— Не надо благодарностей, Берды. Каждый поступает по велению своей совести. Кто стремится к посеву для будущей жизни, тому мы увеличиваем его посев, — сказано в коране. Вы, большевики, боретесь за будущее— возможно, меня аллах послал освободить тебя. Так что я не стою благодарности.

Она снова улыбнулась — иронически и печально. Но Берды принял её слова всерьёз.

— Муллы кричат, что аллах проклинает большевиков, — сказал ом. — Разве может он в таком случае помогать им?

— Муллы глупы и лживы. Они лают из той подворотни, где их кормят… Не теряй времени, Берды. Мне тоже надо возвращаться домой.

Ещё раз. сердечно поблагодарив Огульнязик, Берды зашагал в сторону деревьев, где ждал его Клычли. Огульнязик проводила его добрым взглядом матери и ласкающим — женщины.

Но как же всё-таки случилось, что Берды оказался на свободе? Что заставило младшую жену ишана Сеид-ахмеда придти к нему на помощь? Может быть, она поступила так назло своему мужу? Или в самом деле её осенило свыше?

Первопричиной всему был Клычли. Он не очень верил, что миссия Черкез-ишана закончится успешно, однако надеялся на лучшее. Когда Черкез-ишан поведал о неудавшемся разговоре с отцом и Бекмурад-баем, Клычли решил действовать по-иному. Он послал свою сестру за Огульнязик, и когда та пришла, посвятил её в план освобождения Берды.

Вначале Огульнязик категорически отказалась, сказав, что совесть и репутация не позволяют ей среди ночи подойти к джигиту и тем более — соблазнять его. Нет-нет, она никогда не сможет так поступить, даже если ей будет грозить смерть! Но зато она со спокойной совестью будет смотреть, как невинного парня разорвут лошадьми, сердито сказал Клычли, и репутация её останется незапятнанной, хотя кровь, которая прольётся утром, падёт и на неё. Огульнязик растерялась и, подумав, сказала, что согласна, по только при том условии, что не погибнет другой невинный человек. За часового она может быть спокойна, уверил её Клычли, убивать его никто не собирается.

План удался блестяще. Мазанка, на которую Огульнязик указала любвеобильному джигиту, действительно имела вход и с противоположной стороны. Однако вошёл туда Клычли, а не Огульнязик. Он же и приоткрыл дверь, выходящую на скотный двор. Оглушить ничего не подозревающего джигита и связать его не представляло особых трудностей.

Азанчи мечети ишана Сеидахмеда, позёвывая и поёживаясь со спа, поднялся на минарет и повернулся липом к востоку. Там было ещё темно, однако азанчи уже видел тысячу ангелов, которые поднимают солнце на небо. В этой нелёгкой работе нм помогает молитва правоверных, и азанчи начал лениво пережёвывать слова молитвы. Однако постепенно он вошёл в экстаз, по щекам покатились слёзы.

— Дай, аллах, веру на том свете, счастье на этом… — бормотал он, вставляя и текст ритуальных заклинаний собственные слова.

Однако за молитвами азанчи не забывал внимательно приглядываться к горизонту, чтобы уловить первый луч света и торжественно оповестить об этом правоверных. За долгое время он научился совершенно безошибочно определять миг рассвета и безраздельно верил в свою способность. Часы сделаны человеком, утверждал он, часы могут поспешить или отстать, но для того, кем руководит сам аллах, время всегда точно. И действительно никогда не ошибался с возглашением азана.

Присматриваясь к горизонту, старик чувствовал, что рассвет совсем близок, времени хватит, может быть, для одной-двух коротеньких молитв. Но тут из-за горизонта вымахнул и упёрся в небо длинным луч света.

— О аллах, показался свет! — возопил не успевший изумиться азанчи и воздел руки. — Дай на том свете веру… дай на этом свете счастье, долгой жизни дай… нескончаемое богатство дай… дай сыновей п иногда — дочерей…

Он молился всё быстрее, от торопливости глотая окончания фраз и следя за светлым лучом. Луч постоял, дрогнул, упал и заскользил прямо к азанчи, высветив каждую складку его одежды. И тогда старик наконец понял, что это не солнечный луч, а сам святой Хидыр явился к нему в образе луча, и задрожал от безумного восторга.

