Когда заговорщики были арестованы, улицы заполнились невероятными слухами. Кардинала называли величайшим подлецом, которого когда-либо знала Франция. Повсюду распространялись истории об оргиях, которые происходили у него в Саверне. Каждую женщину, чьи имя упоминалось в новостях, называли его любовницей.
Париж был против кардинала, а двор — против меня. Я внезапно поняла это по тем взглядом, которые бросали в мою сторону, и по той печали, которую испытывали мои друзья, такие, как моя дорогая мадам Кампан и Элизабет. Габриелла была в нерешительности. Она находилась под влиянием своей семьи, а кардинал принадлежал к одной из величайших династий Франции. Вот в чем была суть дела. Кардинала арестовали публично, а это было оскорблением, нанесенным знати.
Постепенно мне становилось ясно, как сильно меня ненавидят те, что находятся в моем окружении, и я стала сомневаться в искренности этих людей, которые всегда выказывали мне такое почтение и, как я полагала, любовь.
Потом неожиданно общественное мнение изменилось — казалось бы, без всякой причины. Но я полагаю, что без причины ничто не происходит. Народ Парижа, так быстро почувствовавший поворот событий, теперь проявлял преданность кардиналу. Он уже больше не был законченным негодяем. Он был героем, которого оклеветали. Но, разумеется, в этой истории все же должен был быть злодей — или, возможно, злодейка. Графиня де ла Мотт? Да, она была слишком сильно замешана во всем этом, но эта история не была бы столь интригующей, если бы на ее заднем плане, как предполагалось, не вырисовывалась еще одна зловещая и мрачная фигура. И этой фигурой была королева.
Люди говорили шепотом, что, если бы не королева, ничего такого не случилось бы.
Ежедневно публиковались отчеты об этом деле. Один издатель выпускал ежедневный отчет о событиях, и люди не могли дождаться, когда его листки выйдут из печати. Кардинал снова стал Прекрасным Преосвященством — таким горделивым, таким красивым! В моду вошли красно-желтые ленты. Этот цвет называли «Cardinal sur la paille»[114]. О кардинале рассказывали истории. Его распутство теперь называли галантностью. Когда его арестовывали, он якобы притворился, будто застегивает башмак, а сам в это время нацарапал записку своему наперснику аббату Жоржелю. В ней он просил его уничтожить некоторые бумаги, находившиеся в его парижском особняке, которые имели отношение к делу об ожерелье. Аббат выполнил его распоряжение, уничтожив множество ценных улик. Теперь все обсуждали это и, вместо того чтобы признать, что кардинал поступил таким образом, чтобы избежать собственного уличения, все дело истолковывали так, будто бы он не желал, чтобы в этом деле было замешано одно известное лицо.
Я снова была беременна. Кроме того, меня беспокоило состояние здоровья моего старшего сына. Став более серьезной и сознательной, я все больше и больше времени проводила со своей семьей, но дело о бриллиантовом ожерелье не могло не оказывать влияния на мою личную жизнь. Оно глубоко затрагивало меня, даже несмотря на то, что я не принимала в нем никакого участия.
Кардинала защищали самые искусные адвокаты Парижа. Это были такие известные личности, как Тарже, де Бонньер и Лярже-Барделен. Тарже был признан одним из светил французской адвокатуры. Шестидесятилетний мэтр Дуайо защищал мадам де ла Мотт, и она так очаровала его, что он стал своего рода ее рупором. Фактически она сама себя защищала, используя Дуайо лишь как средство. Правда, оказалось, что это не пошло на пользу заключенной. Дело в том, что она дала по поводу происшедшего самые фантастические объяснения. Баронессе д’Олива назначили молодого адвоката, только что со студенческой скамьи, и он был сразу же пленен ею.
Возбуждение все нарастало. Никто не говорил ни о чем другом, кроме как о деле об ожерелье. Мадам Калиостро была освобождена, поскольку было доказано, что она не имела никакого отношения к этому делу. Она направилась в отель на улице Сен-Клод, чтобы ожидать там решения суда. К ней приходили люди, занимавшие высочайшее положение в стране, чтобы тем самым показать, что, по их мнению, с ней поступили несправедливо. Она принимала их со следами слез на лице. Стало очень модно наносить визит этой даме.
Все это являлось показателем общего настроения народа. Люди начали говорить друг другу, что некто, не представший перед судом, и является истинным виновником.
В соответствии с обычаем, содержание бесед заключенных со своими адвокатами было опубликовано. Эти отчеты распродавались в огромных количествах. Речи в защиту обвиняемых были опубликованы еще до того, как были произнесены, так что люди могли следить за ходом судебного процесса.
Об этом деле было написано очень много и выдвинуто множество теорий. Откуда мне знать, какая из них была верной?
Я считала, что кардинал был виновен, и не могла понять, каким образом его могли ввести в заблуждение. В то же время очень многие верили, что он действительно был обманут. Все считали его невиновным.
Мадам де ла Мотт сделала экстраординарные заявления, в которых фигурировали все действующие лица, однако моего имени она не упомянула. Как только доказывали, что очередная из рассказанных ею историй лжива, она немедленно сочиняла новую. В суде, где одному обвиняемому разрешалось задавать вопросы другому, она поставила кардинала в тупик, когда он спросил ее, каким образом ей удалось заполучить такое богатство. Она ответила, что он сам должен знать об этом, ведь он был ее щедрым любовником. Она упрекала Олива за ее распущенность. Калиостро так рассердил ее, что она схватила подсвечник и швырнула в него.
Калиостро отвечал ей своей характерной бранью — словами, которых большинство людей не могло понять. Они свидетельствовали о его мистицизме и отстраненности от обычных людей.
Когда Жанне устроили очную ставку с Олива и Рето де Виллетт, которые рассказали о сцене в роще Венеры, она неистово бранилась и бушевала. Поскольку она не могла отрицать, что эта сцена действительно имела место, то не нашла ничего лучшего, как упасть в обмород. Когда надзиратель попытался помочь ей, она внезапно пришла в себя и укусила его в шею.
На фоне столь дикого поведения мадам де ла Мотт и причудливых речей Калиостро кардинад выглядел человеком хорошо воспитанным и даже честным. Его популярность росла с каждым днем, и, по мере того как неожиданно появлялись все новые истории, а судьи и народ пытались понять их смысл, крепла их уверенность в том, что кардинал стал жертвой обмана негодяев.
Олива родила в Бастилии ребенка, которого ее любовник тут же признал своим, и сразу же стала взывать к милосердию и христианским чувствам судей. Она сказала, что не сделала ничего плохого, лишь выдала себя за королеву, но ведь она понятия не имела, с какой целью. В тот момент, когда ее вызвали, чтобы дать свидетельские показания, она кормила свое новорожденное дитя грудью и умоляла членов парламента, чтобы они были так добры подождать, пока ее маленький сын не насытится. Все были глубоко растроганы, и члены парламента терпеливо ждали. В выпусках новостей появилось такое сообщение: «Перед лицом Природы Закон был вынужден замолчать». Какое впечатление она произвела на всех своим расстегнутым корсажем и длинными волосами, ниспадающими на плечи, которые были так похожи на мои! Когда появились признаки того, что она близка к обмороку, даже самые суровые законники готовы были подхватить ее на руки. Все были убеждены, что это очаровательное создание лишь послужило орудием в руках злоумышленников и что сама она абсолютно невиновна — хотя я уверена, что это было не так.
Затем настала очередь Калиостро, одетого в зеленый шелк, вышитый золотом.
— Кто вы и откуда прибыли? — спросили его.
— Я — знаменитый путешественник! — закричал он громким голосом, вызвавшим смех.
Но он тут же заставил всех замолчать своей красочной бранью. Думаю, многие из тех, кто присутствовал там, хотя и смеялись над ним днем, в зале суда, в то же время опасались того, что этот пользующийся дурной славой колдун может им навредить.
