Я была одинока и беззащитна перед этими людьми, которые пришли в Версаль, чтобы убить меня. Я сложила руки поверх своего бело-золотого полосатого халата, в который я поспешно закуталась, когда меня подняли с кровати. Мои волосы рассыпались по плечам. Я услышала, как чей-то голос крикнул:

— Ну, вот и она, эта австрийка! Стреляйте в нее!

Я наклонила голову, словно приветствуя их. Вокруг по-прежнему стояла тишина.

Я не знаю, что произошло за эти секунды. Знаю только, что французы — действительно самый эмоциональный народ на свете. Они любят и ненавидят с большим неистовством, чем остальные. Все их чувства чрезвычайно сильны, возможно, потому, что они чрезвычайно скоротечны.

Мое явное бесстрашие, может быть, моя исключительная женственность, мое холодное безразличие к смерти на короткое время тронули их.

Кто-то крикнул: «Да здравствует королева!» И другие подхватили этот крик. Я взглянула вниз, на море лиц, на этих людей с дурной репутацией, с их ножами и дубинками, с их жестокими лицами. И я не боялась их.

Я поклонилась еще раз и вернулась обратно в комнату. Там меня встретили смущенным молчанием, которое продолжалось несколько секунд. Потом король обнял меня со слезами на глазах, а дети, вцепившись в мою юбку, плакали вместе с ним.

Но это была всего лишь короткая передышка. Толпа снова закричала:

— В Париж! Короля — в Париж!

Король сказал, что этот вопрос нужно обсудить с Национальной Ассамблеей. Ее членов нужно пригласить приехать во дворец.

Но люди снаружи становились все более настойчивыми.

— В Париж! Короля — в Париж! — скандировали они.

Сен-При был мрачен. Аксель — тоже.

— Они ворвутся во дворец! Совершенно ясно, мсье де Лафайетт, что у вас недостаточно сил, чтобы сдержать их! — сказал он.

Лафайетт не мог отрицать этого.

— Я должен предотвратить кровопролитие! Я мирно поеду в Париж! — сказал король.

Он повернулся ко мне и поспешно произнес:

— Мы должны быть вместе… Мы все!

Потом он вышел на балкон и сказал:

— Друзья мои! Я поеду в Париж вместе с женой и детьми. Я доверяю то, чем дорожу больше всего, любви моих добрых и верных подданных.

Послышались радостные крики. Их путешествие закончилось успешно. Их миссия была выполнена.

Лафайетт вошел в комнату с балкона.

— Мадам, вы должны обдумать это! — сказал он серьезно.

— Я уже обдумала. Я знаю, что эти люди ненавидят меня. Я знаю, что они намереваются убить меня. Но если такова моя судьба, я должна принять ее. Мое место — рядом с моим мужем.

Был час пополудни, когда мы покинули Версаль. Прошедший накануне дождь уступил место солнечному свету, и стоял чудесный осенний день. Но хорошая погода не могла улучшить наше настроение.

В карете, в которой ехали мы с королем, находились также наши дети, мадам де Турзель, граф и графиня Прованские и Элизабет.

Я никогда не забуду эту поездку. Хотя мне предстояло испытать еще большие унижения, пережить еще большие трагедии, она стоит особняком в моей памяти. Запах этих людей, их злобные лица рядом с нашим экипажем, кровожадные взгляды, которые они бросали в мою сторону! Это долгое, медленное путешествие заняло шесть часов. Я чувствовала в воздухе запах крови. Кто-то из этих дикарей убил гвардейцев, и теперь они несли на пиках их головы впереди нас. Полагаю, это было мрачное предупреждение о том, что они собирались сделать с нами. Они даже заставили парикмахера сделать прически на этих головах. Этот несчастный человек был вынужден делать это под угрозой смерти, испытывая отвращение и тошноту.

Верхом на пушке ехали пьяные женщины, выкрикивавшие друг другу непристойности. Мое имя часто упоминалось. Но я испытывала к ним слишком сильное отвращение, чтобы заботиться о том, что они говорили обо мне. Некоторые женщины, наполовину обнаженные, потому что они не позаботились о том, чтобы сменить юбки, шли под руку с солдатами. Они разграбили королевские амбары, и экипажи были нагружены мешками с мукой, которые бдительно охраняли солдаты. Базарные торговки приплясывали вокруг нашей кареты и кричали: «Нам больше не нужен хлеб! Мы везем с собой в Париж пекаря, жену пекаря и его мальчишку!»

Мой маленький сын хмыкнул:

— Я так голоден, мама! Твой Chou d’Amour не завтракал, не обедал…

Я утешала его, как только могла.

Наконец мы приехали в Париж. Мэр Байи приветствовал нас при свете факелов.

— Какой это замечательный день! Наконец-то парижане могут видеть в своем городе его величество со своей семьей! — сказал он.

— Надеюсь, что мое пребывание в Париже принесет мир, гармонию и подчинение законам! — гордо ответил Луи.

Как бы мы ни были измучены, все же нам пришлось ехать в ратушу. Там мы сели на трон, на котором до нас сидели короли и королевы Франции. Король попросил Байи передать людям, что он всегда испытывает удовольствие и доверие, оказываясь среди обитателей своего доброго города Парижа.

Когда Байи повторял эти слова, он пропустил слово «доверие». Я сразу же заметила это и напомнила Байи о его оплошности.

— Вы слышите, господа? Ведь так получилось даже лучше, чем если бы моя память не подвела меня! — сказал Байи.

Они высмеивали нас. Они делали вид, будто обращаются с нами как с королем и королевой, в то время как на самом деле мы были всего лишь их пленниками.

Потом нам дали короткую передышку. Нам позволили переехать из ратуши в Тюильри — в этот мрачный, пустынный дворец, который они выбрали для нас.

С каким ужасным роковым чувством я вошла в Тюильри! Прошло уже много времени с тех пор, как это место было обитаемо. Там было сыро и холодно. Коридоры были такими темными, что даже днем их приходилось освещать чадящими масляными лампами. Мы были в таком изнеможении, что единственное, что нам хотелось, — это спать. Дофин больше уже не говорил, что голоден. Его глаза слипались, но все же он сказал:

— Это противное место, мама! Давайте сейчас же поедем домой!

— Но почему же, мой Chou d’Amour, ведь Людовик Четырнадцатый жил здесь и любил это место. Поэтому ты тоже должен полюбить его!