Во дворе уже установили казаны для пищи и большие, трёхведёрные самовары. Был назначен и специальный повар — на эту должность определили одного хивинца, торговавшего на базаре обедами. Некоторые баи, подхалимничая перед новым ханом и ожидая от него особых милостей, привозили баранов, рис, морковь, дрова. За несколько дней навезли столько, что Сухан Скупой только рот раскрывал от радостного изумления: вот что значит быть ханом!

В доме, застланном коврами и узорными кошмами, негде было повернуться от обилия гостей. Беспрерывно разносили миски и блюда с едой, чайники с наваристым ароматным чаем. Сытые, довольные баи не спеша попивали чай. толковали о разном, но преимущественно разговоры велись вокруг Каушут-хана. Вспоминали с подробностями, — если их не знали, то тут же придумывали, — как Каушут-хан наголову развил хивинского хана Мадэмина, как истребил в Мары всех каджаров, предводительствуемых Хамза-мирзой. С оживлённым сожалением припоминали, как, после разгрома Каушут-ханом персидского войска, подешевели невольники на базарах Бухары и Хивы — это только подумать, здоровый раб стоит только один туман!

Привезённые баями продукты были съедены. Вместе с ними кончились и разговоры. Баи поняли, что каких-нибудь решительных действий от нового хана ожидать не приходится, и разъехались по домам. Сухан Скупой, поначалу упивавшийся вниманием знати, как ребёнок, получивший новую затейливую игрушку, тоже устал от постоянного шума и суеты. Конечно, почтительность окружающих — это приятно, однако надо немножко и отдохнуть, Да и торговые дела запущены.

— Слава аллаху, что избавились от дармоедов, — сказал он Бекмурад-баю, — а то и присесть негде было.

Бекмурад-бай не разделял настроения Сухана Скупого. Он был раздосадован: выборы хана, на которые делалось так много расчётов, оказались пустым жребием. Хан есть, но ничего по сути дела не изменилось, всё осталось как и до хана. Так стоило ли выбирать, тратить на эту бесполезную затею время, силы, деньги?

В ответ на реплику Сухана Скупого он сердито сказал:

— Чему радуешься? Теперь поплетёшься, волоча за собой палку, как тот пастух, у которого волки порезали всех овец? Не выйдет из тебя хана, если не можешь вести себя с людьми, как хан! Каждый съел что принёс и домой ушёл — он мог бы это и дома съесть!

Не поняв скрытого смысла слов Бекмурад-бая, Сухан Скупой торопливо ответил:

— Ай, Бекмурад-бай, если людей кормить надо, тогда я совсем не смогу быть ханом!

— Без расхода не будет и прихода, — хмуро сказал Бекмурад-бай. — Если бы ты встречал приходящих почётом и уважением, вокруг тебя всегда были бы верные люди. С ними можно было посоветоваться и о сборе, налогов, и о конных джигитах… С кем теперь советоваться станешь?

— Куда конных джигитов? — спросил Сухан Скупой.

— Ты хан и обязан иметь своё войско! — внушительно сказал Бекмурад-бай. — Хан без войска всё равно, что арба без колёс!

Сухан Скупой помотал пальцем.

— Э, нет, Бекмурад-бай! Где я коней возьму, где возьму оружие для джигитов? А их ещё и кормить надо, поить надо. Откуда столько еды возьму? Никакой мне пользы от джигитов нет, совсем не надо их набирать.

Бекмурад-бай тяжело глянул на Сухана, с трудом давя закипающий в груди гнев.

— Значит, по-твоему, кто будет ткать, а кто — прясть?

— А мне всё равно, — ответил Сухан Скупой. — Чем впутываться во всякие суетные дела, я лучше пойду в халатный ряд и выручу несколько рублей. По крайней мере польза сразу видна.

— Не к лицу текинскому хану торговать халатами! — взорвался Бекмурад-бай. — Не позорь ханское звание!

— Кормить меня ты будешь? — не без ехидства упросил Сухан Скупой. — Ханское звание почётно, да зубом его не укусишь. Ты — чурек кушаешь, барашка кушаешь, чай пьёшь. Я тоже хочу кушать и пить.

— Ладно! — как-то разом вдруг сникнув, устало согласился Бекмурад-бай. — Иди, торгуй! Наживай рубли, если тебе своих мало!

