— Ах ты, ублюдок!..

Бекмурад-бай схватился за наган. Трахнул выстрел. По комнате потянуло резким кисловатым дымком пороха. Испуганно, жалким детским голоском вскрикнул ишан Сеидахмед. Вздрогнули сидящие. И только джигит стоял неподвижно, будто не у него под ухом провизжала пуля, и спокойно смотрел в налитые кровью глаза Бекмурад-бая.

— Отвечай, ушибленный богом, как тебя могли связать?

Джигит, не таясь, рассказал обо всём, что произошло ночью, но постарался придать случившемуся несколько иной оттенок. Как связали? Очень просто, могли связать любого. Прибежала женщина. Плакала и просила помочь вынести на воздух больного мужа — он, мол, задыхается в мазанке. Кто откажет человеку в такой помощи? Разве можно было подозревать, что здесь кроется подвох? Очень уж натурально плакала и просила женщина, просто умоляла. Конечно, он поставил свою винтовку возле дувала и пошёл за женщиной. В мазанке его ударили по голове и оглушили. Очнулся уже связанным. Вот и всё.

— Женщину эту узнаёшь? — спросил Бекмурад-бай.

Джигит заколебался.

— Молодая такая, интересная, брови тонкие, чёрные. Когда говорит, всё время кажется, что смеётся.

— Она же плакала и кричала о помощи! — съязвил Бекмурад-бай, не поверивший рассказу джигита. — Как могло показаться, что она смеётся?

Джигит промолчал, поняв, что дал промашку. Ишан Сеидахмед, с беспокойством поглядывая на Бекмурад-бая, заметил:

— И чёрные брови среди ночи разглядел! «Молодая… интересная»! Ночью все кошки серыми кажутся. Какую-нибудь старуху развратную за девушку принял.

— Не старуха! — стоял на своём джигит. — Пусть соберут всех женщин аула — я её по голосу сразу отличу.

Ишан Сеидахмед заволновался ещё больше. Что-то подсказывало ему, что тут дело не обошлось без участия этой подлой Огульнязик. Если часовой признает её, позора не оберёшься.

— Всех женщин аула не соберёшь, — сказал он.

— Почему? — возразил Бекмурад-бай. — Можно собирать.

— А если этот несчастный ошибётся и наказана будет невиновная?

— Я не собираюсь наказывать женщину. Я вот его накажу! — Бекмурад-бай, ударил джигита кулаком по затылку.

— Нет-нет, так нельзя, — не сдавался ишан Сеидахмед. — Своего человека вы вольны наказать или помиловать. Но если перед ним поставят всех молодых женщин аула, позор падёт прежде всего на мою седую бороду. Никак не могу согласиться с вами, Бекмурад-бай!

Ишана Сеидахмеда поддержали другие старики, и Бекмурад-бай не стал настаивать, тем более что весь рассказ джигита принял за выдумку, причём не очень удачную. Он вызвал двух всадников и велел им отконвоировать джигита в город. Вслед за этим начал собираться и сам.

С ишаном Сендахмедом он попрощался хотя и вежливо, но холодновато — дал понять, что недоволен гостеприимством. Пусть переживает, старая кочерыжка! Может, и у него самого рыльце в пуху. Сынок-то недаром с большевиками якшается, недаром приходил просить за арестованного. Не он ли устроил всю эту историю? Уже если самому Ораз-сердару не задумался сказать в лицо бессовестные слова, то от него всего ожидать можно. Да и вообще подозрительные дела творятся на подворье ишана Сеидахмеда. Прошлый раз Узук ему поручили стеречь — сбежала Узук. На этот раз Берды сбежал. Может, ты, старый козёл, двум богам молишься, а? Одной рукой правоверных благословляешь, а другой — от большевиков взятки берёшь?

Ишан Сеидахмед, конечно, не мог прочитать мысли Бекмурад-бая, но недовольство его понял достаточна хорошо и обозлился по-настоящему на Огульнязик. Ну что за проклятая баба, о господи! Женился на ней — думал, радость в дом пришла. Оказывается, злое горе привёл вместо радости. Что ни слово — то поперёк, что ни поступок — то во вред. Ни о чём, кроме как об угождении мужу, думать не должна, а она, пожалуйста, с большевиками снюхалась, чабана этого большевистского освободила. Ясно, это она сделала, больше некому.

Ах ты, змея пятнистая! Кобра ядовитая, прости господи! Только и знает под ногами путаться да ядом брызгать. Нет уж, довольно намучился я с тобой! В каждом сосуде есть дно — иссяк сосуд и моего долготерпения…

Глубокой ночью, когда все спали, ишан Сеидахмед разбудил Огульнязик и привёл её к себе.

