Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Поистине поразительно, что после освобождения страны, когда в Сеуле царили политический беспорядок и хаос, ему удалось, напрягая всю силу воли и духа, написать такую весомую книгу, как «Краткий очерк истории корейского революционного движения за рубежом».

После освобождения страны он выступил на политическую арену Южной Кореи, работал на таких важных постах, как заведующий политотделом Революционной партии Кореи, заведующий отделом ЦК Новой прогрессивной партии, член Комиссии для приветствия Полководца Ким Ир Сена, член исполкома Лиги национальной самостоятельности. Идя рука об руку с Ре Ун Хеном, Хон Мен Хи, Ким Гю Сиком, он самоотверженно боролся за сплочение демократических сил и объединение Севера и Юга. В годы Отечественной освободительной войны он был убит в Сеуле от рук реакции.

«Краткий очерк истории корейского революционного движения за рубежом» — это его незаконченное произведение. Вообще он решил после завершения второй книги написать третью, но, выступив на сложную политическую арену Южной Кореи после освобождения, не мог улучить и капли времени на это и его план остался невыполненным. Насколько мне известно в следующей книге он намеревался всесторонне описать нашу революционную деятельность.

Если бы Чвэ Иль Чхон остался жив, то непременно та книга вышла бы в свет. Тогда появились бы интересные исторические материалы, связанные с историей нашей революционной деятельности.

С той поры утекло много воды, мало осталось в живых тех, кто мог бы вспомнить период антияпонских революционных лихолетий. Тем более мало осталось людей, могущих вспомнить ранний период нашей деятельности. И моя память не безгранична. Многое из пережитого забыл и я, бывает и такое, что из-за туманности прошлого не могу точно вспомнить даты и людей.

Из людей, оказывавших нам помощь в Южной и Средней Маньчжурии, особенно сильное впечатление оставила Чон Ген Сук, невеста Ким Ри Габа.

Ким Ри Габ, будучи главным героем инцидента с «Цзиньгангуанем» («Дачэнгуань»), выступает и в «Кратком очерке истории корейского революционного движения за рубежом».

Весной 1930 года полицейские из японского консульства, переодетые китайцами, ворвались в дом О Сан Хона (О Чхун Я) на улице Фусинцзе в Гирине. Варвары, заткнув Ким Ри Габу рот и связав ему руки и ноги, увезли в Чанчунь.

Впоследствии на судебном процессе его приговорили к тюремному заключению сроком на 9 лет и отвезли в тюрьму в Далянь.

Родители Чон Ген Сук были против бракосочетания своей дочери с таким революционером, как Ким Ри Габ. Но она решительно шла вопреки воле родителей, бросила дом и уехала в Далянь к любимому. Тогда ей было всего лет 18–19. Она поступила на текстильную фабрику, возглавила там комсомольскую организацию, искренне помогала Ким Ри Габу, заточенному в тюрьму.

Об этом мне рассказывал Тун Чанжун, работавший секретарем Восточноманьчжурского Особого комитета. Когда он вел подпольную партийную работу в Даляне, повидался с Чон Ген Сук. Тронутый ее пламенной, искренней любовью к революционеру, он говорил: «После встречи с ней убедился, что корейская женщина отличается беззаветной верностью и непоколебимой волей».

Слушая его, и я был растроган ее благородными качествами. Я вновь восстанавливал в памяти ее образ: когда я прибыл в Ванцинмынь на съезд Молодежной федерации Южной Маньчжурии, она приготовила мне ужин и намекнула на террористический план группировки Кунминбу. И считал я Ким Ри Габа настоящим счастливцем.

Нет конца рассказам о тех многочисленных благодетелях, которые варили нам кашу, собирали, кроха по крохе, деньги и давали их нам на оплату за обучение и на дорогу, когда мы, коммунисты нового поколения, исходили по обширным землям Маньчжурии, чтобы спасти нацию.

Не перечесть еще таких людей, о которых до сих пор нам неизвестно: где они, живы ли они или нет. Появились бы они хоть и сейчас, я чувствовал бы себя облегченно, будто свалилась бы гора с плеч. Как было бы хорошо, если я мог бы угостить их хоть разок и вместе с ними поделился бы копившимися десятилетиями заветными воспоминаниями!

