В памяти осталась только одна сценка. Когда я поднял глаза к бойцам, закончив речь, я увидел, как сильно вздрагивали их плечи, чувствовал, как по всему моему телу проходило содрогание при виде нашей колонны, намного укоротившейся по сравнению с той, какой вышла она из Люцзяфэньфана.

Спустя некоторое время я дал отряду команду отправиться в путь. Все выстроились на дороге, но только Чха Гван Су оставался, упав ничком на могилу. Он не мог двинуться с места, оставив позади себя могилу без хозяина, не мог проститься с угрюмой могилой без гробов.

Я побежал по гребню к Чха Гван Су и, схватив его за плечо, крикнул:

— Гван Су! Что с тобой? Встань скорее!

Я так сильно, так громко крикнул, что он вскочил с места, но только поднялся на колени.

Понизив тон, я вполголоса уговаривал его.

— Бойцы смотрят на нас… Куда девалась твоя сила воли, умение не терять присутствия духа?!

И он, вытерев слезы, молча тронулся впереди колонны.

Позже я раскаивался, вспоминая тот случай. Спустя четыре месяца после того, как мы вели бой на рубеже уездов Аньту — Фусун, я встретил прискорбную весть о гибели в бою Чха Гван Су. Тогда невольно вспомнился мне именно тот самый случай с ним… «Почему я тогда иначе не мог обратиться к нему? Неужели я не мог говорить другими словами, чтобы он поднялся?» — так я думал.

Честно говоря, после потери боевых друзей и я несколько дней ничего не брал в рот и не спал.

Погибшие бойцы — это наш актив, боевое ядро. Со времени создания ССИ вместе со мной они делили горе и радость.

Разумеется, нет битвы без жертвы. Революция постоянно сопровождается жертвами. И в мирном труде по преобразованию природы бывают те или иные потери. Еще бы! Как без жертв может обойтись вооруженная борьба, куда мобилизуются все виды оружия и средств и где решается вопрос: победа или поражение! Но мы считали слишком жестокими и слишком несправедливыми жертвы на рубеже уездов Аньту — Фусун. Пусть революция сопровождается жестокими жертвами, но неужели такой безжалостный урон причинен нашему отряду, сделавшему только что свой первый шаг! Такими были мои чувства того времени.

Если подсчитать по арифметическому счету, то потеря менее десятка соратников — не так уж большая. В современной войне, когда в одном лишь сражении могут быть убитыми тысячи или десятки тысяч человек, потеря десятичной единицы ничего не стоит, но при потере боевых друзей мы не подсчитывали ее только по арифметическому исчислению. Арифметика не может стать для нас средством для счета и оценки достоинства человека.

Каждый боец, который вместе с нами проходил по пути борьбы, был бесценным существом, которое ни с чем нельзя сравнить на свете. Не заменить одного партизана и сотнею вражеских солдат — таково было наше кредо. Противник, пустив в ход государственные законы и приказ о воинской повинности, может в один день мобилизовать тысячи и десятки тысяч новобранцев и массами перебросить их на поля сражений, но у нас не было ни физических средств, ни власти. Да пусть у нас и была бы такая сила, все равно каждый товарищ по революции у нас был бесценно дорог.

Чтобы обрести одного товарища или соратника, готового делить с тобой одну судьбу, и создать из таких людей организованный отряд, потребуется действительно множество титанических самоотверженных усилий.

Вот почему на протяжении всего периода антияпонской революционной борьбы я не считал предметом большой гордости даже и победный бой, разгромивший 100 вражеских солдат, если в нем погиб хоть один из нас.

Историки оценивают встречный бой на рубеже уездов Аньту — Фусун как бой удачный, где мы, оперативно перейдя в контрнаступление, наголову разбили целую роту противника. Нет сомнения в том, что это был бой победный. Значение этого боя заключается не только в том, что молодая АНПА полностью разгромила целую роту регулярной армии противника, но и в том, что она впервые в истории партизанской борьбы разбила в пух и прах миф о японской армии, бахвалившейся своим «всемогуществом» в мире. В ходе этого боя мы убедились в том, что японские войска хоть и являются сильными, но отнюдь не являются войсками, не имеющими себе равных, не знающими ни поражений, ни отступлений, и что если мы, применяя в бою методы, отвечающие особенностям партизанской войны, умело проведем бой, то вполне сможем малыми силами победить сильные японские войска. Но в этом бою, где мы потеряли примерно десять бойцов из первого детища ССИ, пришлось действительно дорого расплатиться.

«Если для уничтожения одной роты придется потерять примерно десять боевых друзей, то сколько жертв придется понести для разгрома агрессивных войск японского империализма в Корее и Маньчжурии, насчитывающих более 100 тысяч штыков!» — так я думал, оглядываясь на гребень горы, где покоится прах товарищей, и оставляя поле битвы на рубеже уездов Аньту — Фусун, где все еще пахло порохом и дымом от огня.

После этого первого встречного боя все мы как один осознали, что в будущем, ведя партизанскую войну, придется много претерпеть невзгод и понести много жертв.

Антияпонская война, которую мы вели в течение более чем 10 лет после проведения боя на рубеже уездов Аньту — Фусун, действительно сопровождалась такими страданиями, трудностями и жертвами, которые никак нельзя измерить готовым понятием человека о войне.

В полосе Аньту — Тунхуа лежал маршрут похода АНПА. Высилось там много крутых гор, зияло немало ущелий. Такую картину можно видеть в пограничных районах северной окраины Кореи. От Аньту до Фусуна протянулись горные гряды Чанбайшаня, Фусун и Тунхуа связывают разветвленные горные цепи Лунганшаня, образованные Саньчацзылином, Саньдаолаоелином и другими крутыми перевалами.

По горным грядам отряд около месяца безостановочно продолжал непосильный поход. Днем мы шли по крутым горам в обход больших шоссе, куда доходит взор вражеской охраны, ночью останавливались на ночлег в селениях корейцев. День за днем проходили в хлопотах — проводилась политработа и боевая подготовка.

На несколько дней мы остановились и в Фусуне. Нужно было здесь наладить работу с революционными организациями. Там я встретился с моим китайским другом Чжан Вэйхуа.

Чжану было очень жаль, что так короток был срок пребывания нашего отряда в Фусуне. Он просил меня: друг, подумай о нашей школьной дружбе, побудь еще денька на два-три, а потом иди, куда тебе надо. Я, собственно, и удовлетворил бы его просьбу, ведь Фусун для меня был незабываемым местечком, с которым связана моя жизнь десятками, сотнями эпизодов.

Но я по графику маршрута на третий или на пятый день, точно не помню, дал команду отряду отправиться дальше. Какими бы сокровенными ни были воспоминания о прошедших днях, какой бы неудержимой силой ни задерживали мои ноги теплые чувства личного знакомства, но я был вынужден, к сожалению, расстаться и с Чжан Вэйхуа для встречи с командующим Армии независимости Рян Сэ Боном.

От Фусуна Тунхуа, говорили, отделяет около 500 ли. Как гласит пословица: «Чем дальше идешь, тем глуше горы», стали еше круче горные цепи, стал тяжелее походный марш. Форсированный марш по незнакомым кручам и ущельям, горные тропы в сотни лидовольно крепко изнурили всех бойцов. В отряде один за другим появлялись больные, и я сам уж не чуял ног подсобой в таком продолжительном походе.

И вот экспедиционный отряд добрался до подступов к Тунхуа. Чха Гван Су вдруг прибежал ко мне и предложил сделать передышку на день-два в Эрдаоцзяне, а потом уж вступить в Тунхуа.

— Хотелось бы еще немного побывать и в Фусуне, — говорю я ему, — а я все перетерпел и вот с маху пробежал 200 километров. Как же нам здесь останавливаться на отдых? Ведь под носом Тунхуа. Так говорить — это тебя недостойно, Чха Гван Су!..

Чего же он хочет? Я, конечно, предугадал, хотя и смутно, но не мог согласиться с ним и так нарочно сказал ему.

Прежде чем ответить, Чха снял с себя очки и начал тереть стекла платком. У него была такая особая привычка, которая проявляется в те минуты, когда ему надо упорно настоять на своем.