Погруженная в свои собственные дела, я видела эту трагедию как бы сквозь мутное стекло. Мои собственные страдания сделали меня совсем другой, непохожей на то беззаботное создание, каким я была в дни моей юности. Поэтому теперь я многое понимаю и сочувствую другим людям, когда они страдают. Я с грустью размышляю об их страданиях — возможно, потому, что не выношу мыслей о своих собственных.

Долгое время Иосиф был ужасно несчастен. Но, так как он был самым старшим и самым важным из нас, он обязательно должен был снова жениться. Он очень рассердился, когда матушка и принц Вензель Антон Каунитц выбрали для него новую жену. Когда она прибыла в Вену, он почти не говорил с ней. Она была совсем не похожа на Изабеллу — маленькая, толстая, с неровными черными зубами и красными пятнами на лице. Иосиф сказал Леопольду, которому он доверял больше, чем кому-либо еще при дворе нашей матушки, что он несчастен и не собирается скрывать это, так как притворство не в его натуре.

Невесту звали Йозефа, и она, должно быть, тоже была несчастна. Иосиф приказал соорудить перегородку, разделяющую на две части балкон, на который выходили двери их отдельных комнат, так что он никогда не встречался с женой, даже если они выходили из своих комнат одновременно.

Мария Кристина как-то сказала:

— Если бы я была на месте жены Иосифа, я бы пошла и повесилась на дереве в саду Шонбрунна.

Когда мне было десять лет, я стала свидетельницей другой трагедии. Это была самая настоящая трагедия даже для меня, и ома глубоко поразила меня.

Леопольд собирался жениться. Для меня и Каролины в этом не было ничего необычного, ведь при таком большом количестве братьев и сестер у нас то и дело играли свадьбы. Если бы эта свадьба должна была состояться в Вене, она еще могла бы представлять для нас интерес. Но Леопольд должен был жениться в Инсбруке. Отец собирался ехать на свадьбу, но матушка не могла покинуть Вену, так как ее удерживали там государственные дела.

Я была в классной комнате и обводила буквы пером, когда пришел один из пажей моего отца и сказал, что отец зовет меня, чтобы попрощаться со мной. Это удивило меня, как как всего лишь полчаса назад я уже простилась с ним и сама видела, как он ускакал вместе со слугами.

Айя встревожилась.

— Должно быть, что-то случилось, — сказала она. — Иди быстрее!

Я поспешила за слугой. Отец сидел на коне, глядя назад, в сторону дворца. Когда он увидел, что я иду к нему, его глаза заблестели от радости, он казался очень довольным. Отец не спешился, а поднял меня к себе на лошадь и обнял так крепко, что мне стало больно. Я чувствовала, что он пытается что-то сказать, но не знает, как начать. Он ни за что не хотел отпускать меня, и я решила, что, может, ему хочется взять меня с собой в Инсбрук. Однако это было невозможно, так как прежде надо было согласовать все это с матушкой.

Его объятия ослабли, и он с нежностью посмотрел на меня. Я обняла его за шею и вскрикнула:

— Милый, милый папа!

На глазах его показались слезы, отец обнял меня правой рукой, а левой стал гладить мои волосы. Ему нравилось гладить мои волосы, густые и светлые. Их называли каштановыми, хотя мои братья, Фердинанд и Макс, дразнили меня «рыжей». Слуги отца стояли в ожидании, и тогда он подал знак одному из них, чтобы меня забрали от него.

Он повернулся к окружавшим его друзьям и произнес дрожащим от волнения голосом:

— Господа, один Бог знает, как мне хотелось поцеловать этого ребенка!

Это было все. Отец попрощался с улыбкой, и я вернулась в классную комнату. В течение нескольких минут я была в замешательстве, а потом как обычно забыла об этом происшествии.

Тогда я видела своего отца в последний раз. В Инсбруке он почувствовал себя плохо, и друзья упрашивали его сделать кровопускание. Но он условился после обеда пойти с Леопольдом в оперу и боялся, что, если ему сделают кровопускание, он вынужден будет остаться дома и отменить посещение театра. Это могло обеспокоить Леопольда, который, как и все остальные дети, нежно любил его. Отец решил, что будет лучше не расстраивать сына и сначала пойти с ним в оперу, а уже после этого спокойно согласиться на кровопускание.

