Вы поняли смысл этих слов?

— Как не попять, сынок, понял.

— И после этого всё равно пойдёте на войну?

— Пойду, сынок, пойду.

— Думаешь, станешь праведником и попадёшь в рай, прямо в объятия красавиц-пери?

— Если нам на этом свете красавиц не досталось, то куда уж нам мечтать о пери, — невесело заметил один из дайхан.

Второй тяжело вздохнул.

— Говорят, ишан Сеидахмед собирается на паломничество в Мекку. Наверно, не пошёл бы в такую даль, будь поближе возможность стать праведником.

— Правильно! — сказал Сергей. — Оказывается, вы хорошо разбираетесь, где — правда, а где — её двоюродный брат. Зачем же идёте сами на войну?

Собравшиеся охотно заговорили:

— Разве нас оставят в покое?

— По аулам арчины с джигитами разъезжают, всех отправляют — кто хочет и кто не хочет.

— На войну не пойдёшь — к Ораз-сердару на расправу тащут!

— Кому по своей воле охота на смерть идти?

— Двух жизней человеку не дано.

— Арчины и муллы не дают нам покоя.

— Неужто расправиться с ними не в силах? — бросил Сергей.

— Будь они одни — дело другое. За ними Ораз-сердар стоит!

— Не бойтесь Ораз-сердара. Нынешней же ночью в Мары не останется ни Ораз-сердара, ни кого другого. Потому они так и торопят вас.

— А вы сами кто такие? — спросил один из дайхан.

— Мы?

— Да, вы.

— Скрывать не буду, мы большевики. И сидим здесь для того, чтобы вас от смерти уберечь. Если вы питаете ненависть к большевикам, можете нас убить — вас много, а нас всего трое.

Дайхане неуверенно заулыбались.

— Нам не за что большевикам мстить.

— Зла от них не видали!

— Наоборот — на правильный путь наставляете.

— Мы не ставим себе целью убивать людей!

Поняв, что наступил благоприятный момент и для того, чтобы решиться, дайханам не хватает самой малости, Клычли встал.

— Послушайте меня, братья, — сказал он. — Я учился в медресе ишана Сеидахмеда и не хуже него разбираюсь в событиях. Я дам вам единственно правильный в вашем положении совет: идите по домам. Всем, кто встретится вам на пути и в ауле, говорите, что белые бегут из Мары, к завтрашнему утру никого из них в городе не останется. А те из вас, кто перейдёт на сторону красных, поступят ещё лучше — всегда приятнее догонять, чем убегать, а догонять будут именно красные.

Выслушав Клычли и задав ему несколько вопросов, дайхане подумали, почесали затылки, посовещались и — повернули назад.

Стремясь хоть как-то настроить дайхан против красных, белые начали распространять слухи, что четырнадцатого августа до полудня красные перережут всё население, включая стариков и детей. Те правоверные, кто не хочет гибели своим близким, пусть вооружаются и выступают против красных.

Агитаторы большевиков, действуя против врага его же оружием, стали утверждать, что всех, уцелевших после полудня, красные будут считать своими друзьями. Естественно, после полудня надо опасаться белых, которые в свою очередь станут вырезать население.

Дело не обходилось без стычек. То там, то тут вспыхивала перестрелка между джигитами Ораз-сердара, посланными вылавливать «большевистских крикунов», и агитаторами красных. Люди, растерявшиеся от противоречивых слухов, метались, не зная, что делать. Было похоже, что они с одинаковым недоверием относились и к белым и к красным. Во всяком случае, убитым в перестрелках сочувствовали равно и хоронили и белых и красных.

После взятия красными частями Байрам-Али, крупное сражение произошло на берегу сухого протока Мургаба между городами Байрам-Али и Мары. Марыйские улицы наполнились раненными. Красные подступали к городу. Слова Клычли оказались пророческими: после полуночи джигиты Ораз-сердара стали разбегаться. По пути они грабили на окраинах дома горожан, тащили вещи и девушек. Это вызвало активное противодействие даже со стороны тех, кто до сих пор сочувствовал белым. Многие мародёры нашли свой бесславный конец под ударами разъярённых горожан.

