Мать выросла от помощницы революции до ее непосредственной активной участницы. На нее, конечно же, оказывали большое влияние отец и мы, но надо сказать и об огромном влиянии на нее Ли Гван Рин. Когда Ли гостила у нас, она привлекала мать к участию в работе Южноманьчжурской федерации по просвещению женщин.

Если моя мать обладала бы только одной чисто материнской любовью, то я не мог бы, пожалуй, вспоминать о ней с такой горячей привязанностью к ней. Любовь моей матери ко мне не была только чисто материнской. Это была настоящая и, я бы сказал, революционная любовь, суть которой — в том, что мать, прежде чем считать своих детей своими родными, должна видеть в них сынов Родины, а дети, прежде чем быть верными своим родителям, должны быть всей душой преданными Родине. Всю жизнь моей матери можно уподобить учебнику, который помог мне выработать в себе верный взгляд на жизнь и революцию.

Если мой отец был учителем, вселившим в нас непреклонный революционный дух — бороться даже из поколения в поколение и непременно добиться возрождения Родины, то моя мать была благодарной учительницей, которая убеждала нас в том принципе, согласно которому человек, начавший дело революции, должен стараться реализовать намеченную цель, не пленясь чувствами личного знакомства, не отвлекаясь на посторонние пустяки и доводя дело до конца.

Если любовь, связывающая родителей и детей, является слепой, то нельзя считать ее прочной. Любовь может быть вечной и святой, когда она будет проникнута поистине благородным духом. Любовь матери ко мне и моя верность матери, сложившиеся в эпоху гибели родной страны, были последовательно проникнуты именно духом патриотизма. Именно с этим духом патриотизма моя мать пожертвовала даже своими родительскими правами — правами матери, которая вправе потребовать от детей быть верными ей.

Я, даже и не успев поставить перед могилой стелу, покинул деревню Туцидянь. Только после освобождения Кореи была поставлена могильная стела с надписью имени моей матери. Жители уезда Аньту, думая о незабвенной матери моей, поставили стелу с высеченными именами всех нас, троих братьев.

После освобождения Родины по заветам покойной матери ее могила вместе с могилой отца были перенесены в Мангендэ.

И после возвращения на Родину долгое время меня не занимали могилы родителей, что были в чужой стране. Ситуация была довольно сложная, была у меня уйма дел. В горах и на полях Маньчжурии, где мы проводили все молодые годы, покоился прах не только моих родителей, но и многочисленных погибших моих соратников, которые прошли со мной сквозь пламя революции. Там были и дети погибших товарищей. Прежде чем найти их прах и привести порученных мне их детей в освобожденную мою родную страну, нельзя было перенести могилы моих родителей — таково было мое решение.

В такое время однажды приехал ко мне Чан Чхоль Хо и уговорил меня перенести их могилы в родной край. Он говорил:

— За перезахоронение отвечать буду я, а вы, Полководец, только заранее выберите в Мангендэ хорошее место для могилы.

Среди тех, кто связан с моей жизнью в Маньчжурии, только он знал могилы моих родителей. Он много потрудился с перенесением этих могил.

Когда я вел вооруженную борьбу, враги отчаянно пытались раскопать эти могилы. Жители Фусуна и Аньту до самого дня освобождения Кореи, обманывая врагов, добросовестно охраняли их и аккуратно ухаживали за ними. Так, Кан Чжэ Ха, бывший мой учитель училища «Хвасоньисук», по два раза в год, в дни весенних и осенних жертвоприношений хансик и чхусок, приготавливал пищу для поминок, приходил с женой и детьми в Яндицунь к могиле моего отца, совершал поминовение усопшего и скашивал траву на могиле.

После смерти матери я стал опекуном двоих братьев, опорой семьи. Но революция не позволила мне держать их под своей опекой и выполнять роль главы семьи. Пришлось оставить горько плачущих братьев в горной деревушке Сяошахэ, где грустно шелестели камышовые заросли. О будущей встрече мы не смогли даже и договориться. И я сделал тяжелые шаги в немилую Северную Маньчжурию.

