Эдик — ловкач! Под стать Луке. Он в жизни признает только баб и карты. Не пьет ни рюмочки! Все силы, все деньги — на карты, на женщин. Но целоваться с ним противно — слюнявый какой-то. Это он проиграл в карты Михаила. Ему поручили после возвращения из рейса убрать Кулашвили. Но дело-то это опасное. Такого, как Кулашвили, не то что голыми руками, такого и с оружием не возьмешь. Проиграть легко, выиграть трудновато!

Мысли о предстоящей расплате и отмщении несколько успокоили боль. Но когда Липа опять подумала о сорока отрезах, о том, сколько это стоит, она поняла, что Лука ей этого не простит. А рука у него тяжелая!

Но ведь она же все, все рассчитала. Мишка на двойное дно давно уже не обращал внимания. Да и с диваном понять невозможно — как он допер? И главное — выслуживается! Ведь все было бы отлично: не он, не Мишка, должен был сегодня дежурить, не его время быть в наряде. А он взял и ввалился. Бывает такое редко. И вот — не повезло. Сорок отрезов… «Мне Лука голову снимет за них. Снимет? А сам недавно влопался! Аж глаза стали красные от злости! И эту ночь впустую стерег на Пушкинской. Этот Мишка разорил нас! Дотла! Гад пограничный!»

Она увидела, как из-под вагона противоположного состава выскользнул Эдик. Обрадовалась: «Наверное, ко мне». Но Эдику было не до нее. Тайно от всех своих он в заграничном рейсе связался с солидным господином. Тот, хотя и жил в Западной Германии, по-русски говорил без акцента. Неизвестно, почему остановил он свой выбор на суетливом Эдике Крюкине. Он пообещал купить у Эдика три фотоаппарата «Киев». И купил с большой выгодой для Крюкина. Дешево продал Эдику нейлоновые кофточки. Опять барыш. И снова попросил три фотоаппарата и советские десятирублевки. Легко обводил его Эдик. И все получалось как нельзя выгодней для Крюкина. Потом господин попросил передать одному человеку сверточек. Эдик заколебался. Но деньги сами лезли в руки. И передал. Потом передал какие-то книги, какие-то брошюры, какие-то пачки листовок. В них не заглядывал. Потом по просьбе своего западногерманского «коллеги» он часть листовок передал, а часть ночью разбросал по городу, в котором жил. По городу и по дороге в депо и отстойник.

И лишь когда народный дружинник — заикающийся Севка Воздвиженский — принес подобранную листовку на вокзал и, оттопыривая толстые губы, растягивая слова, начал читать, лишь тогда до Эдика дошло, за что ему платили, кто платил и чем он сам может поплатиться. Правда, однажды он при встрече со своим заказчиком отказался перевозить антисоветскую литературу. Но тот дал ему послушать магнитофонную запись их разговора, показал серию снимков. На снимках был Эдик с теми, с кем он торговал. Запись и снимки ужаснули Эдика, и он решил при возвращении домой прийти к капитану Домину и все рассказать. Приехав, он взял сверток и направился в кабинет к Домину, но по дороге замедлил шаги, остановился, повернул в город и с тех пор безропотно передавал по назначению все, чем снабжал его заказчик.

Ему казалось: вот-вот накроют. Оттого дорожил он каждой встречей с Липой, с любой женщиной. Особенной остротой наполнилось для него ощущение каждого рассвета на свободе. Каждый рассвет мог стать последним. Отчаяние сменялось яростной верой в свою неуловимость. Он бросил бы все операции со Сморчковым, ему с лихвой хватало прибылей от западного заказчика. Но что-то удерживало его и около Сморчкова. Да и знал, что так просто не отколоться от него. И где-то глубоко-глубоко теплилась вера в свое возвышение, когда он, Крюкин, возглавит «дело». Только Мишка Кулашвили не помешал бы. Его если не убрать совсем с дороги, то надо хоть сделать нейтральным. Вот и сегодня по поручению Сморчкова кое-кого откомандировал Эдик для «дипломатических» переговоров со старшиной.

Поздним вечером Михаил, усталый, возвращался по той же Пушкинской улице. Услышал за собой быстрые шаги, обернулся. Высокий человек в нахлобученной на глаза широкополой шляпе, с поднятым воротником догонял его и делал знак остановиться. Михаил остановился и ждал.