Утром шестнадцатого августа белые оставили, Мары. Они отступали так поспешно, что не успели расправиться с арестованными. Когда Черкез-ишана освободили, он сразу же закричал: «Дайте мне в руки белое знамя!» С белым знаменем в руках он заявился в штаб красных, торжественно пожимая руки всем, кто ему встречался. А после его видели то в одной, то в другой части города, где он, собрав вокруг себя людей, убеждал их, что всем нужно вывешивать белые флаги в знак того, что красные пришли с добрыми намерениями.

Со стороны Гарип-Ата били пушки. Земля непрерывно вздрагивала от тупых ударов. Казалось, где-то неподалёку в гигантской кузнице без устали бьют кувалдами по чудовищной наковальне великаны-молотбойцы. Жители аулов, расположенных вдоль железнодорожной линии, тревожно прислушивались, не зная, оставаться ли на месте или, пока не поздно, откочёвывать подальше от беспокойных путей войны.

Военные эшелоны, прибывающие в Мары, почти без задержки следовали на Чарджоу. Но станции не пустела — на место ушедших приходили новые составы. Бойцы были измучены и оборваны до последней степени, у многих обувь еле держалась, скреплённая верёвочками, некоторые вообще были босиком и проворно прыгали по размягчённому солнцем, горячему асфальту перрона. У большинства отсутствовали головные уборы, и бойцы прикрывали головы от солнца кто чем мог

На фронте наступила очередная перемена. Казалось бы, после Байрам-Али красным неизменно сопутствовал успех — они сравнительно легко заняли Мары, сходу взяли Хеджей. Но под Каахка, наткнувшись на сильные оборонительные сооружения и мощный огонь белых и сипаев, атака захлебнулась. Повторная атака принесла лишь частичный успех. Потом, поддавшись на провокацию белых, заговоривших о капитуляции, красное командование приостановило наступление. Белые воспользовались передышкой и с помощью подоспевших подкреплений ударили по красноармейским частям с тыла и флангов. Потери были велики и с той и с другой стороны. У англичан погибли почти все офицеры, полностью был уничтожен конный полк. Красные, по свидетельству очевидцев, потеряли столько, сколько за все последующие полтора года на Закаспийском фронте. Измотанные, обессиленные части отошли, оставив даже Теджен. Их не преследовали— белые зализывали собственные раны.

Вот почему через марыйскую станцию сплошным потоком шли эшелоны. Бойцы не казались слишком угнетёнными неудачей. Они с таким грозным энтузиазмом пели революционные песни, что у слушателей мурашку бежали по телу. Может быть, в те дни и родилась новая поговорка: «Как у бойца-большевика». Даже спустя несколько лет, если у марыйца спрашивали, как дела, он отвечал: «Как у бойца-большевика». Это следовало понимать так: «Живётся несладко, но духом не падаю».

Орудийный гул со стороны Гарип-Ата приближался. Время от времени его плотную однообразную ткань стали. Прошивать уже вполне различимые пулемётные строчки. Станция постепенно пустела. Уходили последние составы… Люди спешили укрыться в своих жилищах. Дом, конечно, убежище сомнительное, но каждого в такую смутную минуту тянуло к семье, к родным, близким. Не зря, видно, говорят, что на миру и смерть красна.

И только четверо джигитов, стоящих на вокзальной площади возле шестёрки жующих коней, не обращали-внимания на царящую вокруг нервозность и суматоху. Эю были Берды, Аллак, Меле и Дурды. Берды хмурился: что-то очень уж ему везло на потери последнее время. Не успела изгладиться боль от гибели Байрамклыч-хана и Гали, как опять пришлось хоронить друга — в бою под Каахка смертельно ранило бывшего беспризорника, налётчика и бандита, а ныне красногвардейского пулемётчика Николая Маслова, с которым Берды так драматически познакомился в ашхабадской тюрьме и который сам разыскал его, раненого, в чарджоуском госпитале.