— Послушай, Сон Чжу! Как пронюхал, ничего тут особенного.

Таково было впечатление начштаба от первого боевого крещения.

Если вкратце резюмировать, таким было впечатление и мое. «Бой, — думал я, — не такая уж особая вещь. Будь у тебя оружие и дерзость, вести его всякий сможет. Да и противник этот не так уж силен, каким нам до сих пор он представлялся. Видишь, они подняли руки вверх и сдались нам. Ну, давайте с твердой верой подготовимся к более крупным битвам. Мы возьмем верх, мы победим».

— Как было бы хорошо, если бы в такие минуты был с нами Ким Хек. Будь он тут, в его голове взблеснул бы экспромт и он высыпал бы нам весь запал своего сердца. Эх, как рано ушел он из жизни! Ким Хек, Син Хан, Ри Габ, Чжэ У, Кон Ен, где же они все? — так бормотал про себя, как в бреду, Чха Гван Су, вытирая слезы, которые ручьями текли по его щекам.

Он вспоминал о товарищах, которые ушли от нас, так и не увидев рождение АНПА. И мне вспоминались товарищи, которые отдали свою жизнь борьбе за создание краеугольного камня АНПА. Живо всплывали в моей памяти лица друзей, ушедших от нас, не увидев этого дня, и я не мог удержаться от горькой обиды. Если были бы они в живых, какими сильными были бы наши отряды!

Чха Гван Су, сняв очки, произнес у костра речь, возбужденно жестикулируя.

— Товарищи! Мы сделали первый шаг! Мы одержали первую победу! Кто одержал? Именно мы, сидящие здесь вокруг костра!

Он, широко раскинув руки, делал вид, что, взяв их всех в обнимку, поднимет их вверх.

— Раз мы с ружьем, из него должен раздаться выстрел, а когда прогремит выстрел, надо победить! Не так ли? Сегодня вечером мы разгромили транспортный обоз. Это всего лишь небольшой эпизод. Но это начало нашего великого дела. Маленькая речка начала нести свой первый поток из глухой горы и тихой долины в просторное море!

Я впервые видел Чха Гван Су таким взволнованным.

В ту ночь он произнес поистине замечательную речь. Она была гораздо живее и проникновеннее, чем эта моя запись, которую я сейчас составляю по памяти. Жаль, что не могу воспроизвести ее в точности.

— Товарищи! Как хорошо драться! У нас теперь и ружье, и продовольствие, и обмундирование, и обувь… Сегодня вечером я обучился великой и глубокой диалектике! Разделим взятые у врага ружья! Разгромим с этим ружьем новых врагов. Тогда будет у нас еще больше ружей, больше продовольствия! Будет и пулемет, будет и пушка! Давайте рассыплем продовольствие в мешки и, питаясь им, совершим энергичный поход! До тех пор, пока японские империалисты не будут наголову разбиты, у них возьмем, как сегодня, и оружие, и продовольствие. Таков способ нашего существования, таков способ нашей борьбы!

По окончании его речи я первым аплодировал ему. Все вокруг вспыхивало и отвечало на его речь горячими аплодисментами.

Затем кто-то встал и запел. То ли это Чо Док Хва или Пак Хун, точно не помню, но какая это была взволнованная песня!

Мы, полные уверенности в себе, сделали первый шаг.

Наш отряд форсировал по-настоящему подготовку к походу. Однажды пришел ко мне в Сяошахэ мой младший брат Чхоль Чжу. Весть о том, что АНПА разгромила на перевале Сяоинцзылин транспортную часть войск Маньчжоу-Го, командуемую японским инспектором, облетела даже районы Дуньхуа и Яньцзи за пределы Аньту. Везде оживленно разговаривали о наших боевых успехах. Революционные организации в Сунцзяне, Дадяньцзы, Люшухэцзы даже специально прислали людей в Сяошахэ, чтобы узнать подробности об этой битве.

Вначале я просто думал, что младший брат тоже прибыл с аналогичным заданием.

