— Сир, — запинаясь, пробормотал кардинал, — я слишком огорчен, чтобы ответить вашему величеству в настоящий момент… Я не в состоянии…

Король добродушно произнес:

— Постарайтесь успокоиться, мсье кардинал, и пройдите в мой кабинет! Там вы найдете бумагу, перья и чернила. Напишите все, что вы можете рассказать мне.

Кардинал вышел.

— Он очень виноват! — сказал Бретей.

Однако король промолчал. Все это его очень сильно расстроило.

Мы ждали в течение четверти часа. Снаружи, в прихожей под названием Бычий Глаз, где собралась толпа, люди, должно быть, уже начали беспокоиться. Они, вероятно, поняли, что что-то не в порядке. Король, нахмурившись, сидел за своим столом, то и дело поглядывая на часы. Миромениль выглядел очень обеспокоенным.

Через пятнадцать минут кардинал появился с листком бумаги, едва исписанным наполовину.

Я стояла рядом с королем и читала вместе с ним. Письмо содержало всего пятнадцать строчек и казалось очень запутанным. Я смогла понять только, что женщина, назвавшаяся графиней де ла Мотт-Валуа, убедила его, что необходимо купить ожерелье для меня, и теперь он знает, что эта женщина обманула его.

Король вздохнул и отложил бумагу. Я не смотрела в сторону кардинала Рогана, но знала, что его глаза в эту минуту были устремлены на меня. В тот момент я ненавидела его всем сердцем.

— Где же женщина? — спросил король.

— Не знаю, сир.

— Где ожерелье?

— Оно у этой женщины, сир.

— Где документы, якобы подписанные королевой?

— У меня, сир. Они поддельные.

— Мы прекрасно знаем, что они поддельные.

— Я принесу их вашему величеству.

— Хочу предупредить вас, кузен, что вы уже почти арестованы, — сказал король.

Кардинал был поражен.

— Ваше величество знает, что я всегда буду повиноваться вашим приказам. Но умоляю вас, пощадите меня и не арестовывайте в этом кардинальном облачении!

Я заметила, что мой муж колеблется. Ему хотелось избавить Рогана от такого позора. Я стиснула руки. Луи взглянул на меня с почти извиняющимся выражением, но мои губы сжались. Выражение моего лица ясно показало, как я отнесусь к тому, что он проявит слабость, и тогда он сказал:

— Боюсь, что мне все же придется сделать это!

— Ваше величество, вспомните о близком родстве наших семей! — продолжал кардинал.

Я увидела, что мой муж заметно тронут его мольбами, и мои глаза наполнились слезами гнева. Луи увидел мои слезы и сказал:

— Мсье, я сделаю все, что смогу, чтобы утешить вашу семью, и буду очень рад, если вы сумеете доказать свою невиновность. Но я должен выполнить свой долг как король и как супруг.

Мсье де Бретей был на моей стороне. Он сделал знак кардиналу, чтобы тот подошел к двери, выходившей в Salon de la Pendule[110]. По такому случаю он был, естественно, переполнен. Присутствовали все придворные. Одни собрались в Бычьем Глазе, другие — в длинной галерее, в зале Совета и в парадном зале.

Бретей громким голосом отдал капитану королевской охраны необычную команду, которая эхом разнеслась по стеклянной галерее:

— Арестуйте кардинала Рогана!

Я торжествовала, и это торжество ослепляло меня. «Теперь все улажено. Будет доказано, что кардинал — обманщик, и его накажут за все грехи», — говорила я себе.

Потом я села и написала письмо брату Иосифу:

«Что касается меня, то я испытываю восторг при мысли о том, что больше никогда не услышу об этом скверном деле».

Теперь я не могу понять, как могла так обманываться. Действительно ли так думала или же в глубине души все-таки понимала, какое огромное значение имело это дело, но тем не менее не хотела этого замечать? В конце концов я пришла к мысли о том, что мастерски умела вводить в заблуждение саму себя.

Я ожидала поздравлений от своих друзей. Я ждала, что они скажут, как приятно им было узнать, что этому злому человеку наконец придется дать отчет в своих дурных поступках. Однако в моих апартаментах царило странное глубокомысленное молчание. Габриелла не навещала меня. Мне и в голову не приходило, что ее семья могла посоветовать ей держаться от меня подальше. Мадам де Кампан была спокойна и сдержанна, словно тоже была замешана в этом деле. Ей следовало бы предостеречь меня, ведь она по-настоящему заботилась обо мне, и, когда я была в опасности, ее любовь ко мне заставляла ее тревожиться, в то время как ее ум не позволял ей обманываться. Принцесса де Ламбаль была согласна со мной и считала, что я поступила правильно. Но ведь, как отметил однажды Вермон, она имела репутацию глупой женщины. Элизабет же была опечалена. Но ее благочестие всегда заставляло ее оплакивать несчастья других людей, даже тех, которые, как она знала, заслужили наказание. Мои невестки, казалось, самодовольно радовались. Но мне еще так о многом нужно было подумать! Как насчет «Севильского цирюльника»? Ничто не должно было помешать этой постановке!

Я решила сразу же уехать из Версаля в Малый Трианон.

— Мы должны продолжить репетиции, которые были прерваны этим нелепым делом об ожерелье! — заявила я.

Итак, я уехала в Трианон и не думала больше ни о чем, кроме своей роли.

Когда мадам Кампан сообщила мне, что семейство Рогана в ярости из-за того, что кардинал был арестован и отправлен в Бастилию, я только рассмеялась.

— Это как раз то место, где ему следовало бы находиться уже давно! — ответила я. — А теперь послушай-ка меня в первом акте!

Как ни странно, но в этой самой пьесе был один диалог, который мог послужить мне мрачным предостережением. Я и сейчас еще помню речь Базиля о клевете, но тогда я почему-то не обратила на нее внимания.

«Клевета! Вы не знаете, чем вы пренебрегаете, когда пренебрегаете ею. Мне приходилось встречать людей кристальной честности, уничтоженных ею. Поверьте мне, нет такого ложного слуха, как бы он ни был груб, такой мерзости или смешной лжи, в которые бы бездельники в большом городе не могли заставить поверить всех, стоит им только потрудиться. А здесь у нас есть титулованные сплетники, которые являются непревзойденными мастерами в этом искусстве».

Какими справедливыми оказались эти слова, и как глупа я была, полагая, что больше никогда не услышу об этом деле с бриллиантовым ожерельем!

Но я не думала ни о чем, кроме нашего спектакля.

И вот наконец я, торжествующая, стояла на сцене и принимала аплодисменты. Я играла так, как редко играла раньше.

Такой чудесный спектакль в моем собственном театре, и я сама играла в нем главную роль! Я была счастлива и возбуждена от сознания своего успеха. Тогда я и понятия не имела, что играла в своем театре последний раз.