— Хоть на край света веди, лишь бы тебя не видеть! — воскликнула Огульнязик, направляясь к двери.

На следующее утро по всему аулу прошёл слух, что красавица Огульнязик сошла с ума. Её жалели многие— и женщины и мужчины. Первые — как обычно сочувствовали своей сестре в несчастье, вторые — сокрушались, что молодость Огульнязик так и завяла, не сумев расцвести, в чахлом саду старого ишана.

Переживала и сама Огульнязик. Первые дни заключения её действительно радовали тем, что она избавилась наконец от опостылевшего до чёртиков ишана. Однако потом, по здравом размышлении, она задумалась над своей дальнейшей судьбой. Жизнь не сулила ничего доброго, как не было доброго и в прошлом. Темница — преддверие могилы, — прав был ишан. И всё же Огульнязик не собиралась так быстро сдаваться.

Сидя у окна, она расчёсывала свои длинные и густые— гребень ломался — волосы. Чёрным водопадом они лежали на её коленях. Она захватила одну тяжёлую прядъ посередине, провела по ней гребнем. Руки пришлось развести как только можно широко, чтобы гребень соскользнул с концов волос. Перед глазами промелькнули строчки давнего письма: «Если бы мне суждено было кончить жизнь в петле из твоих волос, я не пожалел бы о жизни». Так писал когда-то Клычли. Где сейчас эти светлые денёчки, где письмо, где сам Клычли? Всё промелькнуло, как ветер, как мимолётный сон. Проснулась — вокруг пасмурно, неуютно, тоскливо. Да, воды — утекут, камни — останутся. Остались они, тяжёлые камни, раздумий и безнадёжности. Что прикажете с ними делать? Может быть, на шею да с крутого берега — в воду, чтобы не влачиться, скуля, по жизни, как перееханная гружёной арбой собака?..

— Возьмите обед, гелин, — послышался негромкий голос «немого» азанчи, и в приоткрывшуюся дверь просунулось блюдо с едой.

Вздохнув, Огульнязик приняла блюдо.

— Я хочу сказать вам пару слов, — сунулся было в дверь азанчи и сразу смущённо попятился назад, — Простите меня. Не знал, что вы с непокрытой головой. Я подожду, пока вы причешетесь.

Огульнязик быстро убрала волосы и пригласила азанчи войти. Он не пошёл дальше порога. Присел у двери на корточки и долго покряхтывал и вздыхал, не решаясь заговорить, мялся, мучаясь собственной робостью.

— Я хотел вам сказать, что видел святого Хидыра, — всё же решился он. — Поднялся как-то на минарет, чтобы пропеть азам, и перед самым рассветом явился мне святой Хидыр.

— Дай бог, чтобы исполнились все ваши желания, отец, — добродушно сказала Огульнязик.

— Спасибо, доченька, за хорошие слова. Тогда я сознание от радости потерял, азан другой человек за меня пропел. А когда очнулся — вокруг люди стоят и спрашивают, что случилось. Каждому интересно. Однако, сами знаете, нельзя говорить о встрече со святым Хидыром, иначе исполнятся не твои желания, а тёк. кому расскажешь. Вот я и притворился, что онемел. Не знаю, то ли правильно поступил, то ли неправильно. Молчать-то не так уж трудно, да вот беда за бедой вместо удачи в дом идут.

— Что же с вами случилось? — спросила заинтересованная рассказом Огульнязик. Ей наскучило сидеть одной и она была рада словоохотливому старику, которому, видно, тоже надоело молчать. Пусть отведёт душу старый.

— Разное случилось, — завздыхал азанчи. — Жена всё время плачет и жалуется каждому встречному, что муж онемел. Глаза сухими не бывают. Но это ещё пол беды. Думаю, поплачет и привыкнет. Но вот недавно наша дойная корова отвязалась ночью. Забралась в сарай к соседу, потравила мешок ячменя, воды обпилась и околела.

— Да разве может корова съесть целый мешок ячменя?

— Не знаю, доченька. Сосед говорит, что целый мешок потравила, и требует платы. Заплачу, бог с ним, с соседом. Корову жалко было, но надеялся, что тёлка подрастёт. Хорошая была тёлка, породистая. Но и тёлку пришлось отдать. Ишан-ага надо мной каждый день молитвы читает, чтобы я говорить начал. За труды свои и потребовал тёлку. Теперь у меня из всего хозяйства один осёл остался. Вот и не пойму я, где правда. Говорят, человеку, увидевшему святого Хидыра, одни удачи в жизни бывают, а у меня — наоборот — одно несчастье за другим.