— Садись! — указал он на кошму концом посоха.

Она послушно села, пытаясь сообразить, что задумал ишан. Топ вроде бы не сердитый, однако не зря же среди ночи поднял? Впрочем, что бы он ни задумал, доброго от него ждать не приходится.

Ишан молча перебирал чётки, казалось, вовсе не замечая присутствия молодой женщины. Потом покосился на неё.

— Печень мою изгрызть решила? Не сумеешь, не старайся!

Огульнязик поморщилась, смешливо вздёрнула нос.

— Это твою-то печень? Не дай бог! Там столько яда, что добрый человек с одного глотка умрёт.

— Замолчи, дрянь! — ишан Сеидахмед больно ткнул женщину клюшкой в бок. — Воистину, конец света наступает! От твоих слов тут всякая гадость появиться может!

— Уже появилась — передо мной сидит, палкой махает!

— Ах ты!.. — задохнулся гневом ишан Сеидахмед и ударил Огульнязик изо всех сил палкой.

Она даже не сделала попытки уклониться от удара, только насмешливо посмотрела на ишана и прикусила губу, чтобы удержать слёзы боли.

Пробормотав несколько молитв, ишан Сеидахмед успокоился.

— Тебе ведомо, что ты — женщина?

Он имел в виду, что поведение замужней женщины ограничено многими запретами, хотя и выразился не слишком внятно.

— Ведомо, — усмехнулась Огульнязик. — Была бы кобылой — в стойле бы стояла, а не в твоём доме сидела.

— Ты мне не рассказывай, что в моём доме сидишь! — взорвался ишан Сеидахмед. — Расскажи лучше, как у джигита сидела! Ну?

— У какого джигита?

— Того, что ты из сумасшедшей кельи выпустила? Или оправдываться станешь, что ничего не знаешь?

Огульнязик пожала плечами.

— Зачем оправдываться! Я — спасла человека от смерти, я — освободила парня. Что из этого следует?

— С кем освобождала, бесстыдница? С каким из своих любовников, шлюха?!.

— А тебе-то до этого какая забота? С кем смогла, с тем и легла. Я обет воздержания не давала, а от тебя толку не больше чем от старого мерина.

— Змея! — завопил ишан Сеидахмед, выкатив глаза. — Демон ночной!.. Потаскуха!.. Развратница!.. Голову обрить!.. Камнями на перекрёстке дорог закидать!.. Ах, подлая тварь!.. Ах, ядовитая гадина!..

Слюни брызгами летели из его перекошенного яростью рта. С каждым словом он опускал палку на плечи Огулынязик, на руки, которыми она старалась прикрыть от ударов голову. Бешенство придало ишану сил — удары его становились всё сильнее. Огульнязик наконец не вытерпела. Как раз в этот момент палка ударила по ямочке на локте — всю руку словно огнём прожгло. Молодая женщина вскочила на ноги, вырвала палку из рук старого ишана, хряпнула её об колено и кинула обломки к порогу.

— Черти бы тебя так били, старого ишака!

Глаза у ишана Сеидахмеда полезли на лоб. Он с трудом встал и протянул скрюченные пальцы к лицу Огульнязик, собираясь вырвать ей глаза. Она изо всех сил зло ударила его в грудь. Старик икнул и упал, ударившись головой о стену. Чалма откатилась в сторону.

Закрыв голову руками и раскачиваясь, ишан Сеидахмед заголосил:

— О мой аллах, что делаешь со мной на старости лет! За что мне назначено терпеть такой позор? О господи! Ты побил камнями демонов и дал чудо руке Мусы — испепели проклятую своим гневом! Все праведники страдали от женщин, даже сами Хабил и Кабил подрались из-за женщины — уничтожь её молнией своей ярости, о долготерпивый аллах!..

Он плакался и причитал до тех пор, пока Огульнязик, струхнувшая было вначале, что сильно ушибла старика, не сказала строго:

— Довольно вопить! Всех людей разбудишь. Разорался как безумный!

Ишан Сеидахмед сразу замолчал, пожевал губами, подполз на четвереньках к чалме, нахлобучил её на голову и поднялся.

— Иди вперёд, женщина! — приказал он грозным голосом. — Теперь я понял, что случилось: ты сошла с ума, ты безумна. Я посажу тебя на цепь, и дни твои окончатся в сумасшедшей келье. Иди, не мешкай! А то кликну всех сопи — и прямо здесь закуём в кандалы!