— О аллах, исполнилось заветное — нездешний свет коснулся меня! — воскликнул азанчи и, не выдержав нервного напряжения, упал без сознания на площадку минарета.

Придя в себя, он увидел, что лежит уже на земле, а вокруг стоит недоумевающая толпа сопи и ишан Сеидахмед вопрошает, что с ним случилось. Ничего не ответив, он снова прикрыл глаза. Сопи зашептались:

— У него язык отнялся!

— Что такое сотворилось с беднягой?

— Джин его ударил.

— Правда твоя — всегда язык отнимается, если джин ударит.

— А может, он святого Хидыра увидел и потому молчит?

Азанчи пошевелился, не зная, что предпринять. Заговори он — немедленно начнутся расспросы. А что им сказать? Если солгать, сказав, что ничего не видел или, на худой конец, что шайтан ударил, то ложь задержит все молитвы и ни одна из них не дойдёт до аллаха. Так говорит закон ислама. Однако и правду нельзя сказать. Человек, увидавший святого Хидыра, должен молчать — только тогда исполнятся все его желания. Если же он расскажет о встрече, то исполнятся желания не его, а его собеседника. У бедняги азанчи желания были не ахти какие большие, но он очень хотел, чтобы они исполнились, а встреча со святым Хидыром давала для этого надежду, Поэтому старик решил молчать.

Не добившись от него ответа, ишан Сеидахмед прочитал молитву и велел, чтобы азанчи каждый день приходил на это место — его будут отчитывать. Если он онемел, то наверняка его злой дух тронул. При встрече со святым Хидыром сознания не теряют. Такой человек ходит, выпятив грудь, и приказывает: сделайте то, подайте другое. Конечно, враг рода человеческого приходил к азанчи. И если старика как следует не отчитать молитвами, он на всю жизнь останется немым.

Пусть останусь, думал азанчи, поднимаясь, лишь бы счастье пришло, родилось бы много сыновей. Назову их Шестой, Седьмой, Восьмой, Девятый… От радости ему чуть опять не сделалось дурно, и он поскорее ушёл. А сопи, глядя ему вслед, говорили:

— Глядите, даже походка у него изменилась!.

— Не в своём уме бедняга.

— Помешался наш азанчи.

— Кто не помешается, если джин ударит!

Проходя мимо ряда мазанок, азанчи услыхал в одной из них какой-то непонятный стук. Он заглянул сквозь решётку оконца и увидел, как связанный по рукам и ногам человек бьётся о дверь головой. Азанчи помахал рукой сопи, призывая их к себе — один заходить в мазанку он не решился.

Когда сопи открыли дверь и всей толпой сгодились у порога, связанный потребовал, чтобы его освободили. Сопи переглянулись.

— Ты кто такой?

— Джигит! Развязывайте скорее!

— Кто связал тебя?

— Какое вам, дуракам, дело до этого! — рассердился джигит. — Развяжите руки!

— Ты смотри-ка, лежит связанный да ещё злится! — удивились сопи. — Может, ты преступник какой?

— Меньше разговаривайте, пока добром вас просят!

— Сердитый, однако,

— Чего же не сердился, когда тебя связывали?

— Развязать его, что ли?

— Не тронь! За Бекмурад-баем пошлите!

— Уже побежали.

— Вот он придёт и пусть разбирается. Говорят, большевика он привёз с собой, казнить его собирается. Может, это и есть тот самый большевик, а мы его освободить хотим.

Подошёл Бекмурад-бай, хмурый спросонья. Мрачно посмотрел на джигита, кивнул:

— Освободите!

Джигит с трудом поднялся, потирая вспухшие от верёвок кисти рук — Клычли вязал на совесть. Бекмурад-бай, приказав джигиту следовать за собой, пошёл прочь. Джигит поплёлся вслед, волоча ноги по земле и ругаясь вполголоса — у него разболелась голова. Люди, сидящие в гостиной большого дома ишана, встретили их вопросительными взглядами.

— Где арестованный? — крикнул Бекмурад-бай прямо в лицо джигита.

— Не знаю! — сердито ответил джигит.

— Не знаешь, сын праха? Самого велю казнить вместо него!

— Воля твоя, казни.