— Ничего, отец, всё поправится, — утешала старика Огульнязик, сочувствуя его неудачам.

— Как знать, — не поверил азанчи.

— Не падайте духом. Будет и вам удача в жизни.

— Надеюсь, доченька. Может быть, аллах всё сразу воздаст мне? Или он гневается, что я притворяюсь немым и обманываю людей? Может, поэтому мне и не везёт?

— Почему же обманываете? — возразила Огульнязик. — Вот мне всё рассказали. Кстати, вы не боитесь, что вместо ваших, мои желания теперь исполнятся?

— Для того и заговорил с вами, гелин. Как прослышал, что вы заболели, сразу же и решил: скажу о встрече со святым Хидыром. Я просил у него только хорошее. Может быть, это хорошее на вас перейдёт, и вы излечитесь. Я уже старый человек, проживу как жил до сих пор. А вы — молодая, вам больше, чем мне, нужно и здоровье и счастье.

— Спасибо вам, отец! — растроганно сказала Огульнязнк, чуть не плача от нахлынувшей нежности к этому смешному доброму старику, жертвующему ради неё, которая даже не замечала его существования, самое дорогое и заветное — свою мечту. — Спасибо вам за всё! Но только болезнь моя неизлечима.

— Не говорите так! — с глубоким убеждением произнёс азанчи. — Молитесь о хорошем, и аллах поможет вам.

— Не поможет, яшули. Я во власти очень сильного демона.

— Ишана-ага призовите на помощь — он сильнее всех демонов.

— Это я отлично знаю! — сквозь слёзы усмехнулась Огульнязик. — Ишан-ага сильнее всех демонов и всех чертей. Этот чёрт и свёл меня с ума. И тёлку вашу он же отнял. Поэтому ни вы, отец, добро своё не вернёте, ни я здоровье не обрету.

— Нязик права! — раздался в дверях голос Черкес-ишана.

Азанчи подскочил от испуга и проворно поднялся, намереваясь уйти. Но Черкез-ишан, посмеиваясь, загораживал проход, и старик, весь красный от смущения, пробормотал:

— Оказывается, вы, магсым, подслушали нас…

— Подслушал, — согласился Черкез-ишан. — Теперь всё хорошее, что вы просили у святого Хидыра, придётся разделить нам с Огульнязик. Вы только хорошее просили?

— Хорошее, только хорошее, — подтвердил азанчи. — Я зла никому не желаю. Если ваши желания исполнятся, буду считать, что мои тоже исполнились.

— Все могут груз таскать, а подворачивается почему-то ишак, — непонятно сказал Черкез-ишан, глядя на азанчи. — Вот такой святой простотой и сильны наши «праведники», на таких всё их благополучие держится… На кого же, отец, с виду похож святой Хидыр? Как он выглядит?

— Ваши глаза смеются, магсым, — робко заметил азанчи. — Вы мне не верите?

— Что-то последнее время меня часто стали в недоверчивости упрекать, — сказал Черкез-ишан. — Верю, отец, очень даже верю, рассказывайте.

— Если верите, тогда скажу: святой Хидыр явился ко мне в образе движущегося луча.

— Ага!.. А когда это произошло — до отступления большевиков или после?

— После.

— Через сколько дней?

— Ай, не помню. Много дней прошло.

— Ну, тогда этого «хидыра» и я видел.

— Вы всё же насмехаетесь надо мной, магсым. Грех это.

— Нисколько, отец! Хочешь, объясню?

— Объясните, если сможете.

— Этот движущийся луч был на востоке, в стороне Байрам-Али, верно?

— Так было, — недоверчиво сказал азанчи. — Но… святого Хидыра сразу только один человек видеть может!

— Этого «святого», отец, многие видели, ом меньшевистского роду-племени. Это белые в Байрам-Али, опасаясь нападения большевиков, освещали местность лучами. Прожектором такие лучи называются. Понятно?

— Понятно. А только в луче и человек шёл. Быстро так шёл, лаже бежал.

Огульнязик прикусила губу, боясь выдать себя невольным восклицанием. Она тоже видела луч прожектора, который, упав вниз, осветил бегущего к деревьям Берды. Конечно, прожектор был не в Байрам-Али, как говорит Черкез, а значительно ближе, так как светил очень ярко. Так вот, значит, какого «хидыра» увидел бедняга-азанчи? Ей стало смешно, и она потихоньку фыркнула в кулак. А Черкез-ишан сказал: