— Да-а, — сказал Клычли разочарованно, — я стремился зачерпнуть воды, но зачерпнул только горсть сухой пыли — колодец оказался пуст! Видно, не зря сказал поэт:

Ишан Сеидахмед выслушал стихи, стоя уже на пороге кельи. В душе у него кипело возмущение, но голос прозвучал елейно смиренно;

— Мы ждём приятного собеседника и поэтому, сожалея, оставляем вас… Что до стихов, то лучше было прочитать стихи сопи Аллаяра или Ходжаахмеда Яссави — это люди, отмеченные благостью аллаха. А прочитанное вами написал развращённый, как и вы, мулла Махтумкули. Истинно правоверному грешно слушать такие стихи, они — нечистое.

— Ты, старый козёл, очень уж чистый! — вполголоса Пробурчал ему вслед Клычли, досадуя, что затея с разоблачением газавата провалилась. Впрочем, он с самого начала не возлагал на неё особых надежд, только не стал говорить Сергею.

Уверенность Черкез-ишана была простой похвальбой, вызванной взбудораженными чувствами. Как человек; трезво оценивающий положение вещей, хорошо знающий характер Бекмурад-бая, его нынешнее положение и связи, Черкез-ишан понимал, что получить сейчас развод для Узук не то, чтобы трудно, а просто-напросто невозможно. — Мало того, обратившись к Бекмурад-баю, он, сам того не желая, в какой-то мере открыл бы местонахождение Узук, а это было чревато серьёзными последствиями. Бекмурад-бай мог пойти на всё, чтобы вернуть невестку. И хотя ссора с ним совершенно не пугала Черкез-ишана, исход всей этой истории можно было довольно легко предугадать заранее.

Однако и упускать Узук Черкез-ишан не намеревался. Прежнее увлечение вспыхнуло в нём с новой силой, превращаясь в самую настоящую страсть. Равнодушный к своим жёнам, пресыщенный легко доступными ласками городских женщин, он, обладая несколько поэтической натурой, мечтал о какой-то несбыточно светлой и чистой любви простой, неискушённой жизнью девушки. Мечтал, как человек, объевшийся различными деликатесами, мечтает о пахучем куске обычного свежего хлеба.

Неожиданное и необычное появление в его доме Узук он счёл буквально знамением свыше, хотя в сущности относился к религии более чем скептически. Коран и другие канонические книги мусульман он знал превосходно, имея прекрасную память, многие тексты цитировал наизусть. При желании он мог бы стать хорошим ишаном, добиться популярности намного большей, чем у отца. По он видел, что жизнь на каждом шагу противоречит религиозным установкам, видел неприкрытое лицемерие, внутреннюю мерзость и порочность служителей религии. Это претило ему. Он желал жить в своё удовольствие, не стеснённый никакими рамками условностей,

Черкез-ишан легко мог овладеть Узук, воспользовавшись её беспомощностью, когда она, не дождавшись плова, уснула. Но он сразу же отогнал эту мысль, не дав ей даже полностью сформироваться, спасая себя от искушения лёгкой добычи. Нет-нет, только не такими методами надо действовать! Узук деваться некуда — одна в чужом городе, уйти от него она никуда не уйдёт. С ней нужна ласка, вежливость, предупредительность, то есть всё то, чего она была полностью лишена в семье Бекмурад-бая. Грубостью и хамством она сыта по горло, и настойчивые откровенные домогательства в лучшем случае оттолкнут её, а то и заставят снова поднять на себя руку. И кроме всего остального, Черкез-ишан хотел не просто молчаливой покорности, не уступки по принуждению — он жаждал ответного чувства.

Ещё не зная, что он предпримет, понадеявшись на счастливый случай, Черкез-ишан рано утром выехал на двуколке из города. Настроение у него было отличное, он давно не испытывал такого душевного подъёма, такого освежающего буйства чувств. Пусть задача трудна, пусть неизвестно, с какого конца за неё браться, но у него в груди — сила сорока богатырей, он одолеет любые препятствия, сокрушит любые преграды!

Напевая какой-то легкомысленный мотивчик, он думал, что от последней встречи с Узук — она же собственно была и первой — его отделяют четыре года. Минувшей ночью он наговорил молодой женщине целую кучу комплиментов. На самом же деле почти совсем не знал, как она жила эти годы, как вела себя, чем стала. Впрочем, раздумывать над этим не хотелось — это влекло к слишком прозаическим мыслям, а Черкез-ишану не хотелось прозы. Сердце его было, полно любовного восторга, сердце требовало поэзии.

По узкой тропинке к дороге подъезжал статный черноусый джигит с хмурым лицом и винтовкой за спиной. Серый ахал-текинец под всадником шёл легко, словно играючись, круто гнул шею. Сразу было видно, что в жилах его течёт кровь прославленных скакунов и что при нужде он не подведёт своего хозяина. «Одни ищут сад любви, другие — поле брани», — подумал Черкез-ишан, доброжелательно глядя на джигита.

Поравнявшись, тот поздоровался и поехал рядом.

— Куда путь держите? — полюбопытствовал Черкез-ишан, хотя ему было совершенно безразлично, куда направляется случайный попутчик.

— Далеко еду, в Хиву, — ответил джигит.

— Да, путь не близкий. Но, как свидетельствует про^: рок наш Мухаммед, идущему аллах больше даёт перед сидящим. Торговать, видно, едете?

— Нет, торговлей не занимаемся.

— А-а, тогда вы джигит какого-нибудь сердара! — обрадовался собственной проницательности Черкез-ишан. — Угадал?

Всадник кивнул:

— Угадали.

— Кто же твой сердар? У такого джигита, как ты, и начальник должен быть молодцом.

— У Эзиз-хана я.

— О, это знаменитый голово… — Черкез-ишан чуть было не сказал: головорез, но быстро спохватился. — Знаменитый сердар! Говорят, на его спине есть след пятерни пророка Хазрета Али.

Джигит недоверчиво покосился на Черкез-ишана.

— Не видел.

— Как же так! — разыгрывая удивление, воскликнул Черкез-ишан, которого начал забавлять разговор. — Джигит хана — и не видел?

— Хан джигитам свою спину не показывает.

Черкез-ишан оценил остроумный ответ и засмеялся.

— Ты, видать, парень не промах!.. А вообще любят у нас разные сказки придумывать. Не успеет какая-нибудь личность проявиться, как вокруг неё — целый чувал легенд. Вот и про Эзиз-хана говорят, что после пророка Хазрета Али только он достоин нести знамя веры.

— Это правда? — спросил, джигит, придерживая норовящего уйти вперёд коня.

Черкез-ишан опять засмеялся и сказал, играя своей откровенностью:

— Ну, теперь, поскольку ты являешься его джигитом, мне просто неудобно говорить обратное, — ты можешь обидеться. А что касается меня лично, то я в этой войне не являюсь носителем веры и предпочитаю заниматься менее хлопотными и более приятными вещами.

— Правильно! — неожиданно для Черкез-ишана одобрил джигит и впервые за весь разговор улыбнулся. — А вы куда едете?

— О, друг, я оду в чудеснейшее место! — Черкез-ишан прищёлкнул языком, показывая, в какое приятное место он направляется. — Я еду в сказочный сад Эдема!

Джигит понял и принял шутку.

— По слухам, сад действительно чудесный, но не рановато ли вы в него собрались? Или вас война страшит и вы спешите поскорее удрать с этого света? Впрочем, дело, конечно, ваше, компанию вам туда составить я не могу — мне воевать надо. Передайте от меня привет всем гуриям.