Сухан Скупой проворно повернулся к собеседнику.

— Ты считал мои рубли? — быстро спросил он. — Считал? Или, может быть, у тебя меньше?

— Дерзок ты стал не в меру и непочтителен, Сухан-бай, — словно в раздумье сказал Бекмурад-бай, — Помнится, раньше в тебе больше уважения было к обычаям нашим… Ну, да ладно, иди и торгуй, только сюда больше уж не приходи… хивинский хан!

Сухан Скупой выплюнул обкусанные с бороды волоски, непритворно удивился:

— А чего ходить? Я думал, что всё время сюда тащить будут, как в первые дни. Тогда была причина ходить — ешь яства, какие душа просит. Хоть разговоры которые велись здесь, были не очень интересными — о торговле никто даже не заикнулся, — но зато блюда готовились очень вкусные. Вот я и сидел до сегодняшнего дня, в ущерб себе сидел, — прямо говорю! Теперь все поели, выпили, никто ничего больше не приносит. Пустой двор караулить мне мало интереса.

Бекмурад-бай поморщился, как от горького.

— Хватит разговоров. Заплати повару и за аренду дома — и торгуй себе на здоровье халатами.

— Не стану платить! — вскочил на ноги, как подброшенный пружиной, Сухан Скупой. — Я дом не арендовал, повара не нанимал! Кто нанимал, тот пусть и платит!

Глядя ему вслед и потирая ладонью затылок, Бекмурад-бай подумал: «Хорошо, если игрок понял, — что проиграл…»

Двадцать пятого марта Совет народных комиссаров Закаспийской области и эмир Бухарский заключили перемирие. Вместе с красногвардейскими отрядами вернулись и туркменские джигиты-добровольцы. Несколько дней спустя после их возвращения Марыйский Совет направил Байрамклыч-хана обучать туркменские конные войска, базирующиеся в районах Кушки и Тахта-Базара.

Усиленный после перевыборов большевиками, Совет чувствовал себя значительно увереннее. Успешно проходило предпринятое в целях безопасности разоружение контрреволюционных и неустойчивых элементов. Конечно, далеко не все сдавали оружие, но во всяком случае серьёзного сопротивления разоружаемые не оказывали. Разве только в Байрам-Али была сделана попытка контрреволюционного переворота, однако её ликвидировали быстро и без потерь.

Больше всего беспокоило, марыйский Совет положение в Теджене. Эзиз-хан, обосновавшийся в местечке Агалан, продолжал накапливать силы, доведя количество своих конников до нескольких сот человек. Больше того, от посулов и угроз, он начал переходить к открытым действиям. Пока они заключались в том что Эзиз-хан уничтожал неугодных ему людей, но не было никакой гарантии, что действия его со дня на день могут принять более широкий характер.

Спасая свою жизнь, многие люди бежали из Теджена в Мары. Тедженский Совет оказался перед лицом серьёзной опасности. Следовало ожидать, что, ликвидировав его, Эзиз-хан не остановится на этом, а возьмётся за марыйский Совет. В сущности он был опасен не столько своими всадниками, сколько слепой поддержкой беднейшей части дайханства, приобретённой им за счёт непомерного раздувания своей славы «народного освободителя» и героя.

На закрытом заседании марыйского Совета был поставлен вопрос о ликвидации угрозы, нависшей над Тедженом. Предложений было много, но в основе своей они сводились к физическому уничтожению самого Эзиз-хана. Если бы предполагаемый мятеж носил массовый, народный характер, убийство Эзиз-хана, конечно же, ничего не изменило бы в сложившейся ситуации — на его место встал бы и другой, и третий, и пятый. Здесь же держалось всё именно на авторитете, на личности Эзиз-хана. Вначале ставленник крупнейших туркменских баев, он своим властолюбием и жестокостью оттолкнул от себя многих из них. Не вникая в подробности его разрыва с байской верхушкой, простой народ воспринял это так, как он мог воспринять: если Эзиз-хан не с баями, значит он с народом. Это и было одной из причин того, что бедняки слепо верили Эзиз-хану и шли за ним, но в то же время не слишком доверяя его ближайшему окружению. Таким образом смерть или даже арест Эзиз-хана могли полностью ликвидировать инцидент. Организовать эго было поручено Сергею Ярошенко.