Вступление японских войск в Аньту стало вопросом времени. Прояпонские помещики уже подготовили даже флаг, чтобы встретить японцев. Армия спасения отечества не могла больше оставаться в Лянцзянкоу. Отряд командира полка Мэна получил приказ отступать в направлении Лоцзыгоу и Ванцина, где местность гористая и степная.

Мы тоже решили покинуть Аньту вместе с Армией спасения отечества в связи с круто изменившейся обстановкой. Это решение было принято на заседании Комитета по работе с солдатами, проходившем в Лянцзянкоу. Общим планом было перемещение опорной базы деятельности в Ванцин, но было решено до определенного времени оставаться в Лоцзыгоу, где сосредоточиваются части отступающей Армии спасения отечества, и вести там работу с китайскими антияпонскими отрядами. Часть командующего Юя тоже эвакуировалась из Аньту в Лоцзыгоу.

Когда мы форсировали подготовку к походу в Северную Маньчжурию, пришел Чхоль Чжу ко мне в Лянцзянкоу.

— Братец, я тоже хочу идти вместе с твоим отрядом. Без тебя больше не могу жить в деревне Туцидянь, — сказал он о цели своего приезда, прежде чем я спросил его об этом.

Мне было понятно желание младшего брата идти вместе с нашим отрядом. Детям восприимчивого возраста было невыносимо проживать день за днем, питаясь только горькой кашей в чужом доме горной деревушки Сяошахэ, где умерла мать.

— А как же быть Ен Чжу, когда и ты уйдешь из Туцидяня? Он, наверно, не сможет вытерпеть одиночества.

— Неудобно же питаться в чужом доме вдвоем. Лучше будет оставить там одного последыша…

Я счел логичными слова Чхоль Чжу, но не мог удовлетворить его просьбу. Младшему брату было уже 16 лет, и он мог бы нести военную службу в отряде, если вручить ему винтовку. Он был рослым и здоровенным не по возрасту, но все-таки он пока еще не созрел для такой службы и мог стать обузой партизанского отряда. Тем более на плечах его лежала еще тяжелая обязанность поднять до надлежащего уровня комсомольскую работу в районе Аньту.

— Я с удовольствием приму твою просьбу, если ты попросишь об этом годика через два-три. Но пока я не могу этого сделать. Потерпи еще несколько лет, хотя тебе и тяжело в одиночестве. Разверни во всю ширь комсомольскую работу. Поработай хоть батраком в чужом доме или займись сезонным трудом. Подпольная деятельность тоже не менее важна, чем вооруженная борьба, и нельзя ее игнорировать. Занимайся пока комсомольской работой и, когда настанет пора, иди к нам, в нашу революционную армию.

Я уговаривал брата, чтобы он не настаивал на своем. Потом мы вместе пошли на постоялый двор, что на берегу пруда. В прохладной комнате резало ухо жужжание бумаги, которой оклеена дверь. Я заказал вина и закуски. На столе лежали две тарелки с застывшим соевым творогом тубу и между ними стояла бутылка вина. У брата повлажнели глаза, когда он смотрел на стол. Он знал, что я не пью, и, видимо, уже догадался, что значит стаканчик вина.

— Чхоль Чжу, прости твоего брата. Не могу я удовлетворить твою просьбу. Я тоже хотел бы взять тебя с собой, но я все же должен оставить тебя. У меня просто разрывается сердце на части. Но, к сожалению, нам снова придется вот так расстаться здесь.

Я смог сказать эти слова, только выпив стакан вина. Трезвым я не мог бы вымолвить ни одного такого слова. И не мог сдержать нахлынувших слез. Чтобы не дать ему видеть мои слезы, я вышел на улицу. Он тоже последовал за мной, оставив на столе недопитый стакан.

— Я понимаю тебя, братец! — сказал он, догнав меня и взяв меня за руку…

Вот так я расстался с младшим братом, и больше мы не смогли снова встретиться.

Когда затем вспоминал я ту хмурую осень, печальную до слез, вспоминал это наше расставание у пруда, я раскаивался, что не мог подольше задержать в своих руках руки брата, который молча пожал мне руку и ушел. Поныне думаю, что это была слишком горькая разлука.