Так что я танцевала только с ним, с Артуа и с некоторыми другими членами нашей маленькой компании авантюристов, которые охраняли меня по приказу Луи.

Оперный театр, его огромные люстры, свет, исходящий от тысяч свечей, запах помады для волос, неясное облако пудры в воздухе — все это так четко запечатлелось в моей памяти! Он до сих пор очаровывает меня своей романтикой — главным образом из-за одного человека, которого мне в недалеком будущем предстояло встретить здесь. Я всегда буду чувствовать, что парижский оперный театр занимает особое место среди моих самых нежных воспоминаний.

В ту ночь, к нашему счастью, которого мы не заслужили, с нами не случилось ничего плохого. Мы весело танцевали всю ночь, и уже рассветало, когда мы возвращались назад по дороге в Версаль.

На следующее утро мы пришли к мессе с блеском в глазах и с самым невинным видом, будто все эти безрассудные авантюры не имели к нам никакого отношения.

Артуа и я поздравляли себя с тем, что бросили вызов этикету.

Наступил день моего официального въезда в Париж. Увидев город ночью со всеми его завораживающими контрастами, его великолепными зданиями и столь присущим ему духом веселья, я страстно желала побывать там снова.

Париж! Город, который вначале любил меня, а потом устал от меня, отверг и возненавидел! Он чем-то походил на огромный корабль. Собор Парижской богоматери был его кормой, а носом — старый мост Пон-Нёф на островке Перевозчика Коров.

Это был чудесный день. Небо было голубым, и светило солнце. Вдоль дороги, ведущей из Версаля в Париж, стояли люди и ждали, когда мы проедем мимо. Увидев меня, они разражались приветственными криками. Мой муж, сидевший рядом со мной, откинулся назад, чтобы каждый мог видеть меня.

— Они зовут нас! Они любят нас! — сказала я ему.

— Нет, — ответил он, — они зовут тебя!

Я была в восторге, так как ничто не доставляло мне большего удовольствия, чем восхищение. И я отвечала на их восторженные возгласы. Я улыбалась и наклоняла голову, а они кричали, что я прелестна, как картинка.

— Да здравствует наша дофина! — кричали они.

Прованс и Мария Жозефа выглядели раздраженными, будучи не в состоянии скрыть свою зависть. А я улыбалась как можно ослепительнее, чем вызвала еще больше приветственных возгласов.

Когда мы приблизились к городу, мне стоило неимоверных усилий заставить себя усидеть на месте, настолько я была возбуждена. Перед моими глазами мелькали улыбающиеся лица, в нашу карету бросали цветы, развевались флаги, и отовсюду слышались приветственные крики.

В воротах города меня ждал маршал де Бриссак, губернатор Парижа. Он держал в руках серебряное блюдо, на котором лежали ключи от города. Под крики одобрения он вручил их мне. С площади Инвалидов, а потом — от ратуши и Бастилии послышался грохот ружейной стрельбы.

О, какое это было чудесное зрелище! Невероятное множество людей собралось здесь, чтобы приветствовать меня в своем городе!

Я слышала их реплики:

— Ну, не прелестна ли она? Что за маленькая красавица! Изящна, как фея!

Милые люди! Как я любила их! В порыве чувств я даже послала им воздушный поцелуй, и они радостно ответили мне.

Все рыночные торговки, одетые в свои лучшие платья из черного шелка, собрались, чтобы приветствовать меня. Они кричали, что счастливы видеть дофину в своем городе. Я была поражена тем, что все эти люди имели вид хозяев, и поняла, что город принадлежал им, а не королю. Если у короля не было любви к Парижу — что ж, Париж мог обойтись и без него. Париж принадлежал торговцам, лавочникам, подмастерьям. Все это я поняла в тот день. Город принадлежал им, и они приветствовали меня в нем, потому что я была молодая и хорошенькая и показала, что хочу им понравиться. Я влюбилась в Париж, поэтому и Париж влюбился в меня.

Что это была за процессия! Нас эскортировали личные телохранители короля, а за нашей каретой ехали три другие кареты, в которых располагались слуги.