Однако, вопреки моему предположению, Чхоль Чжу ничего не спросил о бое. Весь день он то смотрел на строевую подготовку бойцов, упорно закрыв рот, то плел лапти в соседней комнате командного пункта вместе с бойцами, включенными в экспедиционный отряд. Лапти тоже вошли в определенный штабом перечень предметов, которые нужно запасти для похода. Не оправдалась моя догадка, и теперь я решил по-своему, что Чхоль Чжу появился в Сяошахэ с целью помогать экспедиционному отряду в подготовке к походу. К вечеру, когда я возвращался в штаб после встречи с руководителем крестьянской организации села, он сказал, что уйдет домой. Я предложил ему поужинать вместе, а потом уж отправиться в дорогу, но он отказался и хотел уйти сразу же. Я заметил, что младшему брату хочется сказать мне о чем-то, да он не смеет высказать этого и тревожно глядит на меня с необычным выражением на лице.

Тут я интуитивно понял, что он пришел в Сяошахэ не для помощи в подготовке к походу, а посетил меня по каким-то другим обстоятельствам. Если бы случилось что-то, о котором он хочет мне сказать, так это, несомненно, касалось бы матери или его самого.

Я не зашел в штаб и проводил Чхоль Чжу до околицы.

— Может, что-то случилось в Туцидяне? — спросил я его без обиняков.

Я назвал имя поселка, имея в виду семью. Что-то мне страшно было произносить слово «в семье».

— Нет, ничего не случилось, — ответил он и улыбнулся как бы нехотя.

Младший брат хорошо играл роли в спектаклях, был большим юмористом, так что ему было не так трудно обмануть мои глаза притворной улыбкой. Однако в тот момент в улыбке его ощущался печальный оттенок, да и она тут же заменилась горестью. Он избегал моих глаз и устремлял взгляд вдаль, в небо через мое плечо.

— Если сложилось какое-нибудь трудное положение, надо же об этом сказать откровенно. Когда уйдешь вот так, ничего не вымолвив, меня же не оставит беспокойство. Ну скажи прямо, не прикидывай ничего стороннего и не отделывайся намеками.

Он глубоко вздохнул и сказал неохотно:

— Кажется, ухудшилась болезнь матери. Уже второй день она не взяла в рот ни ложки каши.

Слова младшего брата звучали в моих ушах, словно гром среди ясного неба. Потемнело у меня в глазах, когда я услышал, что мать ничего не ест. Я тоже хорошо знал, что до сих пор она тяжело болела затяжной болезнью.

Когда мы жили в Бадаогоу, мать почти ни разу не слегла от болезни. Но она стала часто страдать от заболевания в Фусуне после смерти отца и моего ухода в Гирин на учебу в среднюю школу. Иногда Чхоль Чжу сообщал мне об этом в письмах.

Получив такие письма, сначала я подумал, что мать, может быть, заболела эндемической болезнью, распространенной в данной местности. В районе Фусуна было много жителей, страдавших таким заболеванием. Говорили, что у тех, кто заражен этим недугом, сгибаются руки, утолщаются суставы пальцев и возникает болезнь горла, вследствие чего больные теряют трудоспособность и умирают еще до 30 лет. После смерти отца О Дон Чжин пришел в Фусун и советовал моей матери переселиться в Гирин, чтобы наша семья, в частности, не страдала такой болезнью.

Когда я вернулся домой во время каникул, мать страдала от переутомления, а не заболела эндемической болезнью. Было обидно при мысли, что переутомление наконец подорвало здоровье матери, которая проживала всю жизнь в мытарствах, не зная отдыха. Но все же я немного успокоился, узнав, что мать не нажила себе этого страшного недуга.

После переселения в Аньту она мучилась от боли под ложечкой. В те времена такую болезнь называли спазмой желудка. Мать сетовала на нестерпимо острую боль под ложечкой. Теперь мне думается, что у нее, возможно, был рак желудка.

Врачи установили диагноз «спазма желудка», но не могли принять соответствующие меры лечения. Никакое лекарство не давало эффекта. Когда щемит под ложечкой, она лежит в постели, пропуская еду или принимая по нескольку ложечек рисового отвара. Это был единственный ее метод лечения.

В ту пору мои товарищи во многих отношениях прилагали большие усилия для лечения матери. Все мои друзья, занимавшиеся комсомольской работой, все без исключения присылали лекарства. Когда они читали в газетах объявления о лекарствах, которые могли бы помочь моей матери, они покупали их, невзирая на цены, и присылали почтой. Такие посылки приходили из Гирина, Шэньяна, Харбина, Лунцзина и из многих других мест.