Итак, отец пошел в оперу, и там ему стало плохо. С ним случился удар, и он умер на руках у Леопольда.

Потом, как и следовало ожидать, люди говорили, что накануне смерти у отца появилось ужасное предчувствие того, какая участь ждет меня. Вот почему он послал за мной таким необычным образом.

Мы все были в отчаянии из-за того, что потеряли отца. Я грустила несколько недель, но потом мне начало казаться, будто я никогда и не знала его. Но матушка была просто убита горем. Она обняла мертвое тело моего отца, когда его принесли домой, и оторвать ее от него можно было только силой. Потом она заперлась в своих комнатах и всецело отдалась своему горю, которое выражалось так бурно, что врачи были вынуждены вскрыть ей вену, чтобы облегчить страдания. Она остригла волосы, которыми так гордилась, и стала носить черные вдовьи одежды, в которых выглядела еще более суровой, чем прежде. В последующие годы я ни разу не видела ее одетой по-другому.

После смерти моего отца матушка, казалось, стала больше беспокоиться обо мне. Прежде я была лишь одной из ее многочисленных детей. Теперь же в тех случаях, когда все мы должны были сопровождать ее, я часто видела, что ее внимание сосредоточивалось на мне. Это встревожило меня, но вскоре я обнаружила, что моя улыбка может смягчить ее точно так же, как и милую старую Айю, хотя не во всех случаях и не с такой легкостью. И, конечно же, я старалась скрыть свои недостатки, используя этот свой дар, и добиться, чтобы люди относились ко мне снисходительно.

Вскоре после смерти отца начались разговоры о каком-то «французском браке». Курьеры непрерывно ездили туда и обратно, везя с собой переписку между Каунитцем и моей матушкой и между матушкой и ее послом во Франции.

Каунитц был самым влиятельным человеком в Австрии. Он был щеголем и в то же время одним из самых хитрых политиков Европы. Матушка была о нем очень высокого мнения и доверяла ему больше, чем кому-либо. Прежде чем он стал ее главным советником, он служил ее послом в Версале, где сделался большим другом мадам де Помпадур. А это означало, что и король Франции относился к нему благосклонно. Будучи в Париже, он задумал заключить союз между Австрией и Францией. Осуществить этот план можно было с помощью брачного союза между членами династий Габсбургов и Бурбонов. Жизнь во Франции привила ему манеры француза, а поскольку он и одевался как француз, в Австрии его считали довольно эксцентричным. Но в некоторых отношениях он был истинным немцем — спокойным, дисциплинированным и педантичным. Фердинанд рассказывал нам, что Каунитц пользовался яичными желтками для улучшения цвета лица. Он наносил их на лицо и размазывал. Благодаря этому его кожа всегда была свежей. Чтобы сохранить зубы, он после каждой трапезы чистил их губкой и щеткой. Он неукоснительно следил за тем, чтобы его парик был полностью напудрен. Для этого он приказывал своим слугам встать в два ряда и проходил между этими рядами, в то время как слуги обсыпали его пудрой, раздувая ее в воздухе. Он шел, весь окутанный облаком пудры. Зато этот способ гарантировал, что его парик будет напудрен равномерно.

Каунитц был для нас объектом насмешек. Но я не знала, что, пока мы все вместе насмехались над его странными привычками, он решал мою судьбу. Если бы не он, я не была бы сейчас там, где я нахожусь.

Каролина узнала, что одна из нас, возможно, станет женой короля Франции. Нелепость этого предположения вызвала у нас смех. Ведь король Франции был уже стар — ему было почти шестьдесят лет. Мы хохотали, обсуждая, как забавно было бы иметь мужа, который по возрасту старше нашей матери. Но вот дофин Франции, сын того самого короля, который мог бы стать мужем одной из нас, умер, и дофином стал его сын. Мы были взволнованы, когда узнали, что новый дофин был еще мальчиком, примерно на год старше меня.