— Михаил Варламович! Я незнаком вам, но я о вас наслышан. Меня послали поговорить с вами. Документы мои в порядке, так что, если и заберут по вашей милости, я скажу, будто все выдумали. А выслушать советую. — Он перевел дыхание, во тьме не видя лица Михаила, но понимая, как внимательно его слушают. — Михаил Варламович! Ваша жизнь в опасности! И вы знаете почему! Но я не хочу вас пугать, вы не из пугливых. Мы предлагаем вам оставить службу, подать рапорт о демобилизации. Вы послужили немало, на два миллиона дали стране прибыли. Пора и на гражданку.

— Веревка хороша, когда длинна, а речь — когда коротка, — язвительно оборвал его Михаил.

Но незнакомец продолжал:

— Что вам здесь однокомнатная квартирка в этом городе? К тому же, вы женились. Мы переведем на ваше имя достаточную сумму. Хотите вернуться в свою деревню, можно там, можно в любом месте построить вам дом. У вас будет своя квартира, своя дача и своя легковая машина. Если вы согласны, скажите. Ваше слово — слово железное. Вам и мы верим. Если согласитесь, то условия оговорим хоть сейчас. Для начала мы переведем на ваше имя десять тысяч в любую сберкассу, чтобы не вызвать подозрения и не бросить на вас тень. Вы подадите рапорт о демобилизации. Кстати, через две недели истекает время вашей сверхсрочной службы. Так что, усилий особых не потребуется. Помните, меня уполномочили люди серьезные, люди самостоятельные. Мы хотим жить богато и живем не бедно, и вам поможем, лишь бы вы нам не мешали. Итак, по подаче рапорта — еще десять тысяч рублей. При подписании рапорта начальством — еще десять тысяч. При отъезде — еще столько же. Если вам это покажется мало, скажите. Все поправимо!

— Все поправимо, кроме зла, — вставил Михаил и умолк.

— Вы молчите, Михаил Варламович… Если же вы не хотите бросать службу, то просим… не все замечать при осмотре. За это мы в указанное вами место единовременно откладываем пять тысяч, а потом будем, соответственно с нашими операциями, двадцать процентов от каждой выручки класть на ваш счет, разумеется, не в этом городе.

— Вот что, — сказал Михаил. — Я грузин! Грузины всякие бывают, белорусы, русские всякие бывают: честные и не очень честные. Так запомните и передайте! Мне платит государство. И к этим рукам, — он протянул вперед неразличимые во тьме руки, — к этим рукам за всю жизнь ни одна грязная копейка не пристала и, клянусь, пе пристанет!

— Жаль! Очень жаль!

— Чего жаль?

— Не чего, а кого! Вас жаль, вы просто не любите жизнь, не цените ее, не любите своих близких. Подумайте, вокруг никого нет. Как видите, ночь. Подумайте! Вы, может быть, сомневаетесь, не обманем ли мы вас. Но все доскональные условия можно выработать так, чтобы они вас устраивали, хотя я уполномочен обо всем договориться немедленно. Учтите, если вы почувствуете, что мы не выполняем хоть один пункт договора, вы немедленно можете отказаться от своего рапорта о демобилизации, и вас, разумеется, с удовольствием снова примут на службу. Но уверяю вас — дело это верное, обман и промах исключены. В противном случае, не примите это за угрозу, я не ручаюсь за вашу жизнь… и не только за вашу!

Увидев резкий свет автомобильных фар, незнакомец шагнул в сторону и исчез.

А около Михаила остановился газик.

— Милости прошу к нашему шалашу! — весело предложил Леонид Леонидович Домин. — Узнаете этого товарища? — и подсветил фонариком лицо Чижикова. Тот на заднем сиденье улыбался. — Михаил, садись. Заедем ко мне. Мы за тобой кинулись в погоню, не зря же бензин жгли! Ну!

Михаил сел около Алексея. Газик тронулся.

— Миша, извини за любопытство: в свете фар вас было двое: ты и…

— И прямо персонаж из детектива. Один типчик сначала уговаривал меня демобилизоваться или не замечать темные дела контрабанды, большие деньги сулил. А потом даже угрожать стал, — сказал Михаил, с удовольствием отдыхая в машине. — Для них деньги — словно семечки.

— Да ты о семечках еще расскажешь подробно.