После того как мне вручили ключи, мы въехали в город, и наши кареты двинулись по направлению к собору Парижской богоматери, где мы прослушали мессу. Потом мы направились в коллеж Луи-ле-Гран. Там, в Сент-Женевьев, нас ждали аббат и монахи.

Выслушав его приветствия, мы продолжали свой путь. Миновав Триумфальную арку, наша процессия объехала весь город, чтобы люди, собравшиеся на улицах, могли увидеть меня хотя бы мельком.

Это было одно из самых волнующих событий в моей жизни. Я была по-настоящему счастлива. У меня было прекрасное чувство, что все идет хорошо. Наконец мы прибыли в Тюильри, где должны были обедать. Толпа, заполнившая сад, была еще больше, чем те, что я видела до сих пор.

Не успели мы войти внутрь, как люди начали вызывать нас.

Мсье де Бриссак сказал:

— Они не успокоятся до тех пор, пока вы не покажетесь им.

— Тогда я так и сделаю, ведь я не могу разочаровать народ Парижа! — ответила я.

Мы вышли на балкон. Увидев меня, люди, собравшиеся в саду, закричали, приветствуя свою дофину и желая ей долгих лет жизни. Я стояла, улыбаясь и кланяясь, и чувствовала себя очень счастливой.

— Мы обожаем ее! — кричали они. — Она такая милая! Да благословит Бог нашу очаровательную маленькую дофину!

Я была так счастлива! Я очень страдала от критики со стороны моей матушки и Мерси, поэтому так нуждалась в поддержке! И здесь я получила гораздо больше поддержки, чем где-либо.

— О, дорогие, дорогие мои люди, — кричала я, — Как я люблю их! Mondieu[41], какие толпы! Сколько же их пришло сюда!

Мсье де Бриссак улыбался, стоя рядом со мной. Потом он поклонился и сказал:

— Мадам, я надеюсь, мсье дофин не обидится, но там, внизу, стоят двести тысяч человек, которые влюблены в вас!

Я заверила его, что это самое восхитительное событие за всю мою жизнь.

Париж принял меня от всего сердца, и я тоже приняла Париж от всего сердца.

Я вернулась в Версаль словно во сне. Мне казалось, что я все еще слышу аплодисменты и комплименты.

Король пришел послушать, как прошла моя поездка. Я боялась, что, если расскажу ему о том, как меня принимали, он опечалится. Ведь я поняла значение этих неистовых приветствий. Те люди, которые приветствовали меня и моего мужа, не стали бы приветствовать короля. Они ждали его смерти, потому что ненавидели его. Людовик, которого когда-то называли Многолюбимым, стал теперь Людовиком Ненавистным. Как это было печально для него! Но он, казалось, не обращал на это внимания.

Он взял мои руки и поцеловал их.

— Я слышал, это был триумф, — сказал он.

— Ваше величество, вы рады этому?

— Я бы отрекся от них, если бы они не проявили достаточно хороший вкус и не встретили вас с обожанием.

Ох уж эти французы! Как хорошо они умеют скрывать свой холодный цинизм под цветистыми словами!

Все еще пребывая в торжественном настроении, я села и написала письмо матушке.

«Дорогая матушка! Невозможно описать тот восторг и ту любовь, которые выказал нам народ… Как мы счастливы, что с такой легкостью завоевали его дружбу! Я знаю, насколько эта дружба драгоценна, глубоко осознаю это и никогда об этом не забуду!»

Я радовалась, когда писала матушке свое письмо. Теперь она будет знать, что я вовсе не обманула ее надежды, как она, казалось, иногда думала. Возможно, Мерси не одобрял многого из того, что я делала, зато народ Парижа с первого взгляда совершенно ясно выказал мне свое одобрение.

Какой счастливой я себя чувствовала, когда ложилась в постель в ту ночь! Мой муж лежал рядом со мной и крепко спал. Церемония утомила его, в то время как меня она только возбудила.

Дни скуки подошли к концу. Париж подсказал мне новый образ жизни, и я едва могла дождаться, чтобы начать вести его.