгова Эдит Гартман — не только любимая актриса.

— Ты её хорошо знаешь? — спросил Соколов.

— Мы когда-то были знакомы, — не сразу ответил Дальгов.

— Да, — спохватился капитан. — Ведь наш гость, наверно, с дороги проголодался. Сейчас мы тебя накормим.

— Не откажусь.

— А ты, как и раньше, не страдаешь отсутствием аппетита?

И они снова стали вспоминать какие-то только им одним известные события.

Валя рассердилась.

— Довольно вам заниматься воспоминаниями, — сказала она. — А если товарища Дальгова надо накормить, то я всё это сейчас устрою.

— Действуй, Валя, — сказал Соколов. — Для такой встречи недурно бы и рюмочку выпить, только на дежурстве нельзя. Ничего, Дальгов, выпьем, когда освобожусь. Я приду к тебе.

Он посмотрел на Валю, и та заторопилась к выходу. На пороге она остановилась, удивлённо развела руками и, нисколько не смущаясь присутствием Дальгова, воскликнула:

— Вот если бы все немцы были такие!

Три рюмочки, чуть больше напёрстка, стояли на невысоком круглом столе. В центре возвышалась бутылка с ликёром. На этикетке был изображён пузатый лысый монах с бокалом в руке. Янтарно-жёлтый, густой, похожий на подсолнечное масло ликёр золотился в маленьких рюмках. Вкусом он напоминал какой-то лекарственный препарат, и даже ко всему привычные немцы с опаской пили это изобретение хитрых химиков.

Бургомистр Дорнау принимал у себя дорогого гостя. Макс Дальгов сидел за столом и с удовольствием посматривал на Лекса и на Матильду, маленькими глотками прихлёбывая ликёр. После каждого глотка он чуть-чуть морщился, но улыбка не сходила с его усталого лица.

Последний раз они встречались добрый десяток лет назад. Когда-то оба состояли в одной партийной организации. Захват Гитлером власти заставил их уйти в подполье. Затем Макс пробрался в Испанию, а Лекса посадили в концлагерь. Было что вспомнить и о чём рассказать.

И, как всегда бывает при встрече после долгой разлуки, они стали перебирать прежних знакомых. Теперь в их разговоре то и дело слышалось: «погиб в Дахау», «расстрелян», «замучили».

Но друзья не только предавались воспоминаниям. Слишком значительные события происходили сейчас в Германии, чтобы можно было их обойти. И поэтому разговор сам собой перешёл на сегодняшние дела.

— Жаль, что ты снова уезжаешь, Макс, — задумчиво говорил Михаэлис. — Было бы так хорошо, если бы ты сразу приступил к работе в Дорнау. Нас, коммунистов, осталось здесь совсем немного. Просто больно было смотреть, когда впервые собралась вся городская организация. Сколько товарищей погибло!.. Правда, народ уже тянется к коммунистам, и авторитет наш растёт с каждым днём. Недаром к нам перешли многие левые социал-демократы. Но людей с настоящим политическим опытом, подлинных организаторов масс ещё нехватает, а работы так много, что иногда даже страшно становится.

Он пригубил рюмочку и продолжал:

— Ты только подумай, сколько новых общественных организаций появилось у нас в городе! Создаётся Культур-бунд, начали работать профсоюзы, не сегодня-завтра возникнет союз молодёжи, женщины — и те втягиваются в общественную жизнь. Всей этой работой надо руководить.

— А всё же справляетесь вы неплохо, — заметил Макс.

— Да, кое-как справляемся. Правда, нам во многом помогает комендатура. Я сам стараюсь действовать самостоятельно и всех товарищей приучаю, а всё же часто приходится тревожить полковника Чайку или капитана Соколова. Они-то всегда дадут хороший совет, но ведь хотелось бы чувствовать себя увереннее…