Но вряд ли я могу таким образом отплатить им за все их усилия и услуги, за их искренность, проявленную ко мне в былые годы.

Я думаю: сделать жизнь народа еще богаче, предоставить ему еще больше благ, довести до победного конца революцию, начатую при поддержке и помощи народа, — вот что является наивысшей отплатой и подарком им. Не сделав такой отплаты, никто из коммунистов не вправе говорить, что он выполнил свой долг перед народом.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Народ — под оружьем

(январь 1931 — апрель 1932)

1. Многострадальная земля

Вихрь белого террора, вспыхнувший в связи с восстаниями 30 мая и 1 августа, с нарастающей силой охватывал обширные земли Маньчжурии, вступая в 1931 год. Враги повсюду устраивали кровавые бойни с тем, чтобы выкорчевать революционные силы, которые корейские коммунисты и патриоты подготавливали большими усилиями в течение многих лет.

Когда я прибыл в Восточную Маньчжурию, там положение было еще более напряженным, чем в Южной и Средней Маньчжурии. Последствия восстаний здесь были более жестоки и пагубны. Увидев головы повстанцев, повешенные на шестах у ворот Наньмынь в Дуньхуа, я мог представить себе, каким безжалостным репрессиям подвергают враги революционные силы.

Даже после восстаний 30 мая и 1 августа фракционеры-низкопоклонники, зараженные догматизмом и мелкобуржуазным ячеством, по случаю дня национального унижения, годовщины Октябрьской революции, годовщины Гуанчжоуского восстания и других памятных дат непрерывно поднимали восстания. Такие бунты повторялись несколько сотен раз под предлогом общественного долга отметить какой-то памятный день, защиты урожая, выступления против шантажа и т. д. Это и подстрекало врагов продолжать террор из года в год.

В ходе этих репрессий были разрушены почти все революционные организации в Цзяньдао, арестованы и подвергнуть смертной казни даже люди, снабжавшие повстанцев пищей не говоря уже об активистах, боровшихся в первых рядах. Понесли немалый ущерб также и те организации, которые мы восстановили год назад, направляясь в бассейн реки Туман.

Часть участников восстания явилась с повинной или порвала с революционной организацией. Нашлись и люди, которые оглядываясь кругом, чуждались нас, когда мы шли в деревню найти организации, ушедшие в подполье. Иные говорили: «Цзяньдао потерпело крах из-за компартии», «Вся земля Цзяньдао утонула в море крови и огня от безрассудства компартии», «Погибнешь всей семьей, если плясать под дудку компартии». Они огульно остерегались и отвергали коммунистов, независимо от того, к какой организации и группе они принадлежат.

Когда я зашел в Минюегоу, Ли Чхон Сан, член Вэнцюйского парткома, рассказал мне о страданиях, которые испытал он после восстания.

— Вышестоящие все время требуют от нас идти в гущу масс, восстановить и расширять организации. Но, откровенно говоря, теперь неохота встречаться с людьми, да и нет уж такой смелости. Люди, уважавшие меня как революционера, и даже те, кто вступил в организацию по моей рекомендации, уже несколько месяцев избегают встречи со мной. Вряд ли можно проводить революцию в такой обстановке. Буря восстания бушевала несколько раз, и совсем портились настроения жителей Цзяньдао. Иногда мне даже думается, что спокойнее было бы на душе отказаться от революции и зарабатывать где-нибудь на пропитание, нежели жить в такой холодной атмосфере. Но все жереволюционеру не легко и бросить первоначальную цель, за которую он решил отдать свою жизнь. Так или иначе, но нужны какие-то меры. Но дельная мысль в голову мне не приходит, и я только и знаю, что сетую на тревожное время, — проговорил он.

Эти муки Ли Чхон Сана были и моими муками. Подобные мучения испытывали все революционеры Цзяньдао в 1930 и 1931 годах. Откровенное признание такого честного и молчаливого ветерана революции, как Ли Чхон Сан, показало, как тяжела и сурова была обстановка.

43
{"b":"232787","o":1}